Картина 13. Гюльчатай! Открой личико… 

 

 

«Таможня»: «Опять ты мне эту икру поставила. Не могу я её каждый день проклятую есть. Хоть бы хлеба достала».

Настасья: «Ну где его теперь найдёшь. Ешь: ведь опять не закусывал». Кормит с ложечки как ребёнка.

При половых отношениях под водительством инстинктов желание близости у мужчины вызывает женщина, вне зависимости от того, стремится она к этому умышленно либо же нет; реакция мужчины — ответная. Другое дело, примет ли женщина вызванное ею и обращённое к ней желание мужчины сразу же, пройдёт ли некоторое время, либо же женщина его никогда не примет. Но существующая для мужчины необходимость добиться от женщины принятия вызванного ею же желания телесного совокупления и породило иллюзию активной роли мужчин в половых отношениях под водительством инстинктов.

В действительности же мужчина в культуре скрытого матриархата — невольник половых инстинктов, активизируемых в нём женщиной.

И ещё: многим женщинам, мужья которых пьют, следует задуматься и над той особенностью, что алкоголь и многие другие наркотики возбуждают именно те участки коры головного мозга, которые нормально возбуждаются при отработке организмом программ полового поведения. Но наркотики возбуждают эти участки в обход нормальных информационных путей при отработке организмом инстинктивных программ полового поведения. То есть алкоголь для многих мужчин средство, которое выводит их из подчинения инстинктивно обусловленному сиюминутно ориентированному во времени деспотизму женщин, по существу их хозяек. То обстоятельство, что наркотики впоследствии вызывают зависимость от них, играет сопутствующую роль, о которой на первой стадии мало кто задумывается, обращаясь к ним в бездумном стремлении освободиться от гнёта на психику через инстинктивные связи бабьего деспотизма хотя бы на краткое время действия наркотиков[1].

Всем пьющим, курящим и употребляющим иные виды наркотиков фильм указал еще в 1969 году, когда в стране разгул пьянства на всех уровнях еще только набирал силу, на опасность таких злоупотреблений: они рискуют отправиться вслед за «Таможней».

Настасья: «Ой, что нынче страху в посёлке! Из дому никто носу не кажет. Ревком уполномоченный с милиционером ещё в центре, не вернулись, а этот рыжий, что к нам приходил, самого Абдуллу поймал. Не к добру это. Ты то хоть не задирайся, не встревай. Ведь будет с тебя: своё отвоевал».

Либеральная интеллигенция ощущала на собственной шкуре проявление концептуальной дисциплинированности Сталина, не понимая его исторической миссии. Она его боялась (в большинстве своем) животным страхом и, как видно из слов Настасьи, желала от него побыстрее избавиться, чтобы продолжать вести спокойное и бездумное “элитарное” существование. Сталин для них был не “уполномоченным”, а самозванцем, нарушавшим покой их паразитного потребления.

Марксизм же в СССР, будучи “слугой двух господ” (сталинизма и либеральной интеллигенции), до 1953 года вынужден был одновременно проводить в жизнь и две взаимоисключающие друг друга концепции управления: по умолчанию — толпо-“элитарную” (библейскую); по оглашению — концепцию общественной безопасности (КОБу) в силу верноподданности вождю.

Либеральная интеллигенция России, влюбленная поначалу в марксизм и замкнутая напрямую и в обход сознания (через жидовосхищение, верноподданность, либерализм и чистоплюйство) на еврейскую диаспору, боялась и ненавидела Сталина.

После того, как Сталин начал открытую борьбу с догматическим марксизмом и с сионизмом в СССР (дело еврейских врачей и др.[2]) и за его пределами (Сталин отказал в помощи Израилю в его войне с палестинским народом), Глобальный Предиктор, опираясь на предательство “элиты” в СССР, совершил государственный переворот, устранив физически основного носителя внутренней концептуальной власти на государственном уровне.

Смысл убийства И.В.Сталина в том, что внезапная смерть руководителя такого уровня исключает возможность легитимной передачи высшей административной власти. Другими словами, этот “управленческий маневр” — эффективное средство передачи власти противникам прежнего курса.

Петруха, вооруженный бесполезной для него винтовкой, сидит у входа к месту заключения Абдуллы. Через двор музея к колодцу идет за водой Гюльчатай. Петруха вскакивает и умоляет её:

— Гюльчатай, открой личико! Ну, открой!

Гюльчатай, не обращая на него внимания, занимается своим делом, а на экране снизу через решетку камеры на зрителя смотрят злобные глаза Абдуллы. В киноповести этот кадр не предусмотрен; он появляется как бы случайно в процессе съемок, но несет на себе важную смысловую нагрузку. Через него зрителю дается образное представление о том, кто реально скрывается под еврейской паранджей. В конце ХХ столетия в России формально более всех «озабочены» еврейским вопросом марксисты КПРФ и, хотя чисто внешне вопрос Петрухи похож на праздное любопытство, иносказательно прочтенный он выглядит далеко не риторическим.

За углом слышится непонятный шум и внимание Петрухи отвлекается от Гюльчатай.

— Вроде крадется кто-то, — встревожено говорит он. Петруха покидает пост, на который его поставил Сухов, и тем самым провоцирует всю последующую ситуацию, в результате которой Абдулла снова становится хозяином положения. По сути же эта сцена иносказательно говорит о том, как русский марксизм, не определившись концептуально, поставил под удар будущее коммунизма.

Да, в нашей стране не все члены партии были коммунистами, и не все коммунисты были членами партии. Другими словами, уход с поста Петрухи (на уровне второго смыслового ряда) — утрата марксистами бдительности по отношению к проявлениям чуждой России концепции управления.

“Враг не дремлет!” — лозунг-штамп времён сталинизма, над которым смеялась (и до сих пор бездумно смеётся) наша либеральная интеллигенция. Но многие, казалось бы затасканные во времена Сталина лозунги (Кадры решают всё! Наше дело правое, победа будет за нами! и др.), обретают в конце ХХ столетия новое звучание и наполняются иным, далёким от легкомысленного ёрничества, содержанием.

— Гюльчатай! Гюльчатай! Принеси воды! — слышится сдавленный голос Абдуллы, который не преминул воспользоваться шансом, предоставленным ему Петрухой.

В библейской концепции управления существует алгоритм, в соответствии с которым в кризисные периоды возникает потребность информационной поддержки для активизации процесса освещения обстановки и принятия решения по вопросам, требующим дополнительных ресурсов. “Вода”, как уже не раз отмечалось ранее, во многих иносказаниях — образ информации. Вода бывает “мёртвая” и “живая”. Написанное слово — мертвое. Все пророки (Моисей, Христос, Мухаммад), через которых Свыше шло Откровение (Благая весть) людям, сами ничего не писали. Они несли миру “живую воду”. Но “живая вода”, при отсутствии осознанной системы информационной безопасности, в процессе превращения в “воду мёртвую”, в руках “обладателей писания” может превратиться из средства созидания в средство разрушения.

«Россия скроена так, что в её организме работает принцип мёртвой и живой воды. Вспомните русские народные сказки, где изрубленного на куски героя собирают по частям и сращивают мёртвой водой, а живой оживляют… Петербург, например, был построен под знаком звезды Водолея Садаль, имеющей функцию мёртвой воды. Заложив мертвый знак в организм Петербурга и рассчитывая умертвить в нём Россию, чёрные творцы (Абдулла тоже чёрный) просчитались… Они упустили из виду тот факт, что мёртвая вода не только жёстко испытывает и омертвляет… Она ещё и сращивает разрозненное. Пройдя через испытания мёртвой водой и выстояв, русские подошли вплотную к новому этапу: процедуре оживления омертвевших частей своего организма». (Прогноз астролога Тамары Глобы о судьбе России, газета “Новая система” № 3, 1998 г.)

“Принеси воды!” — это иносказательное выражение потребности Чёрного Абдуллы в информации, необходимой ему для выхода из-под давления долговременной стратегии сталинизма, заложником которой 20 лет (с 1933 по 1953 годы) была библейская концепция управления. В подобных случаях бездумное поведение периферии Глобального Предиктора становится смертельно опасным как для самого еврейства, так и для его хозяина.

В фильме нет сцены, в которой было бы показано, как Гюльчатай открывает двери камеры, где содержался заложник. Зритель должен её домыслить, поскольку видит он только то, как Чёрный Абдулла отворачивает голову своей спасительнице. Что же в иносказательном плане может означать этот эпизод?

В фильме Абдулла не просит открыть двери; он просит принести воды, а зарешёченное отверстие в предыдущем кадре — указатель на то, что нормальный человек, даже если он верноподданный, но думающий о последствия своих поступков, мог бы выполнить приказ бывшего хозяина, не подвергая собственную жизнь смертельному риску, тем более, что еще совсем недавно Абдулла чуть не перебил весь гарем.

Конечно реальная жизнь и жизнь в кино — две большие разницы, хотя содержание кинокартины не всегда представляет собой развлекательный сюжет, цель которого — доставить удовольствие от его созерцания зрителю. Кино настоящее — это прежде всего произведение искусства, а искусство всегда символично. В современном кино зомби, биороботы — полноправные герои американских триллеров, но ни одному зрителю не придет в голову сопереживать «судьбе» биоробота. В “Белом солнце пустыни” судьбе Гюльчатай все сопереживают, хотя её поведение не отличается от поведения человека, лишенного свободы воли, т.е. по сути своей — биоробота, запрограммированного на самоликвидацию. Но ведь и еврейство, словно биоробот, подчиняясь заданному библейской концепцией алгоритму поведения, бездумно обеспечивает ей (концепции) информационную поддержку и бездумно привносит в неё информацию концепции общественной безопасности под названием — “Мёртвая вода”.

После этого еврейство неспособно, как прежде исполнять своё предназначенье — нести на себе функцию дезинтегрированного биоробота по распространению и защите библейской концепции от вторжения ей чуждых, и потому оно обречено на гибель, но не в физическом смысле, как это показано в фильме, а информационно. Гибнет оно в соответствии с формулой: Положение обязывает. Если положение не обязывает, то оно убивает: сначала информационно, а затем — физически. Информационное соприкосновение еврейства с концепцией общественной безопасности под названием “Мёртвая вода” более не обязывает его быть еврейством и периферией древнеегипетского знахарства.

В период, когда мы были заняты, раскрытием второго смыслового ряда Картины 13, 20 ноября 1998 года в Санкт-Петербурге в подъезде своего дома из автомата американского образца «Агран-2000» была застрелена Галина Старовойтова, личность по своему харизматическая и в неком роде — олицетворение демократии и еврейства в одном лице. Трудно конечно образ Старовойтовой (особенно по внешним данным) соотносить с образом Гюльчатай, и тем не менее гибель Старовойтовой — и в хронологическом и в информационном плане — явление знаковое: это знак того, что Абдулла уже свернул шею Гюльчатай, ознаменовав этим актом завершение миссии еврейства в глобальном историческом процессе.

Как удалось столь сжато и выразительно сделать этот эпизод, в котором на уровне второго смыслового ряда, проявился образ общности, лишенной свободы выбора и действующей в соответствии с неким алгоритмом, навязанным этой общности извне? По нашему мнению, после ухода из жизни А.С. Пушкина, такое под силу только в рамках коллективного творчества, когда в процессе съемок творческое начало коллективного бессознательного замкнуто на какие-то более высокие уровни, по сравнению с индивидуальным творческим началом режиссера-постановщика или сценариста. И не удивительно, что этот эпизод в сценарии В.Ежова и Р.Ибрагимбекова выглядит совсем иначе.

 «Гюльчатай положила кувшин на землю.

— Гюльчатай, — услышала она своё имя; голос, произнесший его, заставил её задрожать. — Подойди к двери.

Гюльчатай приблизилась к двери. В небольшое оконце она увидела связанного Абдуллу.

— Открой лицо! — сказал Абдулла, пронзительно глядя на бывшую жену. — Теперь отодвинь засов, — продолжал он, когда она подчинилась ему. — Подойди сюда!

Женщина шагнула за дверь. Она шла к Абдулле, как кролик к удаву, не смея отвести глаза от страшных глаз своего мужа.

— Развяжи, — приказал Абдулла.

Женщина послушно освободила его от веревок. Абдулла положил руки на плечи жены. Глядя ей прямо в глаза он сдавил ей горло и отпустил. Она упала на пол».

Если бы эпизод с освобождением Абдуллы был снят строго в соответствии со сценарием, то на экране предстала бы банальная история, в которой не осталось бы места для творческого участия зрителя: все умолчания были бы досказаны однозначно, но с этой однозначностью исчезла бы и та “мистика” (в переводе с греческого это слово означает — тайна), которую мы и назвали вторым смысловым рядом и которая собирает отдельные, иногда даже не связанные друг с другом фрагменты сюжета, в исторически значимую целостность, о которой прямо рассказать нельзя, но которую, при наличии ключей к иносказанию и понимания общего хода вещей, увидеть можно. Если, конечно, есть желание понимать и видеть.

А чем в это время занят незадачливый поклонник Гюльчатай — Петруха? Изменив стратегии большевизма (держать библейскую концепцию в заложниках до тех пор, пока в обществе не созреет альтернативная ей концепция управления), русский марксизм поставил себя перед гибельным выбором: либо национальный, либо интернациональный, но всё равно — толпо-“элитаризм”. Гибельный же потому, что толпо-“элитаризм” в любой модификации — “белый шум”, на фоне которого русский марксизм не способен различить нарастающего по мощности полезного сигнала — концепции общественной безопасности.

Поэтому в фильме Петруха не просто покидает пост у камеры заключения Абдуллы; он идёт на поиски источника какого-то шума и сталкивается с хранителем музея Лебедевым: «Руки вверх. А, это ты. Чего залез-то?»

— Прошу вас никому ни звука: здесь тайник от бандитов, — отвечает Лебедев к Петрухе.

При этом камера показывает, что он прячет иконы — атрибуты идеалистического атеизма. Именно эти внешние атрибуты исторически сложившегося христианства окажутся востребованы буржуазной демократией после августовского путча 1991 года, поскольку материалистический атеизм в марксистской упаковке к тому времени будет изжит в массовом сознании народов России. Попытка же постсоветских марксистов соединить исторически сложившееся христианство (его следует отличать от истинного учения Христа) с учением Маркса — бесплодны.

В конце ХХ века подлинные цели марксизма, как модификации библейской концепции, перестали в России быть тайной. “Открыть же своё личико” марксизму еврейство было не в состоянии не потому, что не желало; это было в принципе невозможно, поскольку на уровне подсознания у каждого еврея на освоение информации подобного рода были наложены внутренние запреты через Талмуд и Тору.

Что касается российского «жречества», выродившегося в знахарство, занятое деревенским целительством и костоправством, то ничего кроме жидовосхищения народам России оно предложить не могло. Выражалось же это жидовосхищение в одном: пусть всё будет по-прежнему, только место жидов должны занять мы. Поэтому российское знахарство (в фильме представлено в образе хранителя древностей — Лебедева), апеллируя к толпе и разжигая примитивный бытовой антисемитизм, в качестве альтернативы интернациональному толпо-“элитаризму” предлагало обществу национальный толпо-“элитаризм”, внешне привлекательный, но по существу не меняющий содержательной стороны библейской концепции управления.

Дело в том, что с 988 г. (года крещения Руси) по настоящее время международные клановые системы посвящения (именуемые ныне в патриотических кругах жидомасонством) никогда не обретали в России устойчивого полновластия, а делили власть в русской региональной цивилизации с местными национальными знахарскими кланами, которые хотя и не встревали в делание глобальной политики (до времени…), но занимали прочное положение в организации жизни местного общества. То, что ранее называли русским масонством, фактически было периферией, вобравшей в себя возгордившихся представителей местной “элиты”. Национальные знахарские кланы кроме того, что имели свою работающую периферию[3], проникали и в русское масонство и достаточно эффективно контролировали этих возомнивших о себе простофиль, взявших на себя роль полицаев-коллабора-­сио­нистов, если проводить параллели с периодом гитлеровской оккупации. Именно в этом контексте следует рассматривать заявление, сделанное в “АиФ” № 38, сентябрь 1998 г. почти ровно через 1000 лет после крещения Руси, устами еврея Э.Тополя: “Мы впервые за 1000 лет взяли реальную власть в этой стране”. К нему следовало отнестись куда серьёзнее, чем это сделала вся “патриотическая общественность”, выплеснувшая в связи с этим заявлением очередную порцию бессмысленных эмоций в адрес сионистского интернацизма, ибо вопрос следует ставить не о том, кто поименно эти “мы”, сколько о том, какую глобальную стратегию на данном этапе исторического развития эти “мы” проводят по отношению к человечеству в целом и по отношению к России, в частности.

Заявление, сделанное через Э.Тополя авторами этой глобальной стратегии, имеет и другую важную сторону, на которую никто не обратил внимания, но которая в образной форме содержательно раскрыта в фильме сценой убийства Лебедева Черным Абдуллой. Если язык образов этой сцены перевести в лексические формы, то это будет равносильны заявлению жидомасонов представителям местного знахарства: “Мы в ваших услугах больше не нуждаемся”.

Особая миссия «Таможни» в попытках легитимизации библейской концепции в соответствии с меняющимися историческими условиями состояла в том, что она должна была “правильно” дозировать и “адекватно” перераспределять по социальным слоям нарастающий интерес к истории в российском обществе. И можно сказать, что в какой-то мере до поры до времени это ей удавалось. Так для удовлетворения исторического интереса массового сознания еще до перестройки появились наскоро сшитые и завлекательно скроенные романы В.С.Пикуля; для публики, требующей более глубоких знаний по историческим вопросам, появилась “Память” В. Чивилихина; кто же хотел докопаться до роли еврейства в истории, тому была доступна монография “О классовой сущности сионизма” А.З. Романенко.

Слова Лебедева: “Прошу вас никому не звука” были характерны для периода «застоя», когда ещё «автоматические гарантии» были в силе, но многие, даже при доминировании в общественном сознании материалистического атеизма (в основном на пропагандистском уровне) пытались разобраться в тайных пружинах управления в глобальном историческом процессе. В то же время, давление марксистских догм, марксистской терминологии и жесткой марксистской цензуры при восприятии любой информации (в том числе и из закрытых источников) препятствовали формированию целостного мировоззрения в обществе. Попытки национального знахарства восстановить мировоззренческий контроль над обществом в рамках коллаборсионизма были обречены на неудачу, поскольку имели своей целью сохранение толпо-“элитаризма” в обществе, уже изжившим идеалистический и материалистический атеизм. Либеральная интеллигенция, выполнявшая по выражению своего кумира Б.Пастернака функцию “изоляции между током истории” и обществом, разделилась в своих атеистических пристрастиях на идеалистическую (водительствуемую иерархией православных церквей) и материалистическую (водительствуемую иерархией марксизма-троцкизма) толпы и потому тоже была обречена, поскольку “человек с двоящимися мыслями не тверд во всех путях своих”. Это раздвоение мыслей предстает в фильме в неспособности Верещагина определиться в своих привязанностях между Настасьей и Петрухой.

К середине 80‑х годов в КПСС, помимо усиливающегося интереса к тёмным местам истории, стал нарастать процесс смены кадровой базы. В партию приходили новые люди со свежими идеями, не скованные догмами марксизма. Нарастала тенденция к перестройке в партии в сторону опасную для библейской концепции: могло произойти то, что не успел закончить Сталин мирным путём и без “шоковой терапии” для общества. Буржуазная демократия (в лице Черного Абдуллы) для захвата власти в новых условиях вынуждена была использовать еврейство, как таран для сокрушения государственных институтов СССР, и естественно не смогла в полной мере воспрепятствовать саморазоблачению его подлинной сущности в массовом сознании народов России, до этого не зараженном бытовым антисемитизмом. Всё это вместе активизировало процесс информационной самоликвидации еврейства. Внешне же это выразилось в росте антиеврейских настроений в обществе. В результате, если в 1991 году эти настроения были свойственны максимум 5 % населения России, то к 1998 году они достигли 20 — 25 %[4].

[1] Подробнее эта тема рассмотрена в работе Внутреннего Предиктора СССР «От матриархата к человечности…», изд. 1998 г.

[2] Незадолго до смерти Сталин напечатал в “Красной звезде”: «Борьба против сионизма не имеет ничего общего с антисемитизмом. Сионизм — враг трудящихся всего мира, евреев не менее, чем не евреев».

Сионизм действительно имеет совершенно иное отношение к антисемитизму (о чём Сталин пока умолчал), т.к. семиты — это арабы, по отношению к которым евреи(сионисты) выступают как антисемиты (сами в большинстве семитами не являясь: см. историю евреев).

[3] Этим, в частности, вызвано недовольство западников Г.Е.Распутиным. Не следует забывать, что в один день были совершены покушения и на эрцгерцога Фердинанда, смерть которого послужила поводом для развязывания первой мировой войны, и на Г.Е.Распутина, чье вмешательство в политику не позволило её развязать в 1912 г. во время балканских войн, когда в России придворная группировка, возглавляемая великим князем Николаем Николаевичем, рвалась вступить в войну.

[4] Данные ВЦИОМ, опубликованные газетой “Завтра” № 47, 1998 года.