Э.Т.А. Гофман: немецкий сказочник и фантаст скрытой правды

«Где мера – там и человечность. Что сверх меры – то от лукавого».

Э.Т.А. Гофман «Церковь иезуитов в Г.»

«Бывают чудеса, в которых, по внимательном рассмотрении,

можно подметить довольно яркое реальное основание».

М.Е. Салтыков-Щедрин «История одного города»

Предисловие

«Золотой горшок»: двойственность сил стихий в алхимической призме

«Крошка Цахес, по прозванию Циннобер»: «маленькие люди» и социальная магия толпо-«элитаризма» в действии

«Выбор невесты»: выбор толпы

«Песочный человек»: пагуба трансгуманизма и одержимости

«Щелкунчик и мышиный король»: рождественская победа над интернацизмом

«Эликсиры дьявола»: протодетектив о проблемах культуры познания, творчества, исторически сложившегося христианства и античности

«Повелитель блох»: отрешение от эзотеризма и победа Любви

Судьба творчества Гофмана

Предисловие

Наследие многих писателей, неугодных толпо-«элитарному» укладу общества, зачастую искажается намеренно различным тиражированием ложных представлений о них и вбросами их в общество в качестве официозных. Но есть и другие писательские наследия, умалчиваемые заправилами толпо-«элитаризма» в силу не только характера писательского наследия, но и из-за того, что само оно оказывается достаточно мощным, чтобы стать основой для развития творческого потенциала писателей следующих поколений. Таким является творчество немецкого писателя, композитора и музыканта Эрнста Теодора Амадея Гофмана – писателя, который разоблачал не только толпарей-филистеров, но и другие несправедливости толпо-«элитарного» социального уклада. Его влияние на русскую литературу в силу обстоятельств оказалось настолько велико, а популярность в России была настолько огромной, что ещё в девятнадцатом веке литературный критик В.П. Боткин в газете «Молва» писал:

«Порадуйтесь, Гофман не умер! Знаете? <…> Гофман, с которым так тесно сблизила вас живая, увлекательная повесть о его жизни и сочинениях: он жив! Смерть его казалась мне всегда сомнительной; недоконченные биографии Крейслера и кота Мурра тешили меня темною надеждою на продолжение, и вот надежда моя сбылась: Гофман точно не умер. Распустив ложный слух о своей смерти, он потихоньку уехал из Берлина в Россию и, поселившись где-то в отдаленном, безвестном углу обширного царства, стал учиться по-русски. <…> Не дивитесь новой штуке Гофмана, мало ли штук делал он в жизнь свою; чем он не был: и юристом, и декоратором, и журналистом, и стенным живописцем. Отчего же не быть ему русским литератором?»[1].

Здесь будут приведены обзоры его произведений – тех, в которых такой характер ярко выражен.

«Золотой горшок»: двойственность сил стихий в алхимической призме

Особенность сказочной новеллы Гофмана «Золотой горшок» (1814) заключается в том, что туда он вводит себя не только как повествователя, но и как персонажа в самую последнюю главу, когда идёт речь о завершении повествования. Главы «Золотого горшка» в знак свидетельства написания их ночью называются вигилиями – так называлось время ночного караула в древнем Риме, подразделявшееся на четыре стражи от заката до полуночи и от полуночи до восхода, а также церковное католическое богослужение, предполагающее его проведение от захода солнца до рассвета и требующее от всех его участников отсутствия сна.

Повесть «Золотой горшок» начинается с того, что её главный герой, студент Ансельм, перебегает дорогу злобной старухе, торговке яблоками и пирожками, которой оказывается ведьма Лиза Рауэрин, и рассыпает случайно содержимое её корзин. После этого он сталкивается с тремя змейками и волей случая через знакомых, членов семьи Паульманов и регистратора Геербранда, оказывается под покровительством архивариуса Линдгорста, нанявшего его в качестве переписчика. По мере развития событий выясняется, что змейки – его дочери, и студент оказывается влюбленным в одну из них – Серпентину. Также рассказывается, что Линдгорст – мистик-Саламандр, огненный дух, происходящий из царства природных стихий и изгнанный из-за несовместимости своей любви и природы повелителем стихийных духов Фосфором в земной мир. Однако ему было обещано, что он вернется со своей возлюбленной, зеленой змеёй, её дочерями в его царство в случае их замужества. Соответственно их мужьям тоже обещано жить в его владениях, и в качестве подарка к их свадьбам представляется им золотой горшок, помогающий освоится с языком стихийных духов, в котором должна расцвести огненная лилия в знак выполнения обещания Фосфора.

Царство стихийных духов в «Золотом горшке» называется Атлантидой. Оно, видимо, заместило собой свою тезку – глобальную цивилизацию, погубленную силами природных стихий, поскольку та не была раем на Земле вследствие своего толпо-«элитарного» социального уклада[2]. На это намекает начало рассказа архивариуса Линдгорста о князе стихийных духов Фосфоре, царствующем в своём уделе, «Дух взирал на воды…», одновременно отсылающей к началу библейской первой «Книги Бытия» «…Дух Всесильного парил над водою…». Повелитель стихийных духов из царства стихийной Атлантиды является тезкой божества утренней зари, «утренней звезды» планеты Венера из древнегреческой мифологии – отсюда происходит его светоносная природа. Можно было бы посчитать по его предыстории, рассказанной архивариусом, что из-за своей личной природы он теряет временно свою возлюбленную лилию из виду, а его битву со схватившим её позже черным драконом из недр трактовать как битву духов огня и земли, если бы не одно но… Фосфор говорит Саламандру-Линдгорсту:

«Знай, что некогда лилия была моею возлюбленною и царствовала со мною, но искра, которую я заронил в нее, грозила ее уничтожить, и только победа над черным драконом, которого теперь земные духи держат в оковах, сохранила лилию, и ее листья достаточно окрепли, чтобы удержать и хранить в себе искру».

Иными словами, потеря Фосфором лилии объясняется не его светоносной природой, а тем, что она сработала не так, как нужно – ведь растению нужен был жизненно необходимый свет, которым обладал Фосфор как представитель небесного светила, на что намекает его одноименность с древнегреческим божеством утренней зари, а почему-то вместо него сработал его источник – огонь.

Причиной этому Фосфор прямо называет поверженного им потом после потери лилии дракона, и не спроста, поскольку подразумевается, что он был связан со стихией огня и земли, раз он смог удержать на земле цветок из огненного летучего состояния. Возможно также, что дракон был вдобавок огнедышащ по этой же связи стихий в нём друг с другом. Т. е. выводится следующее из истории Фосфора: дух со светоносной природой сражается с драконом, дышащим огнём, который своими чарами властвовал над живыми существами и их метаморфозами в долине стихийной Атлантиды, так как он смог поймать и приземлить потерянную Фосфором лилию, и превращал живительный свет в разрушительный огонь. Именно поэтому Фосфор сражается с драконом, поскольку последний выступил исказителем жизненно необходимых свойств сил стихии для флоры и фауны в описываемой Линдгорстом местности, изменив знак созидания на знак разрушения, и чароугнетателем для её обитателей.

Но в случае с духом огня Саламандром из-за его не светоносной, а огненной природы всё сложилось естественно иначе. Он влюбился в зеленую змею, дочь от брака повелителя духов стихий с лилией, из-за которой Фосфор сражался с драконом и которую архивариус при этом почему-то называет своей пра-пра-прапрабабушкой. О пра-пра-прапрадедушке Саламандра Линдгорста в повествовании умалчивается, и кто им был – поверженный им огнедышащий дракон или иной дух – сказать трудно. Но, как бы то ни было, последовать вслед за Фосфором не удалось Саламандру – зеленая змейка была сожжена, а участь огненного духа оказалась решенной быть низвергнутым в земную действительность вместе с ней, чтобы впоследствии им вместе лишь там возродиться вместе с их тремя дочерями. Совершенно логично, что с ними Ансельм сталкивается у бузинного куста[3], постоянного места их сборищ:

«Этимология латинского родового названия доподлинно неизвестна. Предполагают, что она связана с греческим словом sambuke (самбука – род арфы) и отражает сходство ветвей растения со струнами этого музыкального инструмента. Возможно, что название sambucus связано с красным цветом плодов бузины (греч. sambyx – красный). Согласно древнегреческой мифологии, Прометей унес с Олимпа похищенный им огонь в полом стебле бузины. В Средние века образ бузины был окутан тайнами. Растение связывали с колдовством и магией. Для того, чтобы оградить себя от нечистых сил, на Вальпургиеву ночь было принято прикалывать к одежде веточки бузины. <…> На языке цветов бузина символизирует усердие» (Л. М. Мартьянова «Легенды и мифы о растениях. Легенды Древнего Востока, языческие мифы, античные предания, библейские истории»)[4].

Регистратор Паульман говорит о Линдгорсте:

«Кроме множества редких книг, он владеет известным числом рукописей арабских, коптских, а также и таких, которые написаны какими-то странными знаками, не принадлежащими ни одному из известных языков».

Вместе с тем ирония жизни проявилась в том, что архивариус, некогда бывший дух стихии, губительной для книгосохранности, делает всё возможное, чтобы сохранить[5] древние манускрипты, ради чего время от времени нанимает каллиграфов и переписчиков (своеобразный урок беречь красоту, жизнь и жить по разуму, т.е. по-человечески, который им, видимо, до конца был не пройден). Эта ирония усугубится финалом произведения Гофмана, как мы увидим далее. Также в связи с этим Саламандр носит неоднозначную фамилию Линдгорст, которая с немецкого дословно может перевестись или как «мягкое гнездо», намекающая на многодетность архивариуса и его способность превращаться в коршуна, или как «мягкий человек из леса», намекающая на принадлежность к биосфере через «лесную» фамилию. Битва между Фосфором и чёрным крылатым драконом, возвратившим к жизни цветок, но пытавшемся присвоить себе его, также имеет свою другую неявную подоплеку, чье происхождение кажется неочевидным без реплики вырвавшейся из недр скалы мифической рептилии:

“Братья мои металлы спят там внутри, но я всегда весел и бодр и хочу тебе помочь“.

Несмотря на использование Гофманом алхимических образов и символов в этой сказке, не кажется невероятным, что крылатый черный дракон мог быть отнюдь не природного, стихийного происхождения[6]. Родство с металлами двойственно: с одной стороны, дракон, сраженный Фосфором, – дух, который «скрылся в глубине земли» (ртуть-меркурий для алхимиков), но, с другой стороны, его родство с металлами может говорить о его родстве с механическими летательными средствами передвижения, которые без металлов не приводятся в действия (таким образом, символизируя одновременно и остатки уцелевшей технократии уничтоженной Атлантиды). Впрочем, у Гофмана дракон – это не только символ неестества, происходящего с природой, и разрушительной технократии, это ещё вдобавок символ озлобленной зачарованной заземленности, до которой в характере отделяет шаг, как следует из упоминания о судьбе брата Саламандра Линдгорста:

«– Как, у вас есть брат, господин архивариус? Где же он? Где он живет? Также на королевской службе, или он, может быть, приватный ученый? – раздавались со всех сторон вопросы.

– Нет, – отвечал архивариус, холодно и спокойно нюхая табак, – он стал на дурную дорогу и пошел в драконы.

– Как вы изволили сказать, почтеннейший архивариус, – подхватил регистратор Геербранд, – в драконы?

“В драконы”, – раздалось отовсюду, точно эхо.

– Да, в драконы, – продолжал архивариус Линдгорст, — это он сделал, собственно, с отчаяния. Вы знаете, господа, что мой отец умер очень недавно – всего триста восемьдесят пять лет тому назад, так что я еще ношу траур; он завещал мне, как своему любимцу, роскошный оникс, который очень хотелось иметь моему брату. Мы и поспорили об этом у гроба отца самым непристойным образом, так что наконец покойник, потеряв всякое терпение, вскочил из гроба и спустил злого брата с лестницы, на что тот весьма обозлился и тотчас же пошел в драконы. Теперь он живет в кипарисовом лесу около Туниса, где он стережет знаменитый мистический карбункул от одного некроманта, живущего на даче в Лапландии, и ему можно отлучаться разве только на какие-нибудь четверть часа, когда некромант занимается в саду грядками, саламандрами, и тут-то он спешит рассказать мне, что нового у истоков Нила».

Бунтарство сраженного Фосфором дракона против природы не могло не оставить своеобразный след в земной действительности в виде разбросанных черных перьев, породивших там множество враждебных природе и людям оккультных персон, одной из которых в новелле Гофмана оказывается ведьма Лиза Рауэрин, которой студент Ансельм перешел дорогу. Об её искусственном родстве с металлами, как и у черного крылатого дракона, свидетельствует её оборотничество в бронзовый дверной молоток, когда главный герой попытался войти в дом Линдгорста. В новелле подчеркивается, что ведьма торговала неразменными яблоками, возвращавшимися к ней после их покупки – своеобразный намек на приверженность библейской алгоритмике и преломление символа грехопадения из библейского мифа. Не случайно её зовут Лизой – перевод этого имени в контексте новеллы с древнееврейского означает «заклятая «богом»», причем библейским, исходя из контекста её действий. Фамилия ведьмы является сочетанием двух слов – немецкого «rau» («грубый»), и греческого «Ἐριν» («эрин»), отсылки к названию древнегреческих богинь мести, и это вместе переводится как «грубая эриния».

Главным желанием ведьмы оказывается заполучить золотой горшок Линдгорста. Она начинает свою борьбу за него с того, что начинает наколдовывать приворот студента к его знакомой Веронике Паульман, используя желание девушки заполучить Ансельма, её жажду достигнуть служебного положения и соучастие на основании того, что ведьма была нянькой девушки до её совершеннолетия. Невзирая на обстоятельства знакомства с Вероникой, для Рауэрин она не более чем разменная монета в достижении её цели, как и сам Ансельм, которого она не собирается выручать из беды. От этого становится понятным, почему девушку зовут Вероникой, чье имя означает с греческого «несущая победу» – ведь она ключ к победе для старой Лизы. Для усиления своего приворота Рауэрин даёт Веронике металлическое зеркало. Оно отлично от зеркала изумрудного перстня Линдгорста, в котором Ансельм наблюдал за Серпентиной, поскольку склоняло желаемое Вероники, наблюдавшей за Ансельмом, к насильственному вмешательству в действительное, и отсылает к ещё одному символу древнегреческой мифологии с явным минусовым смысловым знаком, показывая тем самым, до чего могут деградировать осколки прошлого и древнего наследия в порочных деяниях, – к медному зеркалу Венеры[7].

В результате ведьмовского колдовства Ансельм, предающийся иллюзиям о Веронике вместо мысли о Серпентине, делает кляксу на оригинале рукописи, и разгневанный Саламандр помещает студента в склянку и начинает свою борьбу с колдовской старухой, пытающейся похитить золотой горшок. Лишь только сохранившаяся любовь к Серпентине спасает главного героя от заключения, и Линдгорст после победы над врагом сменяет гнев на милость по отношению к нему.

В связи с этим противостоящий ведьме огненный дух Саламандр и его дочери олицетворяют природные естественные силы, иначе говоря – биосферный элемент Мироздания, выступающий против темной оккультной библейской магии (правда, не всегда задействованный, как мы укажем далее). Уже ныне не является секретом, что биосфера давно страдает от засилья современных технологий (Д. Р. Р. Толкиен, английский писатель-сказочник, в одном из своих писем писал: «Проблема Машины выросла из проблемы Магии»[8]). Посему в ответ на разрушительные действия техносферы с подачи людей воздействуют на них обратные связи, непредсказуемые для обывателя, будь то цунами, эпидемии или землетрясения, которые раньше приписывали высшим силам. Именно нынешним толпо-«элитарным» заправилам мировой политики хочется завладеть тайнами управления климатом и биосферой так же, как хочется старой Лизе получить[9] заветный золотой горшок, чтобы пробраться в царство стихий.

Следует обратить внимание на две фоновые детали, среди которых происходит действие «Золотого горшка». Это табак и алкоголь. Пристрастием к ним заражены почти все персонажи мужского пола новеллы, не исключая самого архивариуса Саламандра Линдгорста. В этом болезненном окружении действа «Золотого горшка» легко принять Саламандра Линдгорста за алкогольного «зеленого змея», а не представителя огненной стихии, если бы не несколько деталей. При первой попытке Ансельма зайти в дом Линдгорста старуха дала о себе знать в виде ожившего дверного молотка после выпитого студентом алкогольного напитка, желудочного ликёра Конради, что ведёт студента к совершенно логичному выводу:

«- Но может быть и то, – сказал самому себе студент Ансельм, – что превосходнейший крепкий желудочный ликер, которым я с некоторою жадностью насладился у мосье Конради, создал все эти безумные фантазмы, которые мучили меня перед дверью архивариуса Линдгорста. Поэтому я сегодня останусь в совершенной трезвости и не поддамся всем дальнейшим неприятностям, с которыми я мог бы встретиться».

Когда Вероника и Рауэрин осуществляют обряд приворота на Ансельма, в огненном кольце во время ворожбы ведьмы в ночь осеннего равноденствия от её котла начало исходить… спиртовое пламя, а вскоре после его совершения, когда старая Лиза отлила из котла маленькую металлическую статуэтку Ансельма в качестве маленького идола для Вероники (а может быть, и для дальнейших манипуляций с ней, как с куклу вуду, для насаждения в психику Ансельма одержимости, опустив его вниз от человечности до состояния зомби или животного), появление Линдгорста в облике коршуна чуть не стало для Рауэрин её последним часом, от которого ей тем не менее удалось сбежать:

«Зашумело в воздухе, как будто огромный орел спускался, махая крыльями, и страшный голос закричал: – Эй вы, сволочь! Ну, живей! Прочь скорей!».

Именно после этого Ансельм попадает в гости к своим приятелям, Паульману и его семейству, заглядывает в ведьмовское зеркало, подаренное Веронике, и его мысли околдовываются, а далее при этом ведьмовские чары подкрепляются тем, что Ансельм в компании с Геербрандом и конректором напиваются алкогольным пуншем до полного изнеможения в многочисленных признаниях относительно Линдгорста и начинают подбрасывать вверх тарелки с алкоголем, после чего студент оказывается вновь у архивариуса, который говорит:

«…разве вы меня не видели? Но от безумных штук, которые вы проделывали, я чуть было не пострадал, потому что я еще сидел в миске, когда регистратор Геербранд схватил ее, чтобы бросить к потолку, и я должен был поскорее ретироваться в трубку конректора».

Реплика Саламандра даёт знать о приземленности сил природных стихий, в том числе и огня, под деградирующие наклонности общества, а от великого до ничтожного отделяет лишь шаг, как от спирита до алкогольного спирта (от лат. spiritus — дух), принадлежащего, видимо, из-за содержания сочетания водорода и кислорода огненной, саламандровой стихии, и от духа до духов. Силы стихий отступают перед людьми, когда дело касается их решений, как использовать элементы природы. Но мы не случайно подметили эти два эпизода – они свидетельствуют, что приворот ведьмы на Ансельма был алкогольным. Употребленный им алкоголь чуть не поспособствовал успешному совершению порочных замыслов фрау Рауэрин, и владение алкогольными манипуляциями было ещё одной её колдовской способностью, которая присуще заправилам библейства, как мы далее разберем в связи с романом Гофмана «Эликсиры дьявола».

Но природным духам приходится обороняться от людского несовершенства и от оккультных козней одновременно. Ансельм, оказываясь в этой борьбе и находясь в стеклянной колбе после совершенной им оплошности за письменным столом, не без горечи и неспроста замечает рядом в таком же положении нескольких человек, не способных увидеть свою несвободу, возможно, бывших кандидатов[10] в мужья сёстрам-змейкам (Э. Т. А. Гофман здесь почти превосходит фильм Вачковски «Матрица» в изображении ситуации неосознаваемой несвободы[11], и соответственно ведьма во время столкновения с Ансельмом угрожала ему тем, что он попадет под стекло). Очевидно, что в основу эпизода нахождения Ансельма в стеклянной склянке могла быть положена насмешка над алхимическим суеверием под названием «гомункулус», якобы возможностью создать миниатюрное искусственное живое существо с помощью неодушевленных составляющих.

«В Европе широкое распространение имеет довольно забавная игрушка, представляющая собой заполненную водой стеклянную трубку с резиновой грушей на конце; внутри груши плавает отлитый из разноцветного стекла чертик, который, стоит надавить на грушу, начинает кувыркаться и двигать рукам и ногами. Среди “спиритов” попадаются не только чертенята, но и рыцари, и утки, не говоря уж про обнаженных красавиц.

Эта игрушка, вероятно, была известна и в средние века. И как знать, была она следствием легенд о гомункулусе или, наоборот, породила их?..» (А.И. Первушин «Оккультные войны НКВД и СС»)[12].

«Стоит также отметить определенную аналогию между ансельмовой «стеклянной тюрьмой» и башней, в которую оказывается заточен странник, вступивший на путь алхимического преображения, в эзотерической «Химической свадьбе Христиана Розенкрейца». Символический смысл заточения в башню в этом произведении — побудить героя «вознестись средь страждущих людей», символика освобождения из башни — прорыв человека из области чувственного опыта в область опыта сверхчувственного, духовного, гармонизация его существования относительно тех сфер, которые в чувственном мире именуются сферами жизни и смерти, фактическая победа над страхом смерти.

Наконец, еще одна символико-метафорическая интерпретация склянки, ставшей для Ансельма местом временного заточения, основана на уподоблении ее алхимической колбе, предназначенной для возвышения человеческой души, когда путем своего рода «возгонки» из нее (из души) выпариваются разрозненные крупицы «золота» и формируется, настраивается и налаживается дарованная Богом каждому из нас искра духа, без которой невозможно движение человека к «более высокому образу бытия» (Г. Мокеева ««Золотой горшок» Э. Т. А. Гофмана как романтический миф о приобщении к священной гармонии мироздания»)[13].

В препровождении Ансельма в стеклянной склянке есть ещё одна аналогия, которую Гофман вряд ли знал, но которая обнаруживается в японской культуре касательно садоводчества и растений, не считая смысла русского фразеологизма «залезть в бутылку» в контексте «выйти из себя»:

«Японская культура выращивания карликовых растений и деревьев «бонсай» прекрасно иллюстрирует процесс закрепощения развития человека из семени — генома. ДНК не содержит законченный проект организма — за активацию генетических программ отвечают эпигенетические процессы, которыми в свою очередь в течение всей жизни управляет, внося свои коррективы, вся внешняя среда: природа и культура.

Одна из самых простых и действенных методик выращивания «бонсай» без ограничений в выборе породы дерева заключается в создании условий, имитирующих высокогорный климат. В горах деревья постепенно мельчают с увеличением высоты, и происходит это прежде всего не за счёт ветров и более холодного климата, а из-за падения атмосферного давления. Если искусственно понизить давление еще ниже, чем в горах (например, до уровня 0,3 — 0,5 атмосферы), то деревья, выращенные в таких условиях из семян, будут совсем маленькие — не больше 20-50 см — но выглядеть при этом будут как настоящие. Это и есть секрет выращивания инфантильных деревьев «бонсай»

Как создать условия низкого давления? Для этого существуют различные вакуумные установки — колпаки, от маленьких до больших. Маленькие установки — лабораторные: на специальную подставку устанавливается стеклянный «колпак» с тщательно отшлифованным нижним краем; края предварительно смазываются вазелином. Кран подставки соединяется с вакуумным ручным или электрическим насосом, посредством которого выкачивается воздух из-под «колпака», создавая низкое давление, близкое к вакууму. Если нет изъянов в конструкции установки, то разряженное состояние воздуха под колпаком очень долго сохраняется без изменений. Периодически, сверяясь с показаниями прибора (манометра), процедуру откачки воздуха повторяют. Такая вакуумная установка используется для культивирования анаэробных форм микроорганизмов; аналогичную простейшую установку можно использовать для выращивания деревьев из семян при создании «бонсай». Существуют и большие вакуумные установки с мощными насосами. Они разнообразные (для разных целей и различной мощности), но их также можно приспособить для выращивания «бонсаи», создав растениям вакуумные условия с очень низким давлением. Обычно же используют методы, связанные с постоянным подрезанием, загибанием, скручиванием проволокой и внесением прочих механических искажений в нормальное развитие растения»[14] (Информационно-аналитический центр (ИАЦ) «Под стеклянным колпаком»).

Хотя знакомые студента, конректор (старший из учителей гимназии и помощник её директора, аналог завуча в Германии) Паульман и его дочь Вероника, а также её будущий муж, регистратор (секретарь и архивариус в суде) Геербранд, избегают участи пребывать в склянках, их принадлежность к бюрократии накладывает на них скученную предопределенность и обыденность в их жизнь. Вот почему старой Лизе удавалось быть незаметной в этой среде.

Пожалуй, никто, кроме Вероники Паульман, чья фамилия дословно обозначает пресловутых «маленьких людей», по существу не мыслящих себя вне карьерной лестницы, не выражает явственно и откровенно женский предел материалистских мечтаний чинопочитания и благополучия – стать женой надворного советника, коим в итоге становится не Ансельм, о котором та размечталась, а Геербранд, фамилия которого с немецкого переводится как… «армейский огонь» (своеобразный смысловой противовес огненной стихии Саламандра), ставший надворным советником. Впрочем, даже этот противовес оказывается не бесполезным, так как Геербранду удается объяснить все совершившиеся события с Ансельмом в рамках повседневной парадигмы мышления и увести тем самым внимание на себя – ведь именно он познакомил Ансельма с Линдгорстом и его семьей, определив дальнейшую его судьбу таким образом. И кто знает, в каком отношении он был связан с Саламандром и для чего ему нужен был брак с Вероникой…

Счастливую судьбу Ансельма в финале новеллы рассказчик повествования наблюдает в бокале горящего арака для написания двенадцатой главы, который архивариус даёт отпить ему, чтобы он смог увидеть счастливую судьбу Ансельма:

«Архивариус Линдгорст исчез, но тотчас же опять явился, держа в руке прекрасный золотой бокал, из которого высоко поднималось голубое потрескивающее пламя.

– Вот вам, – сказал он, – любимый напиток вашего друга, капельмейстера Иоганнеса Крейслера. Это – зажженный арак, в который я бросил немножко сахару. Отведайте немного, а я сейчас скину мой шлафрок, и, в то время как вы будете сидеть, и смотреть, и писать, я, для собственного удовольствия и вместе с тем, чтобы пользоваться вашим дорогим обществом, буду опускаться и подниматься в бокале.

– Как вам угодно, досточтимый господин архивариус, – возразил я, – но только, если вы хотите, чтобы я пил из этого бокала, пожалуйста, не…

– Не беспокойтесь, любезнейший! – воскликнул архивариус, быстро сбросил свой шлафрок и, к моему немалому удивлению, вошел в бокал и исчез в пламени. Слегка отдувая пламя, я отведал напиток – он был превосходен!».

Ансельму, некогда сетовавшему на свои неудачи, суждено было пройти все свои испытания и удостоится своего удела, став поэтом и войдя в Божий Промысел (подтвердив значение своего имени с древнегерманского языка – “Божественный шлем или божественная защита”). Сюжет Гофмана о Золотом Горшке не уникален: как ни странно, но в одной из русских сказок «Волшебное кольцо» встречается змея как персонаж-помощник главному герою и даже выходит за него замуж в некоторых вариантах этой сказки, согласно сведениям А.Д. Синявского, литературоведа и автора книги-исследования «Иван-дурак: очерк русской народной веры»:

«Дурак нанялся попу в батраки на три года. В итоге поп, рассчитываясь с Дураком-батраком, ставит перед ним два мешка. Один мешок набит серебром; другой обыкновенным песком. Дурак, как ему и подобает, берет мешок с песком. Вдруг ему попадается в темном лесу какой-то костер, на котором сгорает необыкновенная красавица, которая просит и молит ее спасти. И вот хорошо, что Иван-Дурак, по-дурацки, взял с собою не мешок с серебром, а мешок с песком. “Снял мешок с песком, развязал и давай сыпать; огонь тотчас погас, красная девица ударилась оземь и обернулась змеею, вскочила доброму молодцу на грудь и обвилась кольцом вокруг его шеи”[15]. Герой пугается. «Не бойся!» – провещала ему змея”. Впоследствии змея становится волшебной помощницей героя и его возлюбленной женой[16]. В результате, дурацкое поведение оказывается необходимым условием счастья — условием пришествия божественных или магических сил».

Впрочем, только ли поэтом стал Ансельм, учитывая то, сколько было найдено отсылок к древнегреческой мифологии в новелле? Не лишним будет утверждать, что в ней сочетание золотого горшка и змеиной дочери Саламандра, результатом которого является расцвет огненной лилии, явно намекает на ещё один символ античности, который стал эмблемой медицины, так называемую чашу Гигеи, дочери древнегреческого героя-врачевателя Асклепия – чашу со змеей, обвивающей её ножку и свисающей над её фиалом. Возможно, что Гофман делал акцент тем самым на душевном исцелении и преображении главного героя, а то и вовсе на том, что он и сам стал побуждающим к исцелению окружающих, раз помощник архивариуса перешел к поэзии. Но так или иначе всеми этими иносказаниями и счастливым финалом писатель показал, что гармония каждого человека с биосферой является его высшим духовным признаком.

Этот счастливый конец пишется с грустной нотой, поскольку этого идеала только-только ещё предстоит рано или поздно достичь всему человечеству:

«Видением, благодаря которому я узрел студента Ансельма живым, в его имении в Атлантиде, я обязан чарам Саламандра, и дивом было то, что, когда оно исчезло как бы в тумане, все это оказалось аккуратно записанным на бумаге, лежавшей передо мной на лиловом столе, и запись как будто была сделана мною же. Но вот меня пронзила и стала терзать острая скорбь: “Ах, счастливый Ансельм, сбросивший бремя обыденной жизни, смело поднявшийся на крыльях любви к прелестной Серпентине и живущий теперь блаженно и радостно в своем имении в Атлантиде! А я, несчастный! Скоро, уже через каких-нибудь несколько минут, я и сам покину этот прекрасный зал, который еще далеко не есть то же самое, что имение в Атлантиде, окажусь в своей мансарде, и мой ум будет во власти жалкого убожества скудной жизни, и, словно густой туман, заволокут мой взор тысячи бедствий, и никогда уже, верно, не увижу я лилии”.

Тут архивариус Линдгорст тихонько похлопал меня по плечу и сказал:

 – Полно, полно, почтеннейший! Не жалуйтесь так! Разве сами вы не были только что в Атлантиде и разве не владеете вы там, по крайней мере, порядочной мызой как поэтической собственностью вашего ума? Да разве и блаженство Ансельма есть не что иное, как жизнь в поэзии, которой священная гармония всего сущего открывается как глубочайшая из тайн природы!».

При этом возникнет вопрос: почему Линдгорст дает повествователю зажженный арак (алкогольный напиток), к тому же в который он сам окунается? Очевидно, что Линдгорст поджёг напиток, чтобы убрать из напитка алкоголь, удаляющийся из жидкого состояния при зажигании[17]. Вместе с тем, возможно и другое объяснение странного финала «Золотого горшка» – а именно то, что Линдгорст под видом арака дал повествователю бокал с содержимым, из которого под его стеклом (ироничный привет проклятию ведьмы Рауэрин) была видна стихийная Атлантида, где оказался Ансельм, ставший поэтом (на что косвенно указывается упоминанием чар Саламандра в связи с видением участи и счастья главного героя). В итоге автору видится стихийная Атлантида не откуда-нибудь, а со дна бокала, зажжённого огнём. Таковой могла быть авторская ирония новеллы Гофмана по отношению к довлевшей над частью человечества неправедной цивилизации.

Примерно с таким же раскладом, что и «Золотой горшок», является и другая новелла Гофмана «Неизвестное дитя» (1817), в которой есть отрицательный персонаж, учитель Тинте – ненавистник биосферы. Примечательно, что в главном герое этой сказки, неизвестном отпрыске королевы фей, который дружит с детьми дворянина Таддеуса фон Браккеля, Гофман предвосхитил образы Питера Пэна Барри и Маленького Принца Экзюпери. Но писатель был не чужд и социальным проблемам.

«Крошка Цахес, по прозванию Циннобер»: «маленькие люди» и социальная магия толпо-«элитаризма» в действии

Новелла «Крошка Цахес, по прозванию Циннобер» (1819), пожалуй, одно из смелых произведений своего времени. В ней повествуется о том, как фея Розабельверде якобы из жалости одаривает уродливого телом карлика Цахеса способностью маскировать своё уродство под красоту и очаровывать окружающих, из-за чего обыватели не замечают реальное положение вещей. Личное имя феи говорит само за себя – с одной стороны, итальянское «красавица-роза» («rosabel»), которое отражает очень сильную привязанность феи к этому цветку, с другой – таинственное недоговоренное немецкое «verde», в котором угадывается «verdeckt» (скрытый) и «verderben» (гибель, рок). В пользу второго слова говорит её привычка глумиться над простым людом посредством своих волшебных свойств: то от её чиха скиснет в округе молоко, то покалечит кого-нибудь магией, как это случилось с учительским сыном… Но ей всё сходит с рук, потому что она – особа, приближенная к князю. Как так получилось?

Далее поясняется о месте действия новеллы, маленьком государстве Керепес. Его название явно не немецкое, а венгерское, намекающее либо на «kereplő» – «трещотку» (есть даже такое же по значению венгерское словосочетание «kerepes fúró»), либо на венгерское название лядвенеца, лекарственного бобового растения (отнюдь не первое использование растительной символики в ряде этимологии имен собственных Гофмана). Оба значения явно свидетельствуют о том, что место действия «Крошки Цахеса» – страна, весьма одаренная окружающей природой, но которая стала местом громкой шумихи. В этой стране спокойно проживали феи при правлении князя Деметрия, чье имя с греческого означает «плодородный» и посвящено земле без привязки к античной древнегреческой богине плодородия Деметре. Но после его смерти сменилась власть, и князем стал его сын Пафнутий, который решает осовременить княжество политикой просвещения по совету своего министра-советника Андреса, вышедшего из камердинеров, и в числе его мер оказывается изгнание фей и волшебства из страны, которые по убеждению чиновника, «совращают народ на различные дурачества». Абсурдность суждений камердинера налицо: волшебство фей, которые, даже покинув Керепес, не опечалились насчет потери своего имущества, никак не могло мешать делать пользу стране средствами, которыми они и природа не обладали.

Однако имеется в виду некая историческая эпоха в этом событии новеллы: имя сына Деметрия, изгнавшего фей, Пафнутий, означает по одному из вариантов происхождения «принадлежащий богу» с древнеегипетского[18]. Но он не следует по стопам деяний фараона-монотеиста Эхнатона, как указывалось выше. Пафнутий осовременил Керепес, но в итоге были изгнаны все феи, кроме одной – Розабельверде, которая взяла вверх над самодовольством князя, показав, кто фараон, а кто есть круче него:

«Когда прекрасная цветущая роща, где стоял покинутый дворец феи Розабельверде, была вырублена и в близлежащей деревне Пафнутий, дабы подать пример, самолично привил всем крестьянским увальням оспу, фея подстерегла князя в лесу, через который он вместе с министром Андресом возвращался в свой замок. Тут она искусными речами, в особенности же некоторыми зловещими кунштюками, которые она утаила от полиции, загнала князя в тупик, так что он, заклиная небом, молил ее довольствоваться местом в единственном, а, следовательно, и самом лучшем по всем государстве приюте для благородных девиц, где она, невзирая на эдикт о просвещении, могла хозяйничать и управлять по своему усмотрению».

Л. А. Калинников, автор книги-исследования «Э. Т. А. Гофман и И. Кант. Преодоление романтизма»[19], утверждает по новелле, что Пафнутий поставил фею к себе на службу, и этому приводит подтверждение из новеллы:

«Только небу ведомо, как случилось, что фея Розабельверде, за несколько часов до того, как разразилось просвещение, одна из всех обо всем узнала и успела выпустить на свободу своих лебедей и припрятать свои магические розовые кусты и другие драгоценности. Она также знала, что ее решено было оставить в стране, чему она, хотя и против воли, повиновалась».

Но в целом ситуация сложилась несколько иначе: наоборот, фея извлекла из ситуации с воцарением Пафнутия больше выгод, чем Керепес от неё, и стала монополистом на волшебство и совершение чудес внутри страны. И вроде ей ничего не стоит уйти в Джиннистан, последовав за остальными феями, но привязанность к своему властному положению при дворе князя делает её заносчивой по отношению к населению Керепеса.

Если же соотнести изгнанных фей с имевшимся некогда в прошлом пантеизмом-язычеством, а имя Пафнутия в связи с библейским «богом», то в итоге выводится период Средневековья Европы, когда насаждалось огнём и мечом библейское христианство, победившее деградировавшие пантеистические культы. Но место пусто не бывает: уважение к природе жречества под напором собственной деградации и внешней агрессии выродилось и трансформировалось в идолопоклонничество под кураторством знахарства, которое символизирует фея Розабельверде.

Что же касается министра Андреса с его изгнанием фей, то не зря по этому поводу приходят на ум сходство методов реализации его проектов с «войнами за просвещение» градоначальника Глупова Бородавкина из «Истории одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина. Об итогах его изысканий поясним, что мы бы не удивились, если бы представили, что было бы при изгнании фей, подобном керепесскому, из Волшебной Страны, выдуманной А.М. Волковым по мотивам сказки Фрэнка Баума «Волшебник из страны Оз», после Гудвина, не попади Элли к нему – аналогично Розабельверде от этого выиграли бы коварные Бастинда и Гингема. Такова расплата за игнорирование принципа «цель оправдываЮт средства». В общих чертах Гофман показывает безволие бюрократии и исполнительной власти перед концептуальной властью, определившейся, как и что делать.

Во второй главе новеллы открывается встреча приезжего ученого-путешественника Птоломея Филадельфуса со студентами, которые обозвали его «филистером» за излишнее внимание и навязчивое любопытство ученого к ним взглядом при первой встрече, отчего тот перепугался и остановился в ближайшей деревне, а не в городе. Выбор имени и фамилии Гофманом стороннему наблюдателю-путнику покажется странным, так как тот является двойным тезкой царя Египта из династии Птолемеев, но экскурс в историю древнего перевода Ветхого Завета, Септуагинты, поясняет следующее:

«Историческое предание относит появление Септуагинты ко времени, когда в Египте царствовал Птолемей II Филадельф (282-246 гг. до н.э.). Создание Септуагинты историческое предание приписывает семидесяти или семидесяти двум старцам (латинское septuaginta — семьдесят). Рассказ об этом событии дошёл до нас в так называемом письме Аристея Филократу, составленном не ранее II века до н.э. Согласно письму Аристея инициатором перевода Торы (Пятикнижия Моисеева) на греческий язык был Деметрий из Фалерона — библиотекарь Александрийской библиотеки (в те времена — крупнейшее книгохранилище древности). По предложению Деметрия из Фалерона Птолемей II направил в Палестину двух своих приближённых — Андрея и Аристея — с письмом к иудейскому первосвященнику Елеазару. Последний отобрал 72 переводчика и отправил их в Египет. В специальном здании на острове Фарос они совершили свой труд, занявший 72 дня. По окончанию работы Деметрий предоставил перевод александрийской иудейской общине, которая восторженно приняла его и пожелала иметь один экземпляр, а затем Птолемею II. Существует ещё одно предание, сохранённое раннехристианскими писателями (Ириней, Климент, Августин и др.): переводчики работали порознь, однако, результаты их труда совпали; рассказчики видели в этом признак особого благоволения Бога. В основе преданий лежит реально событие: создание стандартной греческой версии Пятикнижия» (И. Ш. Шифман «Ветхий Завет и его мир» (изд. 1987 г.))[20].

Несмотря на эпизодность Филадельфуса, он является существенным штрихом к дальнейшему описанию детища просвещения князя Пафнутия – Керпесскому университету и его отпрыскам-студентов, среди которых мы находим главных героев новеллы, студентов Бальтазара и Фабиана. Сделав приезжего путешественника тезкой вышеобозначенного правителя, Гофман явно сделал намёк на то, что не только бюрократия, но и научные круги оказались скованными догмами науки в рамках библейства вовне и внутри Керепеса, и заодно сыронизировал над их вычурностью. Достаточно сказать, с каким большим трудом после эпохи Возрождения была признана верной и обоснованной гелиоцентрическая система мира польского астронома Николая Коперника при полном сопротивлении католической церкви в Европе, которая догматизировала геоцентрическую теорию системы мира астронома Клавдия Птолемея, жившего в эллинистическом Египте, от чего тот вряд ли был бы в восторге, и держала под своим контролем ученых-астрономов. Возможно, не лишено оснований и второе толкование имени путешественника, что именно этот Птолемей также имелся в виду в имени путешествующего ученого, тогда как Филадельфус[21] лишь латинское название кустарника-чубушника.

Чтобы объяснить мотивы студентов назвать приезжего ученого филистером, следует обратиться к историческому контексту этого немецкого слова:

«Фридрих Клуге, профессор Фрайбургского университета, в 1912 году посвятил слову «филистер» отдельное научное исследование. Слово активно употреблялось в бытовом языке с конца XVII века в Йене и имело исторически обусловленное значение. Слово «филистимлянин» по библейской традиции связывалось с понятием силача и великана Голиафа, сына Филистимской земли, то есть южной оконечности Ханаанских земель, в числе которых находилась Филистимская (Палестинская) земля. Клуге цитирует книгу 1672 года, где говорится: «Если мужчина высок, то его именуют филистером, то есть могучим, как дерево, грандиозным, как башня, — гигантским Голиафом». Этот архаический смысл слова — «могучий герой» — сохраняется и в дальнейшем. Впоследствии филистерами стали звать воинов, несущих ночную вахту, а также мушкетёров, выходящих в город в ночной дозор. В конце XVIII века филистерами именуют мушкетёров, сопровождавших надзирателя, следившего за благопристойностью студентов вне университетских стен»[22].

Иными словами, керепесские студенты приняли Птоломея Филадельфуса за субъекта из компании надзирающих за ними с характеристикой «сила есть, ума не надо» и соглядатая: поступи бы он более деликатно, дружелюбнее и вступи бы он с ними в вежливый диалог, такого недоразумения бы с ученым не случилось. Но, как видно из разворачивающейся далее беседы главных героев новеллы, студентов Бальтазара и Фабиана, употребляется это слово и в контексте, который также бытовал в Германии и был зафиксирован литературным критиком В.Г. Белинским так:

«Толпа есть собрание людей, живущих по преданию и рассуждающих по авторитету, другими словами — из людей, которые / “Не могут сметь / Своё суждение иметь”. / Такие люди в Германии называются филистёрами[23], и пока на русском языке не приищется для них учтивого выражения, будем называть их этим именем» (Белинский В.Г. Собрание сочинений в 9‑ти томах. Т. 3. Статьи, рецензии и заметки. Февраль 1840 — февраль 1841. Подготовка текста В.Э. Бограда. М., «Художественная литература», 1976 г.)

«Если «филистёра» именовать по-русски, то он — толпарь. Его основное качество, нежелание и неумение самостоятельно думать и приходить ко мнениям, соответствующим реальному положению дел и направленности течения событий. Так называемая «элита» — тоже толпа, но специфически «окультуренная» и более информированная в некоторых вопросах, нежели простонародье.

Приведённое выше высказывание В.Г. Белинского в Концепции общественной безопасности легло в основу работающего истолкования слова «толпа» как социологического термина, характеризующего определённый образ жизни общества — толпо-«элитаризм», при котором общество состоит из двух, по-разному организованных толп — так называемых «простонародья» и «элиты», более или менее авторитетной — как в среде простонародья, так и в своей собственной. Но если смотреть с позиций ДОТУ, то обе толпы не самостоятельны, а ими обеими манипулирует «коварный никто» — знахарская корпорация, которую обе толпы вообще не выделяют в обществе и не воспринимают как функционально своеобразную социальную группу[24], в силу чего относят её представителей к простонародью или «социальной элите» — в зависимости от свойственной тем или иным её представителям атрибутики социального статуса» (ВП СССР «Основы социологии» (том 2: часть 3. «Жизнь человечества: толпо-«элитаризм» — историко-политическая реальность и перспективы» (книга 1))).

Вернёмся теперь к «коварному никто» Керепеса и его подопечному – к Розабельверде и крошке Цахесу. Её личностная прихоть доходит до того, что она наделяет его одной странной способностью: в его присутствии все достижения других автоматически приписывались ему и возвышали его вверх по общественной иерархии, вплоть до двора местного князя, очаровывая окружающих толпарей. И наоборот, стоило ему сделать какую-либо оплошность — виновным непременно оказывался кто-то другой. Это стало фактически узаконенной ложью в Керепесе. Гофман здесь показал социальную магию в действии[25]. Фея Розабельверде почти повторяет с Цахесом то, что ныне делают современные СМИ и их хозяева, раскручивая в лучшем свете главного «демократизатора мира» – США и их пособников в области культуры и политики. Фея Розабельверде повторяет действия «мировую закулисы», которая то и дело выдвигает на верх общества благодаря своим чарам свои политические силы для удержания общества в толпо-«элитаризме», будь то нацисты, либералы или троцкисты любого рода. Но о том, откуда ещё идут эти чары, можно догадаться из одной значимой детали сказки:

«У Гофмана есть такая подробность в его повести. Народ кричит о Цахесе, что ему принадлежит все золото, которое чеканят на монетном дворе. И я думаю, что Гофман сделал какую-то обмолвку в своей повести: Цахес по всем данным министр финансов, а не министр иностранных дел. Министр финансов в силу золотых волосков (помните, как подают прошение Хлестакову: «господину Финансову»). <…>

Эта повесть Гофмана — о мистике денег, об особом оккультном влиянии денежного богатства на людей. Денежное богатство создает лица, положения, влияния, культы.

Перед вами мир, околдованный золотым влиянием, властью золота. Люди, подпавшие под влияние фетишизируемого богатства. Богатство для них — не производное обстоятельств, как это должно было бы быть, а первоисточник всего сущего, всего действительного.

Почему Гофман приходит к этой теме, как и другие романтики? Этот фетишизм, буржуазный фетишизм был впервые описан, указан романтиками. В сущности, то же и в «Петере Шлемиле», только в менее резкой степени, чем у Гофмана. Почему романтики увидели, ощутили этот фетишизм? А помните, я говорил вам о том, как романтики настроены против категории вещи, об их особом антивещизме? Нет вещей для романтиков, вещи — это условность. Есть только вечная, неостановимо, вечно звучащая жизнь; стихия жизни, которую они называли музыкой. Это стихия музыкальной жизни, в которой вещи распущены, как распускаются узлы. И именно вот этот культ музыки, культ живой жизни, — он их и натолкнул, как на начало контрастное, на царство вещей, которыми заражено бюргерское общество. Бюргеры поклоняются не человеку, не его деятельности, которая создает вещи, а самим вещам» (Н.Я. Берковский «Гофман» («Статьи и лекции по зарубежной литературе»))[26].

Сам крошка Цахес, кстати, уже по имени имеет действительное отношение к финансам. Дело в том, что имя Цахес («Zaches») не что иное, как производное от имени Закхей («Zacheus») (греч. Ζακχαῖος, ивр. ‏זכי‏‎ — достойный, чистый), которое встречается в Новом Завете Библии: его носил начальник мытарей (сборщик налогов), богатый человек малого роста, удостоившийся особого внимания от Иисуса Христа (Лук. XIX, 1—10)[27] и пообещавший вчетверо воздать всем, кого только он когда-нибудь обидел при сборе пошлин и податей[28]. Однако история Цахеса из сказки противоположна новозаветной по причине того, что чудо крошки Цахеса весьма искусственное, а дар убеждения феи распространяется не на него, а на окружающих в его единоличную пользу, в отличие от того, как поступал Иисус Христос. Помимо этого, на воспитание к себе берёт Цахеса очарованный им пастор, чем Гофман демонстрирует явный отход от смысла дел и речей самого Иисуса Христа исторически сложившегося христианства, выражаемый в невозможности отличить настоящее чудо от искусственного. Прозвище Цахеса «Циннобер» – немецкое обозначение киновари, минерала-красителя (первым так его называет профессор Керепесского университета Мош Терпин). Такое прозвище было дано Гофманом, видимо, в связи с тем, чтобы обозначить личность Цахеса и его происхождение как закрашенную в глазах зачарованных обывателей[29]. С другой стороны, Гофман вряд ли мог догадываться, что этимология слова «киноварь» происходит от древнеперсидского слова «zinjifrah», вероятно, переводимого как «драконья кровь», и тогда транслитерация имени карлика Закхея из сказки Гофмана приобретает созвучную близость к имени трехголового змеиного царя из иранской мифологии, угнетателю персов и арийскому аналогу библейского Антихриста – Заххак («великий змей» с древнеперсидского)[30]. В связи с этим образ Цахеса Циннобера приобретает характер угрозы жизни Керепесского княжества.

Единственными людьми, не зачарованных чарами карлика, оказываются люди, которые становятся потерпевшими от последствий очарования Цахеса: иностранцы, покидающие обезумевшее княжество при первой же возможности, референдарий Пульхерий, чуть не покончивший с собой, также студенты Фабиан и Бальтазар, чью возлюбленную, Кандиду, тоже очаровал Цахес. Казалось бы, её отцу, профессору естествознания Мошу Терпину, должно быть очевидно неестество брака Цахеса с Кандидой, но как выясняется по мере действия новеллы, он представляет собой тот самый тип ученого, ограниченного своей предметной областью и укорененного в ней (отсюда грубоватый подтекст фамилии ученого от латинского словосочетания «tertia pin», переводимого как «трижды шпилька»), не мыслящего вне её и нелюбопытсвующего, потому и упорствующего в своей инерции мышления, как оказывается впоследствии, когда он сталкивается с вещами, невероятными с его устоявшейся точки зрения. Его очарованность Цахесом таким образом выводится по существу характера профессора, и Гофман так открывает не только последствия заносчивости бюрократии, не разбирающейся в вопросах управления, но и ограниченность научных кругов в Керепесе. Когда же открывается правда профессору, то Терпин, не вынеся лицезрения своего невежества и потери части привилегий после разоблачения Цахеса, становится винным выпивохой и бражником, что безусловно не сулит ему ничего положительного в жизни.

Полную противоположность Мошу Терпину представляет собой волшебник Проспер Альпанус[31], берущий под своё покровительство студентов, очевидно, из побуждений навести порядок, равновесие и мир в маленькой стране. Он тоже является естествоиспытателем, но более широкого взгляда.

«Гофман дает этому магу говорящее о его способностях имя: Prosper Al–Panus(os). Его можно перевести на русский примерно так: счастливо (или удачно) дополняющий Пана, т. е. известного греческого бога щедрой и могущественной природы. Это значит, что ему доступно сделать то, что не в состоянии сделать природа сама по себе <…> Имя Аль-Панус, дополняющий Пана, дано Гофманом обдуманно, он подчеркнул этим, что свободный разум дает человеку в руки силы, без подобного разума немыслимые и кажущиеся просто чудом. Он утверждает, что только разум, соответствующий своей истинной нравственной природе, в состоянии преодолеть и исправить ошибки разума ложного, сколь бы могущественными ни оказались результаты действия извращенного, люциферического разума. Гофман никогда с природой как таковой не связывает волшебства, колдовских сил и чар, природа — это область строгого детерминизма (могущего быть и неявным), а не свободы и произвола» (Л. А. Калинников «Э. Т. А. Гофман и И. Кант. Преодоление романтизма»).

Стоит заметить, что он готов постоять за себя и своё волшебство, но не самовольничает: за недоверие и ложное обыденное умствование в отношение чудес он наказывает Фабиана порчей одетой им одежды, от которой потом избавляет, передавая Бальтазару расколдующий фрак:

«Иммануил Кант в трактате о подлинном смысле Просвещения относительно складывающегося в таких условиях большинства писал: «Леность и трусость — вот причины того, что столь большая часть людей, которых природа уже освободила от чужого руководства (naturaliter maiorennes), все же охотно остаются на всю жизнь несовершеннолетними; по этим же причинам так удобно быть несовершеннолетним!» (Кант Я. Сочинения: в 6 т. Т. 6. С. 27.). <…> В этой связи весьма кстати вспомнить о Фабиане, предстающем как образец несовершеннолетия. Студент абсолютно верен догматической науке профессора Моша Терпина и готов напрочь изгнать из мира все чудеса вообще, не различая чудеса как таковые и чудеса, могущие быть научно объясненными и из разряда чудес могущие перейти в явления природы. «Я — человек просвещенный», — говорит он, — «и не допускаю никаких чудес». Потому-то, кстати, Фабиан не видит ничего противоестественного в тех ситуациях, где он сталкивается с эффектом Циннобера, назовем так это присвоение в пользу государства, в конечном счете, результатов творчества его граждан, осуществляемое Цахесом. В этой полнейшей некритичности заключено что-то совершенно ни с чем не сообразное. Фабиан просто не отличает реальности от того, что ему кажется реальностью. Он, например, страуса, разгуливавшего в прихожей у Проспера Альпануса, принимает за привратника и очень удивляется, когда тот цапает его за палец; и это повторяется по крайней мере дважды. Не случайно он поменял на все сто восемьдесят градусов свое отношение к чудесам, столкнувшись с необъяснимым удлинением своих фалд и рукавов. Творчество всегда сродни чуду» (Л. А. Калинников «Э. Т. А. Гофман и И. Кант. Преодоление романтизма»).

Именно он помогает раскрыть чары феи Розабельверде и не безуспешно вступает в схватку с ней. Фея очень удивлена, что такой могущественный маг оказался ей в своё время незнаком:

«– Однако, любезный доктор, – воскликнула фрейлейн, – как могло статься, что мы давным-давно не познакомились, что наши пути ни разу не сошлись?

– Различие в воспитании, – ответил Проспер Альпанус, – различие в воспитании, высокочтимая фрейлейн, единственно тому виной. В то время как вы, девушка, преисполненная надежд, были в Джиннистане всецело предоставлены вашей собственной богатой натуре, вашему счастливому гению, я, горемычный студент, заключенный в пирамидах, слушал лекции профессора Зороастра, старого ворчуна, который, однако, чертовски много знал. В правление достойного князя Деметрия я поселился в этой маленькой прелестной стране».

«Эпизод этот стоит того, чтобы на нем остановиться чуть подробнее. Во-первых, когда Гофман говорит о годах студенческого воспитания Проспера Альпануса, нельзя не заметить, что он имеет в виду собственный студенческий опыт и что использует перифраз, заставляя Проспера слушать «лекции профессора Зороастра». Под Зороастром, который профессором быть не мог и лекций никаких никогда не читал, надо понимать профессора Канта — он в студенческие годы Гофмана действительно был старым ворчуном, однако чертовски много знающим. Слишком лобовым решением было бы именовать профессора Сократом: «прусским Сократом» еще при жизни стали называть Канта; а Зороастр вполне соответствовал сказочному персидскому Джиннистану, откуда якобы приходят и куда уходят феи…» (Л. А. Калинников «Э. Т. А. Гофман и И. Кант. Преодоление романтизма»).

Впрочем, Проспер Альпанус, упоминая пирамиды, мог иметь в виду волшебника Зорастра из оперы «Волшебная флейта» австрийского композитора В.А. Моцарта, чью музыку любил Гофман. Оттого становится понятно, почему ученик Зорастра, победившего Царицу Ночи, представительницу власти матриархата, и её фей, смог победить такую же самостоятельно:

«- Как, – удивилась фрейлейн, – и вас не выслали, когда князь Пафнутий насаждал просвещение?

– Вовсе нет, – ответил Проспер, – более того: подлинное свое “я” мне удалось скрыть совершенно, ибо я употребил все старания, чтобы в различных сочинениях, которые я распространял, выказать самые отменные познания по части просвещения. Я доказывал, что без соизволения князя не может быть ни грома, ни молнии и что если у нас хорошая погода и отличный урожай, то сим мы обязаны единственно лишь непомерным трудам князя и благородных господ – его приближенных, кои весьма мудро совещаются о том в своих покоях, в то время как простой народ пашет землю и сеет. Князь Пафнутий возвел меня тогда в должность тайного верховного президента просвещения, которую я вместе с моей личиной сбросил как тягостное бремя, когда миновала гроза. Втайне я приносил пользу, насколько мог. То, что мы с вами, досточтимая фрейлейн, зовем истинной пользой. Ведомо ли вам, дорогая фрейлейн, что это я предостерег вас от вторжения просветительной полиции? Что это мне вы обязаны тем, что еще обладаете прелестными безделками, кои вы мне только что показали? О боже, любезная фрейлейн, да поглядите только в окно! Неужто не узнаете вы этот парк, где вы так часто прогуливались и беседовали с дружественными духами, обитавшими в кустах, цветах, родниках? Этот парк я спас с помощью моей науки. Он и теперь все тот же, каким был во времена старика Деметрия. Хвала небу, князю Барсануфу[32] нет особой нужды до всякого чародейства. Он – снисходительный государь и дозволяет каждому поступать по своей воле и чародействовать сколько душе угодно, лишь бы это не было особенно заметно да исправно платили бы подати. Вот я и живу здесь, как вы, дорогая фрейлейн, в своем приюте, счастливо и беспечально».

Можно только удивиться тому великодушию, которое проявил Альпанус в должности руководителя просвещения после принятия решения об оставлении феи Розабельверде в Керепесе, когда он, не афишируя себя, смог её предупредить о предстоящей участи. Но, как ни странно, он завоевывает уважение феи тем самым и выясняет, что могущество карлика Цахеса заключается в трех золотых волосках на голове, которые следует вырвать[33], что и делает Бальтазар для излечения окружающих от наваждения (не случайно возлюбленный Кандиды носит имя одного из новозаветных магов, шедших на поклон родившемуся Иисусу, совершая таким образом настоящее чудо Керепесу). Всё это, как ни странно, сообразуется алгоритмикой искоренения неправедности, выраженной в кораническом исламе: «Нет! Если он не остановится, Мы возьмём его за хохол, за хохол лживый, грешный!» (Коран, 96:15-16 (в переводе И. Ю. Крачковского)). В итоге Цахес бежит от разъяренной толпы и находит свою гибель в горшке[34]. Объяснение его смерти находят в том, что орден, зашитый к одежде карлика княжеским портным, придавливал его грудь (ср. махинации лжепортных в более поздней сказке Г.Х. Андерсена «Новое платье короля», приведшее к знаменитому восклицанию о голом короле). Подданные княжества с почетом провожают его в последний путь, как договорился маг с Розабельверде.

Однако договор Альпануса с Розабельверде не исчерпывается похоронами Цахеса: фея принимает участие в приготовлениях к свадьбе Кандиды и Бальтазара, который оказался достойным участи студента Ансельма из сказки Гофмана «Золотой горшок». Сам же волшебник перед отъездом в Индию к своим друзьям, министру Юхи, связанному как-то с Полярной звездой, магу Лотосу и принцессе Бальзамине (ещё одно явление гофманской растительной символики), дарит своё поместье Бальтазару, которое почти представляет собой технологический «умный дом» из нашей современности с климат-контролем в придачу, подтверждая тем самым один из афоризмов Д.Р.Р. Толкиена о том, что «проблема Машины выросла из проблемы Магии»:

«Кухня так устроена, что горшки никогда не перекипают и ни одно блюдо не подгорает, даже если ты на целый час опоздаешь к столу. Ковры, чехлы на стульях и диване такого свойства, что даже при самой большой неловкости слугам не удастся посадить на них пятно, точно так же там не бьется ни фарфор, ни стекло, какие бы великие усилия ни прилагала к тому прислуга, даже если начнет бросать посуду на каменный пол. Наконец, всякий раз, когда жена устроит стирку, то на большом лугу позади дома будет стоять прекрасная ясная погода, хотя бы повсюду шел дождь, гремел гром и сверкала молния».

Но какой же образ представляет в новелле возлюбленная Бальтазара – Кандида, чуть не ставшая жертвой чар Цахеса? Этот ответ содержится в описании её внешности:

«Сердце Бальтазара затрепетало от восторга, когда в доме Моша Терпина навстречу ему вышла Кандида в полном одеянии древнегерманской девы; приветливость и веселость были в ее взоре, словах, во всем ее существе, как, впрочем, и всегда».

Но её имя само по себе ирония над попытками устроить вульгарное возрождение германского духа и заодно предначертание стать одной из потенциальных жертв волшебной карьеры Цахеса:

«Кандида — выбеленная в меловом растворе тога, которую носили римляне, пожелавшие стать консулами. Отсюда же возникло слово “кандидат”»[35].

Очевидно, что Кандида – образ немецкого простонародья, насчет которого Гофман предчувствовал близящуюся социальную катастрофу. Она действительно проявилась в Германии, но готовилась не только там, но и в Австрии, точнее, в Австрийской империи, преобразованной в химерическую Австро-Венгрию по указке габсбургского императора Франца-Иосифа. Сходство судьбы несказочной Австро-Венгрии с Керепесом перед и накануне цахесовского переполоха подкрепляется венгерским названием страны, отъездом в это время некогда чувствовавших себя спокойно в княжестве представителей итальянской музыкальной диаспоры скрипача Сбьокки и певицы Брагацци и зачарованными Цахесом немецкоязычными бюргерами:

«Вся политика Франца-Иосифа была направлена на грубый и систематический слом многовековой системы империи Габсбургов, на уничтожение имперской сущности Австрии, а также на подрыв империй Германской и Российской.

Символично, что в 1857 г. Франц-Иосиф издал указ под названием «Это моя воля», по которому городские стены Вены – овеянные славой стены, дважды отражавшие атаки турок, а в 1848 году спасшие столицу от венгров – были снесены и заменены кольцом бульваров Рингштрассе. Хотя одновременно Наполеон III сносил стены Парижа, аналогичные процессы происходили и в других европейских столицах, но только в Вене эта акция имела столь варварский характер. Ни в Париже, ни в Лондоне, ни в Копенгагене, ни в Риме, ни в Москве старые стены не сносили полностью. Император-вандал же символически разрушил всё великое австрийское прошлое. Вместе с венскими стенами он уничтожал и сам фундамент имперской политики десятков поколений своих предков.

Первый год правления Франца-Иосифа, ознаменованный блестящим подавлением революции и союзом с Россией, обещал многое. Однако, послушный новому канцлеру Шварценбергу, император вскоре взял иной курс. Да, внутри страны была упрочена имперская вертикаль правления при талантливом Александре Бахе, но вернувшийся в Австрию ее гений-хранитель Меттерних так и не получил официальной должности. Великий старец – рейнский немец, который путем невероятной эквилибристики сорок лет удерживал Австрийскую империю на своих плечах – в последние годы жизни мог лишь давать Францу-Иосифу советы, к которым тот не прислушивался. Антироссийская позиция во время Крымской войны, которой Франц-Иосиф кичился как своей черной неблагодарностью спасшему его трон Николаю I, стала притчей во языцех. Все дальнейшее правление Франца-Иосифа пройдет под знаком этой неблагодарности – всем, везде, во всем.

Власть Габсбургов в 1848 году спасли в основном славяне и румыны. Поначалу в благодарность они получили собственные имперские провинции. Однако полноценных гражданских прав они так и не дождались. «Вы получили в награду то же самое, что мы получили в наказание», – смеялись над ними кровожадные мадьяры. Уже очень скоро Франц-Иосиф показал свое истинное лицо. В 1859 г., вопреки призывам умирающего Меттерниха, он развязал несправедливую войну против итальянцев и был предан своим прежним союзником Наполеоном III. В итоге Австрия потеряла Ломбардию – жемчужину меттерниховского наследия. Сразу после этого Франц-Иосиф ликвидировал автономию сербской провинции Воеводина и Банат. Вместо нормальной имперской немецкоязычной бюрократии воеводинские сербы – народ с уже развитым самосознанием – были отданы в самое настоящее государственное рабство, илотство венграм. Сценарий повторился в 1866 г., когда драчливый Франц-Иосиф попытался помешать объединению Германии и в результате потерял Венецию. Правда, из-за скоротечности войны Бисмарк не смог осуществить свои изначальные планы по глубокой интервенции в Чехию и Венгрию. Вместо этого образовалась неустойчивая и очень опасная конструкция, когда десяток миллионов австрийских (а также лихтенштейнских) немцев остался за пределами общей родины – Германской империи. Австро-прусская война показала слабость австрийской армии и бюрократии. Нужно было срочно перестраивать внутреннюю структуру империи. Именно это и предлагал глава австрийского правительства Белькреди, советуя разделить империю на пять федеративных территорий. Это открыло бы путь к дальнейшему совершенствованию национально-территориального деления. Но вместо плана Белькреди в 1867 году был принят план Бейста, разделивший монархию на две части: рыхлое австрийское королевство из 14 провинций, не имевшее даже собственного официального названия (оно называлось «Страны и земли, представленные в рейхсрате»), и огромное олигархическое королевство Венгрия. Этот акт стал роковым не только для государства Габсбургов, но и для всего европейского и мирового порядка. <…>

Итак, в период с 1849 по 1867 годы Франц-Иосиф собственноручно уничтожил Австрийскую империю, создав на ее месте некое гнилостное образование – политический труп, который своими ядами национализма заразил и соседей: Германию, Италию, Россию, Турцию, балканские страны. Полвека брожения в тканях этого трупа привели к тому, что, когда его внешняя оболочка рухнула в 1918 г. под победоносными штыками освобожденных народов и войск Антанты, споры заразы разнеслись по всему миру» (М.В. Медоваров «Император – убийца империй»)[36].

Как и Цахесу Керепес, так и Австро-Венгрия оказалась колыбелью и вотчиной для множества европейских интернацистов, возвысившихся во власть и начавших свой отъем энергии толп, разжигая две мировые войны в Европе. Заметим, что Цахеса, одаренного феей, берет на воспитание не фея, а очарованный пастор. Хотя во многом за взращиванием европейских интернацистов стояли эмиссары библейства из католического Ватикана и ордена иезуитов, Гофман не ошибся в том, кому прежде всего будет поручено воспитание цахесов-интернацистов[37]:

«Именно в Австро-Венгрии получил воспитание Адольф Гитлер. Все его мышление, картина мира, мировоззрение – яркий слепок с того, чем дышали и жили венские немцы в начале ХХ века, с сочинений самозванца Ланца фон Либенфельса, шарлатана Гвидо фон Листа и сумасшедшего представителя «проклятой семьи» Карла Марии Вилигута. Патологический расизм, равно как и славянофобия, будущего фюрера были заложены в него, как и в миллионы его товарищей по несчастью родиться и жить в Австрии эпохи упадка. То же самое касается и Анте Павелича – будущего поглавника Хорватии, который по части размаха геноцида далеко переплюнул самого Гитлера; и Октавиана Гоги, трансильванского румына, способствовавшего тому, что межвоенная Румыния заразилась венгерской болезнью шовинизма и унитаризма, направленной теперь уже против самих венгров; и Бандеры вместе с Шухевичем и прочими садистами; и автора идеи создания еврейского государства в Палестине на костях и крови арабского мира Теодора Герцля; и открывших глубины ада внутри человеческой психики Зигмунда Фрейда, Леопольда Захер-Мазоха, Франца Кафки[38]». (М.В. Медоваров «Император – убийца империй»).

От этого становится понятным, как далеко Гофман заглянул в будущее своей страны: в образе Цахеса воплощен именно образ «маленького человека» фашизма[39] и интернацизма, который довлел над Германией в ХХ веке и владеет всем Западом всё еще в 21 веке. Именно Адольф Гитлер и его союзники по идеологии были подопечными цахесами «мировой закулисой», средствами которой идеологического, финансового и мировоззренческого приоритета они были выдвинуты (лишний довод в эту пользу даёт персидское прочтение имени подопечного феи Розабельверде). Когда, казалось бы, германскому нацизму вынесен был смертный приговор в Нюрнберге после его разгрома, украинские события 2014 года показали, что интернацизм в мире ещё пока никуда не делся. Также это выразилось в увековечивании имени Гитлера в наименовании одного из редких видов жуков[40] и было предвидено в следующих гофманских строках:

«И вот Розабельверде опять приблизилась к мертвому и мягким, дрожащим, исполненным глубокой жалости голосом сказала:

— Бедный Цахес! Пасынок природы! Я желала тебе добра. Верно, было безрассудством думать, что внешний прекрасный дар, коим я наделила тебя, подобно лучу, проникнет в твою душу и пробудит голос, который скажет тебе: «Ты не тот, за кого тебя почитают, но стремись сравняться с тем, на чьих крыльях ты, немощный, бескрылый, взлетаешь ввысь». Но внутренний голос не пробудился. Твой косный, безжизненный дух не мог воспрянуть, ты не отстал от глупости, грубости, непристойности. Ах! Если бы ты не поднялся из ничтожества и остался маленьким, неотесанным болваном, ты б избежал постыдной смерти! Проспер Альпанус позаботился о том, чтобы после смерти тебя вновь приняли за того, кем ты моею властью казался при жизни. Быть может, мне доведется еще увидеть тебя маленьким жучком, шустрой мышкой или проворной белкой, я буду этому рада! Спи с миром, крошка Цахес!».

Вот каким образом Гофман предвидел будущее своей страны и Европы в ХХ веке. Кстати говоря, неизвестно, чем бы закончилась сказка в случае, если бы Цахес и его протеже не были остановлены – неизвестно, что бы пришло на ум Розабельверде, да и Керпесом она через Цахеса не ограничилась бы и начала бы какую-нибудь свою зачарованную войну в сопредельные с Керпесом страны, ведь, как гласит сентенция французского католика-епископа Жерома де Анже из его антипротестантского сочинения «О причинах», процитированная в романе писателя Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», аппетит приходит во время еды. Но под определение цахесов, корыстных выдвиженцев и ненормальных людей, восхваляемых подкупными средствами и покровительством извне за счет общества, попадают многие политики не только прошлого, но и современности. Например, некоторые наблюдательные публицисты и журналисты нынешнего времени заметили, что таким подкупным выдвиженцем является Грета Тунберг, которую, видимо, раскручивают для пропаганды фашизма в эко-активистской оболочке, у которой нет пока что аналога ордена зелено-пятнистого тигра, хотя он как бы должен символизировать в глазах её возможных поклонников экологию:

«У Греты Тунберг нет главного, что было у Смит и Лычёвой. Она не выглядит естественно. То, что в их случае выглядело подозрением («наверное, не просто так выбрали именно эту девочку»), в нынешних реалиях превращается в стопроцентную уверенность. Лично Грета, скорее всего, искренна, учитывая ее диагноз. Люди с болезнью Аспергера не склонны к мистификациям и преднамеренной лжи, наоборот, они говорят то, что думают, невзирая на лица. А вот то, как Грете помогают путешествовать по международным мероприятиям и выступать на тему изменения климата, производит крайне нехорошее впечатление очень дорогой постановки.

Например, из Швеции в Нью-Йорк она добиралась на яхте «Малиция II», ранее носившей название «Эдмонд де Ротшильд». Первое название вызвано тем, что заказчиком яхты был глава французской ветви Ротшильдов, бывший работодатель Эммануэля Макрона Бенджамин де Ротшильд.

Яхта была выбрана, так как Тунберг не летает на самолетах, потому что от них очень большой «углеродный след». На «Малиции II» во время пересечения Атлантики, по требованию Греты, был опечатан дизельный мотор, который должен быть на каждом подобном плавсредстве в целях безопасности.

Молодец? Ну как сказать. Да, путешествие под парусом не оставляет углеродного следа. Но производство современной яхты из углепластика, не говоря о кевларовых парусах, оставляет довольно серьезный «углеродный след», который экоактивисты почему-то игнорируют. Так же, как они предпочитают не замечать, что производство и последующая утилизация солнечных батарей загрязняет природу ничуть не меньше, чем традиционные методы получения электричества. Стоимость яхты составляет, к слову, 4 миллиона евро, а один трансантлантический рейс оценивается в 40 тысяч евро.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что Дональд Трамп в своем Twitter назвал Грету Тунберг «счастливой девочкой». У большинства детей и подростков мира нет возможности пересекать океан на построенной по заказу Ротшильдов яхте и выступать перед мировыми лидерами. Ее слова про «украденное детство» – это не более чем слова. У Греты Тунберг было прекрасное детство, насколько оно возможно с синдромом Аспергера – и впереди ее, действительно, ждет замечательное светлое будущее. <…>

Но хочется верить, что у девушки впереди действительно светлое будущее, многие дни и месяцы яхтинга, встречи с единомышленниками, выступления в парламентах и университетах и так далее. Вот только не надо называть это борьбой с глобальным потеплением, а уж тем более «искренним детским протестом». Это проект, причем очень дорогой и очень циничный» (Антон Крылов – «Больную шведскую девочку сделали пешкой в чужой игре»[41]).

Ещё одним впечатлением дежавю керепесского феномена с Гретой Тунберг в нашей действительности является наглядное подтверждение слов феи Розабельверде умершему крошке Цахесу насчёт его увековечивания жуком:

«Сотрудники Лондонского музея естественной истории назвали недавно открытый вид жука в честь получившей недавно широкую известность шведской школьницы и экоактивистки Греты Тунберг. Так ученые решили отметить заслуги девушки» (Дмитрий Истров – «В честь Греты Тунберг назвали новый вид жука»)[42].

И, наконец, журналист и публицист М.Ю. Соколов неожиданно для многих читателей поделился своими мыслями по поводу больной шведской девочки в своей статье под названием… «Грета Цахес, по прозванию Циннобер»[43], в которой привёл пришедшие ему на ум гофманские аналогии. Во всей истории с Гретой видно, что аналоги феи Розабельверде находятся где-то в нашей действительности. Но, может быть, именно эта история с Тунберг наконец сподвигнет людей нашего времени взять себя в руки, избавиться от наваждений извне, а заодно и начать читать Гофмана по-настоящему?

Ведь в самой Германии Гофману не повезло с популярностью своего творчества в противоположность с зарубежьем – от того, что он не был понят современниками в Германии, даже таким корифеем немецкой литературы, как И.В. Гёте, который считал их нездоровыми фантазиями[44]. Однако именно за эту нелюбовь к Гофману, за отказ от понимания его творчества современниками Гофмана в Германии последующие поколения немцев поплатились и созданием Австро-Венгрии, и Первой мировой войной, и восхождением к власти Гитлера с его войнами в Европе. Горькая судьба Германии в двадцатом веке, её нелюбовь к Гофману в прошлом и полное равнодушие к тому контексту, который несла его новелла «Крошка Цахес, по прозванию Циннобер» немецким да и не только читателям – горький урок народам, не уважающим творчество и творческий потенциал своих достойнейших людей.

Нам следует обратить внимание и на маленькую деталь начала сказки Гофмана, часто упускаемую из виду. Мы уже упоминали, что фея Розабельверде ввиду своего личностного демонизма калечила простых людей, как это было с учительским сыном:

«Михель, учительский сын, лакомился на приютской кухне жареным картофелем и был застигнут фрейлейн, которая, улыбаясь, погрозила ему пальцем. Рот у паренька так и остался разинутым, словно в нем застряла горячая жареная картофелина, и с той поры он принужден был носить широкополую шляпу, а то дождь лил бы бедняге прямо в глотку».

Гофман не сообщает о том, было ли исправлено это колдовство феи с учительским сыном доктором Проспером Альпанусом. Однако можно предположить, что крошка Цахес – это сугубо «от и до» результат колдовства феи Розабельверде: сначала кто-то из родителей Цахеса был покалечен феей магией, а уже потом их сын, родившийся обезображенным, окончательно попал под возвышающую опеку магии феи. Знала ли сама она о причинах уродства Цахеса изначально – другой вопрос: ведь бывает, что сон разума порождает чудовищ… и наяву. Но тогда проясняется сам смысл сказки Гофмана: «Крошка Цахес по прозвищу Циннобер» – сказка-предупреждение о том, как люди с личностным демонизмом, получая власть над обществом, создают вследствие своего произвола в нём весомую долю морально уродливых «маленьких людей», впоследствии в силу коллективного помешательства получающих власть, преобладание и доминирование в обществе, которая именуется фашизмом, и о том, как с этим справиться бывает весьма сложно (это практически совпадает со смыслом и сюжетом повести М.А. Булгакова «Собачье сердце»).

Вот почему эта сказка, изображающая процесс создания коллективного помешательства и его разоблачение[45], остаётся одним из сильных произведений Гофмана, актуальным по сей день.

«Выбор невесты»: выбор толпы

Социальных проблем касается Гофман и в «Выборе невесты» (1819). Эта новелла иносказательно иллюстрирует борьбу социальных высших кругов за власть над толпой, что было представлено противостоянием нескольких человек за кандидатуру в мужья Альбертины[46], дочери господина коммерции советника Фосвинкеля, чья фамилия голландского происхождения вполне едко соответствует её носителю, дословно переводящаяся как «лисий магазин». Среди женихов правитель канцелярии и школьный товарищ своего возможного тестя Тусман, олицетворяющий немецкого бюргера-обывателя, стремящегося к знаниям, что явно не указывает на злостность его скудоумия, на что намекает дословный перевод его фамилии с немецкого, означающий «такой человек»; барон Беньямин Дюммерль с древнееврейским именем «сын десницы (правой руки), любимый сын», в немецкой фамилии которого затерялась последняя «e», придающая ей указующее на характер аристократа значение «тупой», и которому помогает в продвижении его дядя Манассия, еврей-ростовщик; художник Эдмунд Лезен[47], чьи предки происходили из немецкой деревушки в Померании Лезен, опекаемый мастером золотых дел и ювелиром Леонгардом Турнгаузером[48], швейцарцем и другом отца художника.

По ходу сюжета оказывается, что Манассия и Леонгард[49] – волшебники и имеют под собой реальных прототипов, причем Манассия жил в 16 веке под именем Липпольда, согласно рассказу Леонгарда, занимаясь чеканкой монет курфюрста Бранденбургского и ростовщичеством, пока не был обвинён завистниками в «подлом мошенничестве» и колдовстве в 1572 году. Он был сожжен на костре, и только покровительство дьявола, которому он продал душу, спасло его от смерти, и Липпольд стал вторым Агасфером[50] (не случайно Липпольд принял имя «Манассия», которое значит с древнееврейского «заставляющий забыть», намекая на своё нежелание раскрывать своё прошлое[51]). Леонгард Турнгаузер тоже долгожитель: в далеком 1580 году был тоже оклеветан завистниками и вернулся в Берлин лишь три века спустя из Саксонии. Каким образом он приобрел долгожительство, явно не указывается, но он сам говорит о своих «больших познаниях в медицине» (вполне возможно, что Леонгард ещё и естествоиспытатель-алхимик).

Вот какой расклад сил обозревается в «Выборе невесты». Кажется странным, что Гофман вводит в число персонажей аналог еврея-ростовщика Шейлока из упоминаемой далее в новелле шекспировской пьесы «Венецианский купец», который не уступает в алчном характере венецианскому собрату. Но есть ещё одна немаловажная деталь: в помощниках у Липпольда оказывается мышь. Вспомним, что в растиражированной по всему миру сказке Гофмана «Щелкунчик и мышиный король» главным отрицательным персонажем была именно мышь, вернее семиглавый мышиный король и её мать. Становится ясным, почему в качестве противника на одном из рисунков Гофмана была нарисована тоже мышь.

По вышеприведенному рисунку Гофмана видно, против кого воевал он в течение своей жизни, восседая на своем питомце-коте Мурре, ставшим одним из главных персонажей гофманиады. Это была толпо-«элитарная» иерархия из филистеров всех мастей, которую объезжает «мировая закулиса». Также видно, что за «мировую закулису», вернее, за её веревочку уцепилась мышь, наличествующая у Гофмана как помощник Липпольда в «Выборе невесты» и связанная с отсылкой к одному из библейских эпизодов.

«Когда филистимляне, которые, согласно Гитцигу, были пеласгами, а значит, ариями, были наказаны за то, что удерживали ковчег Господень в своей земле, их жрецы и прорицатели сказали им: «итак сделайте изваяния наростов ваших и изваяния мышей ваших, опустошающих землю, и воздайте славу Богу Израилеву» (Первая книга Царств, 6:5). Филистимляне сделали пять золотых мышей и пожертвовали их Господу. Таким образом, они рассматривали мышь как символ божества, с которым у них ассоциировался Бог Израиля» (Сабин Баринг-Гоулд «Мифы и легенды Средневековья»)[52].

Сложится ложное впечатление, что на рисунке мышь дергает «наездника на филистере» и манипулирует им за веревочку, но это не так, иначе бы мышь была бы нарисована на его голове[53]. Удивительным оказывается ещё и то, что имена двух волшебников созвучны по значению: оба имени переводятся как «смелый, словно лев». Но швейцарец Леонгард вполне может считаться за бывшую часть «мировой закулисы», которая вдруг решила отделиться от остальной её массы и стать снова жречеством, или представителя розенкрейцерства, не связанного с масонством, иначе бы он не стал художника Лезена вообще наставлять по пути искусства. Тогда как Липпольд – лишь один из представителей периферии знахарской прослойки общества, чье управление человечеством доведено до финансового порабощения и паразитизма, узаконенного библейской доктриной «Второзакония-Исайи»[54].

Отметим, что при неудачном для себя столкновении с Леонгардом Липпольд начинает проклинать отца невесты так, чтобы Далес поселился в его доме. Далее Гофман вставляет в новеллу пересказ еврейской народной сказки[55] о Далесе, аналоге злыдней из белорусских и малорусских сказок (где, правда, бедняк, объект их внимания, от них избавляется), паразитирующем на бедноте и которому всё время не впору покупаемая ему одежда, и поясняет, что Далес – олицетворение разрастающейся нищеты, которое упоминается в еврейских преданиях и в среде талмудистов, являющейся последствием долговой ямы. Из этого можно заключить, что оружием заправил библейства в запугивании евреев и прочих народов является нищета, а в мировой экспансии – ссудный процент, порождающий долговые ямы. Но мы добавим к этому, что Далес – это ещё и олицетворение одержимой циничной жадности, которая является причиной любого рода паразитизма её носителя на его окружающих и их нищеты (что не осознается алчным Манассией-Липпольдом и остается мимо его внимания при упоминании Далеса) и которая определена итальянским поэтом Франческо Петрарка так:

«Жадный беден всегда».

Но что же в итоге происходит? Леонгард вспоминает сюжет, связанный со жребием жениха, заключенным в одном из ларцов для женитьбы на богатой венецианке Порции, пьесы «Венецианский купец» Уильяма Шекспира: там действует еврей-ростовщик Шейлок, который даёт купцу Антонио ссуду по векселю с условием при невозврате долга в срок вырезать фунт мяса должника и в итоге был вынужден принять христианство по решению суда, инициированного из-за неуплаты Антонио в срок по причине кораблекрушения его купеческих грузов[56] (очевидно, что в пьесе решение суда мотивировалось не навлечь на еврейскую общину Венеции гонения из-за условий Шейлока). Понимая, как совпадает ситуация Альбертины с шекспировской драматургией, ювелир предлагает участникам противостояния тянуть жребий, скрытый в красивых и изящных шкатулках, подписанных надписями, угадывающими мотивы выбирающих, и невесту в итоге всего этого получит один из трех кандидатов, тогда как остальным будет вручен вместо неё подарок. Тем самым он освобождает Фосвинкеля от тягот с суматохой вокруг его дочери и дает возможность Лезену жениться на Альбертине.

Тусман, выбрав шкатулку с надписью «Кто выберет меня, получит гораздо больше, чем надеялся получить», получает интересную вещь, которую можно увидеть среди современных достижений электронной техники. Фактически Тусману был вручен аналог электронной книги и интернета, в которую действительно можно вложить не одну книгу, а почти не один десяток библиотек. Так что это лишний раз доказывает прозорливость Гофмана относительно будущего даже в самых щепетильных мелочах повседневности:

«Правитель канцелярии, вытащив книгу, громко вскрикнул от восторга, так как это было не что иное, как “Музыкальная война” Иоганна Бера.

– Видите, – сказал золотых дел мастер, – какую богатейшую, небывалую библиотеку приобрели вы благодаря вашему ларчику, причем библиотеку, которую вы можете постоянно носить с собой. С этой книжкой в кармане можете вы получить любое сочинение, какое только пожелаете иметь».

Дюммерль находит свой жребий из шкатулки с надписью «Кто меня выберет, будет счастлив сообразно своему вкусу» – напильник, превращающий обычные монеты в полновесные, что вызывает бурю эмоций у его дяди: это была его вещь, за которую он продал душу дьяволу несколько веков назад. Естественно, что между близкими родственниками вспыхивает ссора за этот волшебный предмет, напоминающий спекулятивный увеличитель стоимости ценных бумаг, биржевых котировок на ценные ресурсы и даже добытчик криптовалют из электроэнергии – одним словом, спекулятивный производный финансовый инструмент (дериватив). В итоге барон выталкивает Липпольда в шею. Это описывает тот самый момент истории, когда узурпация финансовых средств и рычагами управления первичными носителями библейства заканчивается, и обозначается их переход в руки тех, кто приходился им десятой водой на киселе.

Невесту получает Лезен, не изменив мотиву последней шкатулки «Кто выберет меня, получит блаженство, о котором мечтал», но Леонгард отправляет его в Италию на изучение искусства, и отношения между молодым художником и дочерью прусского чиновника слабеют. Что же такого опасного мог заметить волшебник-ювелир в его невесте? Приведем её характеристику:

«Всякому, кто знаком с девицей Альбертиной Фосвинкель, известно, что она … воплощение юности очарования и грации, кроме того, как это свойственно берлинским барышням, одевается… по последней моде, берёт уроки музыки у господина Лауска, вслед за прима-балериной проделывает грациознейшие пируэты, послала на художественную выставку искусно вышитый тюльпан, окружённый незабудками и фиалками, иногда, особенно за чайным столом, проявляет склонность к чувствительности. Всякому также известно, что она аккуратно переписывает в альбом, в тисненом золотом сафьяновом переплёте, красивым бисерным почерком стихи и изречения».

Как мы уже заметили в самом начале, Альбертина – олицетворение обычного представителя толпы, так как она следует веяниям, характерным представителю толпы, и потому весьма заурядна. Так золотых дел мастер оставил Эдмунда наедине с искусством, а его возлюбленную – в неведении относительно будущего, и в этом случае она может либо измениться в характере, чтобы остаться со своим женихом, или найти себе нового кандидата в мужья, о котором сказано следующее:

«Замечают даже, что референдарий по судебным делам Глоксин, прекрасный молодой человек с тонкой талией, двумя жилетами и на английский манер завязанным галстуком, очень часто танцует зимой с девицей Альбертиной Фосвинкель на всех балах, а летом постоянно гуляет с ней под руку в Тиргартене и что коммерции советник любуется этой парочкой с истинно отцовским, довольным видом. Референдарий Глоксин уже сдал второй экзамен при суде и сдал отлично, что признали сами экзаменаторы, которые с самого утра изрядно мучили его или, как говорится, пробовали на зубок, а это бывает очень больно, особенно если зуб с дуплом. Этот-то экзамен и наводит на мысль, что референдарий лелеет мечту о браке, ибо он проявил особую осведомленность по части рискованных афер».

Толпе предоставляется «кот в мешке», который втянет её в аферы наподобие того, что сделал «великий комбинатор» и мошенник Остап Бендер, уважающий юридические нормы, с мадам Грицацуевой из «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова. Но Гофман не делает окончательный вывод относительно дальнейшего пребывания толпы в бездумии и заключает: «Ну что же, поживем, увидим».

«Песочный человек»: пагуба трансгуманизма и одержимости

В магии и технологиях Гофман видел не только инструмент основы человеческого развития, но и оружие, которое можно употребить для опаснейших злонамеренных деяний. В его новелле «Песочный человек» (1816) ярко показываются и развертываются последствия такого применения высокоразвитых технологий. Изложение повествования представляется как переписка нескольких лиц. Натанаэль, главный герой новеллы, рассказывает о своём детстве в одном из своих писем: его отец, алхимик, участвует в зловещих опытах вместе с неким Коппелиусом, тоже алхимиком и при том колдуном, представляющимся в одержимом и неудержимом воображении Натанаэля Песочным Человеком[57], и погибает по его вине. Коппелиус скрывается из города, но потом появляется под видом пьемонтского механика и продавца барометров Джузеппе Коппола.

Далее после смерти отца Натанаэль приезжает домой, к Кларе и Лотару, её брату, потом отправляется в Г., где обнаруживает, что его квартира и весь дом сгорели. Натанаэль переселяется в другой дом, прямо напротив дома профессора физики Спаланцани. Однажды к нему в комнату приходит Коппола и продаёт Натанаэлю карманную подзорную трубку, из которой последний наблюдает за дочерью Спаланцани – Олимпией. Натанаэля приглашают на праздник у Спаланцани, где тот собирается впервые показать всем свою дочь. Натанаэль влюбляется в Олимпию и хочет обручиться с ней, однако, когда он отправляется в квартиру Спаланцани, чтобы сделать предложение Олимпии, Натанаэль узнаёт во время ссоры Спаланцани и Копполы, что Олимпия — безжизненная человекоподобная кукла, в которую вложили глаза, сделанные Копполой вместе со Спаланцани при изготовлении автомата по подобию глаз, запечатлённых у Натанаэля. Увидев схватку двух механиков за созданный ими механизм, бегство Копполы и разбитую Олимпию, Натанаэль сходит с ума, и его перевозят в сумасшедший дом.

Гофман в этой новелле предугадал и разоблачил античеловеческую идеологию и антинаучную парадигму, которая пытается перешагнуть через человеческую природу технологиями и считает это за норму – трансгуманизм. Здесь нельзя не отметить, что и в двадцатом веке сравнительно недавно эта идеология рассматривалась как угроза. В частности, нельзя не процитировать отрывок из главы «Ксерокс и бесконечность» книги французского философа Жана Бодрийяра[58] «Прозрачность зла», где прямо и недвусмысленно говорится, возможно даже и с оглядкой на гофманскую новеллу о Песочном Человеке и пресловутое стекло Копполы:

«Подобно тому, как мы можем предположить, что очки или контактные линзы в один прекрасный день станут интегрированным протезом, который поглотит взгляд, мы можем также опасаться, что искусственный интеллект и его технические подпорки станут протезом, не оставляющим места для мысли».

Такими трансгуманистами предстают перед нами оккультист Коппелиус, чье имя образовано от итальянского слова «coppo» ― глазница, и однофамилец итальянского ботаника, зоолога и физика механик Спаланцани. Согласно оккультным суевериям Средневековья, глаза обладали магической силой и использовались при изготовлении колдовских зелий и смесей (например, свинца для заколдованных пуль в немецкой опере Карла Вебера «Волшебный стрелок»). Коппелиус для изготовления Олимпии, судя по внезапному признанию Спаланцани Натанаэлю накануне ссоры с оккультистом («Глаза, глаза он украл у тебя!»), использовал искусственно выращенные глаза, созданные по подобию глаз Натанаэля, а также через свою подзорную трубку поработил и загипнотизировал и глаза, и через них разум Натанаэля[59]. Таким образом изготовление Олимпии, сделанное как подобие процесса сотворения Евы из ребра Адама из библейского мифа, подчеркивается в новелле Гофмана как преступное античеловечное сатанинское деяние.

Но заправилы трансгуманизма протаптывают пути к его утверждению не только технологиями, но ещё и на основе сохранения и доминирования в обществе нечеловечных строев психики: одурманенного, демонического, биороботного и животного, вкупе с взращиванием одержимости. Об этом и говорит Гофман, когда описывает, что вскоре Спаланцани был вынужден оставить город и университет после этого случая из-за того, что Олимпия искусно скрывала свою механистическую сущность, и среди горожан «вселилась отвратительная недоверчивость к человеческим лицам», а значит повысилась наблюдательность и порицаемость к зомбированному «кукольному поведению»:

«У многих любовные связи укрепились и стали задушевней, другие, напротив, спокойно разошлись».

Но именно одержимое, неудержимое и устрашенное воображение главного героя сверх меры стало его же ловушкой, что указывается самим Гофманом: в имени главного героя «Песочного человека» заложена евангелическая аллюзия на одного из учеников Христа Нафанаила (с иврита букв. «дар», «дарованный» — дар Божий[60]) из Каны Галилейской, приведенного к Иисусу Филиппом. «Филипп находит Нафанаила и говорит ему: мы нашли Того, о Котором писал Моисей в законе и пророки, Иисуса, сына Иосифова, из Назарета. Но Нафанаил сказал ему: из Назарета может ли быть что доброе? Филипп говорит ему: пойди и смотри» (Ин. 1: 45—47). В противоположность евангельскому Нафанаилу гофманский Натанаэль оказался более восприимчив к колдовству Коппелиуса, чем к логике и рассудку, которым обладала его знакомая Клара, чьё имя происходит от латинского слова «ясная»:

«Все это чувствовали, ибо уже с первых дней пребывания Натанаэль показал полную перемену во всем своем существе. Он погрузился в мрачную мечтательность и предавался ей с такой странностию, какая за ним никогда не замечалась. Вся жизнь его состояла из сновидений и предчувствий. Он беспрестанно говорил, что всякий человек, мня себя свободным, лишь служит ужасной игре темных сил; тщетно будет им противиться, надо со смирением сносить то, что предначертано самим роком. Он заходил еще далее, утверждая, что весьма безрассудно полагать, будто в искусстве и науке можно творить по собственному произволу, ибо вдохновение, без коего невозможно ничего произвести, рождается не из нашей души, а от воздействия какого-то вне нас лежащего высшего начала.

Рассудительной Кларе все эти мистические бредни были в высшей степени противны, но все старания их опровергнуть, по-видимому, были напрасны. Только когда Натанаэль стал доказывать, что Коппелиус и есть то злое начало, которое овладело им с той минуты, как он подслушивал за занавесом, и что отвратительный сей демон ужаснейшим образом может смутить их любовное счастье, Клара вдруг сделалась весьма серьезной и сказала:

– Да, Натанаэль! Ты прав. Коппелиус – злое враждебное начало, он, подобно дьявольской силе, которая явственно проникла в нашу жизнь, может произвести ужаснейшее действие, но только в том случае, ежели ты не исторгнешь его из своего ума и сердца.  Покуда ты в него веришь, он существует и оказывает на тебя свое действие, только твоя вера и составляет его могущество»[61].

Финал новеллы Гофмана трагичен, но отрезвляющ не только для горожан, её персонажей, но и для читателей: после лечения в доме умалишенных Натанаэля возвращают в родительский дом. Все следы помешательства, казалось бы, исчезли. Клара и Натанаэль поднимаются на башню ратуши. Клара замечает странный куст, Натанаэль машинально опускает руку в карман, достаёт подзорную трубку Копполы и, посмотрев в неё, опять теряет рассудок. Он хочет сбросить Клару вниз, но Лотар её спасает. На безумные крики Натанаэля сбегается народ, в толпе маячит фигура Коппелиуса. Увидев его, Натанаэль с пронзительным воплем: «А… Глаза! Хорош глаза!..» — прыгает через перила и разбивается насмерть. Коппелиус исчезает в толпе. Клара обзаводится семьей, забыв о Натанаэле. В итоге участь Натанаэля оказалась антитезой уделу Лезена из «Выбора невесты» и плачевной из-за опытов Коппелиуса: колдун по отношению к студенту и его отцу выступил полной противоположностью Леонгарду Турнгаузеру, который был другом отца художника. Но ситуацию усугубило ещё и то, что у Клары, несмотря на свою адекватность и благоразумие, не было бдительности и пытливости ума, чтобы догадаться об источнике раздражения своего знакомого, подзорной трубке Коппелиуса, уничтожить её и тем самым спасти Натанаэля окончательно. А это означает, что окончательную точку в новелле Гофман предоставляет поставить самому читателю – дабы тому самому не пришлось стать жертвой очередных трансгуманистов вроде конструкторов Олимпии и разрушить их планы в жизни.

Так своей новеллой Гофман указывает на одержимость и наваждения как на явления, сопутствующие трансгуманизму и его технократическому засилию в виде и человекоподобных материальных роботов, и в виде их виртуальных компьютерных аналогов, и среды виртуальной реальности. Однако ни Германия, ни остальной Запад не вняли этому предупреждению и до сих пор расплачиваются за это, судя по продолжению опытов трансгуманизма и по сей день, одержимым невежеством[62] ученых и общества по отношению к писательскому художественному наследию, а также массовыми убийствами, в психике исполнителей которых прокручиваются и исполняются кровавые сценарии компьютерных игр-стрелялок. Знаково, что 22 июля 2016 года, почти спустя сто лет после публикации «Песочного человека» Гофмана, в мюнхенском торговом центре, который носит имя той самой куклы из гофманского произведения, – “Олимпия”, произошло массовое убийство, исполнитель которого, подобно Натанаэлю, не раз сливал свою психику зрительным погружением в виртуальную реальность насилия и одержимости[63]. В частности, известно, что он «со временем всё больше погружался в мир компьютерных игр[64] — «шутеров», увлекаясь, в частности, игрой «Counter-Strike: Source». По сообщениям напарников по онлайн-играм, молодой человек выбирал в игровых чатах в качестве никнеймов слова вроде Hass («ненависть») и Amokläufer («массовый убийца») и высказывал антитурецкие и антисемитские оскорбления»[65].

Долго ли будет немецкое и во всём мире общество, невзирая на смысл произведений Гофмана, продолжать жить так дальше в подобном нечеловеческом духе, покажет время и проявленная сознательность каждого, только которой можно будет окончательно пресечь планы заправил мировой политики по сохранению и реализациям замыслов расчеловечивания. Нам остается напомнить читателю признание Гофмана в одном из писем другу своей юности Гиппелю:

«Как бы мне хотелось пробиться сквозь строй перевёртышей, сквозь толпы людей-автоматов, которые осаждают меня банальными пошлостями, — пробиться, хотя бы силой»[66].

«Щелкунчик и мышиный король»: рождественская победа над интернацизмом

Ведя речь о литературных произведениях Э.Т.А. Гофмана, нельзя обойти вниманием его растиражированную по всему миру сказку «Щелкунчик и мышиный король» (1816). Она стала практически популярной с самого момента её публикации в Европе и в Америке. В России она стала известной после того, как русский композитор П. И. Чайковский создал свой знаменитый балет «Щелкунчик» по её сюжету. В наше время можно сказать, что без неё не обходится ни один новогодний и рождественский праздник одновременно.

При этом вокруг неё сложился в кинематографе и на сцене особый культ[67], но вместе с тем нельзя не отметить одно странное обстоятельство: хотя сказка о Щелкунчике сделалась популярной, но она затмила по известности другие произведения Гофмана, даже сказку «Повелитель блох», действие которой тоже происходит в Рождество, и которая ничуть не уступает «Щелкунчику» по смыслу и даже её дополняет, что мы увидим далее в отдельном на неё анализе. Хотя было сделано немало хороших экранизаций «Щелкунчика», стоит отметить, что наличествуют экранизации и постановки некоторых режиссеров, в которых немало отступлений и искажений от смысла оригинала и которые не только отдаляют от зрителя оригинал, но и реализуют своекорыстные и порочные цели воздействия на него. Вот о чём свидетельствует рецензия на голливудский фильм «Щелкунчик и четыре королевства», вышедший в 2018 году:

«Знаете, откуда выходят ожившие оловянные солдатики в начале фрагмента мультфильма «Щелкунчик и четыре королевства»? Из Москвы. Именно под неё стилизовано Четвёртое королевство, которое якобы несёт угрозу остальным трём. Там есть все узнаваемые черты, присущие нашей столице – башни Кремля, золотые купола, и даже Собор Василия Блаженного. Спасает нормальные-то королевства от русской, то есть, простите, от оловянной угрозы, чернокожий Щелкунчик, объединяясь по такому случаю с мышами и их королём»[68].

Но и театрально-музыкальные подмостки не остаются иногда в стороне от любителей искусства, по едкому выражению самого Гофмана из его «Повелителя блох», «бросать черную тень на самые безобидные вещи»: в одном из своих интервью знаменитый художник и поклонник Гофмана М.М. Шемякин (который, кстати, написал либретто балета “Принцесса Пирлипат или Наказанное благородство” на музыку С.М. Слонимского по вставной сказке об орехе Кракатук, предыстории основного сюжета «Щелкунчика») упоминает о постановке «балета “Крепкий орешек” на музыку Чайковского – известного американского хореографа Марка Морриса. Там присутствует Принцесса Пирлипат, ее заколдовывают и расколдовывают. Но это абсолютно авангардный спектакль: заколдованный Щелкунчик оказывается в маске, в которой вратари играют в хоккей, а на Принцессу Пирлипат одевается маска поросенка. Сестру Машеньки пытаются изнасиловать под елкой. Родители пляшут, пьют виски и кока-колу»[69].

В своих дневниках композитор Г.В. Свиридов, по-настоящему читавший писателя М.А. Булгакова, так писал об участи его творчества, в частности, «Мастера и Маргариты» после его смерти:

«Дети тех, кто сжил со свету Михаила Булгакова, теперь ставят Булгакова, пишут о Булгакове, <…> причем ставят на свой лад, переделывая Булгакова, перелицовывая его, меняя смысл его книг на противоположный. <…> Идиоты и сознательные антихристиане уродуют, корежат, извращают книгу Булгакова. Приспосабливают ее для проповеди своих идей, диаметрально противоположных идеям Булгакова».

Точно такие же слова, но по отношению к Гофману и его сказке о Щелкунчике, подходят к её экранизациям и постановкам, переступающим через зрителей. Но потоку неправды не было бы нужды появится по отношению к этой сказке, если бы в ней не было заложено то, что находится вразрез с теми, кому он понадобился. Что же оказалось заложено в сказке о Щелкунчике? Мы уже упоминали в разборе «Выбора невесты» Гофмана его загадочный рисунок, где он со своим котом выступает против толпо-«элитаризма», за который уцепилась мышь, и то, что именно этот грызун был в помощниках у ростовщика Липпольда, а также цитату из библейской Первой книги Царств (6:5), которая послужила писателю подсказкой использовать именно этот образ для изобличения ростовщического интернацизма. Хотя сказка о Щелкунчике была написана на три года ранее этой новеллы в 1816 году, но и там в главном отрицательном герое, мышином короле, видится отражение этого контекста.

Начнём с повествователя предыстории Щелкунчика, сказки о принцессе Пирлипат, Христиана Элиаса Дроссельмейера, двоюродного дяди Щелкунчика. По роду занятий он старший советник суда и часовых дел мастер: это не раз подчеркивается в сказке в том числе и тогда, когда он появляется на часах перед Мари незадолго до сражения Щелкунчика с мышиной армией. Часовщик представляет собой полную противоположность Коппелиусу из «Песочного человека», если говорит:

«О святой инстинкт природы, неисповедимая симпатия всего сущего! – воскликнул Христиан Элиас Дроссельмейер. – Ты указуешь мне врата тайны. Я постучусь, и они откроются!».

Очевидно, что Дроссельмейер связан с надвигающимся Законом Времени[70]. Вполне возможно, что он является образом розенкрейцеров, внебиблейских христиан Западной Европы, которые впоследствии оказались в изгнании из своей родины и название которых присвоили себе самонадеянно масоны, по утверждениям французского философа Рене Генона[71]: не зря дядя Щелкунчика носит имя Христиан Элиас. Фамилия повествователя, «Дроссельмейер» («Droßelmeier») с немецкого переводится дословно как «дрозд-фермер» [72]. Поскольку эту фамилию носит сам молодой Дроссельмейер-Щелкунчик, и, как впоследствии окажется, в конце сказки он сам неожиданно являет себя принцем страны сластей, не будучи таковым в предыстории об орехе Кракатук, то мы не ошибемся, если укажем, что Гофман так назвал героя, намекая на сказку братьев Гримм «Король Дроздобород» (1812), главного героя которой также отвергла принцесса, как отвергла принцесса Пирлипат Щелкунчика. Одновременно это ещё эквивалент фамилии Леонгарда Турнгаузера из «Выбора невесты», если вспомнить её этимологию. Можно также отметить, что «Nussknacker» — это не только название деревянной куклы-игрушки в виде солдата, раскалывающей орехи, которую мастерили в немецкой Тюрингии в XVII–XVIII веках и на границе Германии и Чехии в районе Рудных гор, свозя потом на продажу в Нюрнберг, родину Дроссельмейеров, это ещё и немецкое название кедровки-ореховки – лесной птицы, питающейся кедровыми орехами и сосновыми семенами.

Сама предыстория сказки о Щелкунчике начинается с того, что у королевской четы родилась прелестная дочь Пирлипат. У новорожденной уже имелись два ряда маленьких, жемчужных и необыкновенно острых зубов, которыми она пребольно кусалась. Упоминая принцессу Пирлипат, нельзя не обратить внимание на её говорящее имя, которое могло произойти вариативно от слов «per-lepid?» («очень мило» (лат.)) и «perl?cidulus» («жемчужина» (лат.))[73]. Имя принцессы переводится и как «очень милая», и как «жемчужина», имея в виду сравнение её зубов с жемчугами. Пирлипат здесь символизирует западную (капиталистическую) модель экономики, которая исторически сложилась в условиях исторически сложившегося христианства. Принцесса уже родилась с зубками, способными щёлкать орехи, а орехи символизируют финансовые вложения. Вспомним «Сказку о царе Салтане…» А.С. Пушкина: «…Белка песенки поёт, / Да орешки всё грызёт, / А орешки не простые, / Всё скорлупки золотые, / Ядра — чистый изумруд…».

Придворный звездочет в предыстории об орехе Кракатук представляет собой образ европейского знахарства, приближенного к розенкрейцерам (образ-эквивалент звездочету «Сказки о золотом петушке» А.С. Пушкина), которое, несмотря на своё желание помочь неоднократно Дроссельмейеру, не смогло уберечь окружающих от своих управленческих ошибок. Это выразилось в том, что звездочет возвестил время для подготовки пира в честь рождения принцессы Пирлипат, которое было учуяно мышиной королевой.

В русском переводе сказки королеву-мышь называют Мышильдой, а её королевство Мышляндией. Но в оригинале совсем иные названия. Имя мышиной Королевы — «Mauserinks», созданное из сочетания немецкого «Maus» («мышь») и «Rinks» («катки»), которое есть только в английском языке, или звучного к нему немецкого «Rings» («вокруг») и переводящееся двояко: либо «мышиные катки», либо «окруженная мышами». Второй вариант перевода не самый плохой для обозначения монаршей особы. Имя мышиного королевства в оригинале — «Mausolien», которое опять сделано из сочетания немецкого с английским: «Maus» («мышь») и «Lien», которое означает «залоговое удержание». Буквальный перевод названия мышиного королевства — «Залоговое удержание мыши» или «Мышиное залоговое удержание». Залоговое удержание — правило удержания имущества до уплаты долга; право ареста имущества за долги; право удержание дохода и ареста всего имущества должника. Но само понятие «залоговое удержание» предусматривает дачу денег в рост, то есть взаймы под проценты. А это уже намек на доктрину «Второзакония-Исайи» и библейский образ мыши, о котором мы упоминали в разборе «Выбора невесты».

Конфликт между исполнительскими «элитами» Западной Европы и носителями библейства был выражен в истребительной войне родителей Пирлипат против мышей из-за съеденного мышами сала, по итогам которой королева мышей пригрозила разгрызть принцессу. Дядя Щелкунчика, которому поручили соорудить мышеловки, скажет горько далее по этому поводу, и его можно понять, зная о повредившейся судьбе его племянника:

«Лучше было съесть колбасу без сала и оставить в покое Мышильду со всей ее запечной родней».

«– Ну, дети, теперь вы знаете, – так продолжал на следующий вечер Дроссельмейер, – почему королева приказала столь бдительно стеречь красоточку принцессу Пирлипат. Как же было ей не бояться, что Мышильда выполнит свою угрозу — вернется и загрызет малютку принцессу! Машинка Дроссельмейера ничуть не помогала против умной и предусмотрительной Мышильды, а придворный звездочет, бывший одновременно и главным предсказателем, заявил, что только род кота Мурра может отвадить Мышильду от колыбельки. Потому-то каждой няньке приказано было держать на коленях одного из сынов этого рода, которых, кстати сказать, пожаловали чипом тайного советника посольства, и облегчать им бремя государственной службы учтивым почесыванием за ухом».

К слову сказать, кот Мурр – это кот самого Гофмана и персонаж его романа «Житейские воззрения кота Мурра вкупе с фрагментами биографии капельмейстера Иоганнеса Крейслера, случайно уцелевшими в макулатурных листах». Мы приводили выше рисунок Гофмана, где автор сказки о Щелкунчике верхом на своём питомце сражается против толпо-«элитаризма» и мыши, и становится понятным, насколько сильно этот рисунок завязан идейно на сказке о Щелкунчике: очевидно, что Гофман всецело был на стороне Дроссельмейеров и искренне сам хотел предотвратить угрозу Мышильды в отношении Пирлипат с помощью своего питомца.

Но представители семейства кошачьих не смогли предотвратить превращение Пирлипат в деревянную ожившую куклу. Как не оберегали малютку-принцессу от Мышильды – мышиной королевы, но та заколдовала её. Мышильда вместо обещанной угрозы раскусить Пирлипат, всего лишь, встав на задние лапы, «положила свою зловещую голову принцессе на лицо». Именно это прикосновение головы делает личико Пирлипат уродливым и превращает её в зомбированную куклу-щелкунчик[74]. Прелестное дитя превратилось в ужасного уродца, имеющего безобразную большую голову с огромным ртом от уха до уха, сидящую на маленьком сгорбленном туловище. Пирлипат беспрестанно плакала и успокаивалась только тогда, когда съедала орех. Поэтому няньки были вынуждены постоянно давать ей орехи. По мере того, как она росла, она становилась всё безобразнее, и у неё начала расти белая борода из хлопчатой бумаги. Пожалуй, нигде ещё не соединились опасения Гофмана относительно целостности человеческой психики, как в этот специфический образ превращения человека в зомби-биоробота (сказка о Щелкунчике писалась одновременно с «Песочным человеком», где кукла Олимпия искусно была замаскирована под живого человека).

Если вспомнить, что Пирлипат – образ западной экономики, то бумажная борода Пирлипат, растущая у неё до ритуала расколдовывания, – образ инфляции, бесконечное вынужденное наращивание денежной массы, вызванное наличием ростовщического процента в экономике. Т.е. показано, что Мышильда, как символ ростовщичества, которое прописано в Библии во «Второзаконии-Исайи», не могла не изуродовать принцессу.

Любопытно, что перед нападением Мышильды на Пирлипат «все вокруг было охвачено сном. Никакого мурлыканья — глубокая, мёртвая тишина, только слышно тиканье жучка-точильщика». Если в основном действе сказки куклы оживают, то в истории Пирлипат обратный процесс: живые герои из рассказа часовщика Дроссельмейера, наоборот, превращаются в куклы. Но если учесть, что «кукла Пирлипат» своими крепкими зубами, подобно Щелкунчику, разгрызает орехи, то можно предположить, что она сделана из того же, как и он, материала. Как мы помним, что сам Гофман в начале сказки прозрачно намекает, что Щелкунчик сделан из древесины, а точнее из липы. А это дерево очень любят личинки точильщика. Но в сказке куклы оживают и вновь превращаются в куклы неоднократно. Это эквивалентно превращению мёртвой древесины, из которой они сделаны, в живую древесину, то есть в живое дерево. Однако личинки жука-точильщика не паразитируют на живом дереве. Это удел совсем иных насекомых. Аналогично животному миру на мёртвой плоти паразитируют, к примеру, личинки мясной сине-зеленой мухи (всем известные опарыши), а наиболее известное насекомое, паразитирующее на живой плоти — это личинка овода.

Эта аналогия живой плоти с древесиной приводит к мысли о том, что орешек, который нужно было разгрызть для Пирлипат, очевидно был взят из определённого явления природы относительно растений. Мы не раз находили следы растительной символики в «Крошке Цахесе» и «Золотом горшке», но эта излюбленная склонность Гофмана обнаруживается и здесь, в «Щелкунчике». Самая первая ассоциация, возникающая по прочтению названия волшебного ореха «Кракатук», это индонезийский вулкан Кракатау, чье название происходит из яванского «rekatak» («трещать» с префиксом «ке»). Но возможно, что Гофман мог дать не просто говорящее название ореху. Вспомним упоминание Проспера Альпануса о его индийских друзьях студенту Бальтазару из «Цахеса». Там он упоминает некую поэму «Чарта-Бхада» («Chartah Bhade»). Несомненно, что это отсылка на «Чарта Бхада Шаста» («Chartah Bhade Shastah») (“Четыре Священных Писания”), являющиеся подделкой Джона Софония Холвелла (1711–1798), английского хирурга, работавшего в Индии, из его книги «Интересные исторические события, связанные с провинциями Бенгалии и Империей Индостан» («Interesting historical events, relative to the provinces of Bengal, and the empire of Indostan») (1765), выводимые как якобы древнейший памятник монотеизма, забытого в Индии, и отвечавшие деизму Вольтера и другим взглядам идеологов эпохи Просвещения в Западной Европе[75].

Учитывая упоминание такого экзотичного элемента в «Цахесе», зададимся вопросом: интересовался ли по-настоящему Гофман вообще Индией и санскритом в частности, если название ореха Кракатук созвучно санскритскому слову «कर्कटाख्या» («каркатакхйа»)[76], которое обозначает чернильный орешек (галл или цецидию), патологическое новообразование на органах растений, приводящее их к тяжелым порокам развития во внешнем виде, вызываемое особыми видами возбудителей-паразитов (вирусы, бактерии, грибы, черви, насекомые) и служащие для них средой обитания и источником пищи? Мы не исключаем такую этимологию волшебного ореха в сказке: такие чернильные орешки используются в дерматологии, и, следовательно, Кракатук как галл мог помочь при лечении болезни кожи и внешности принцессы Пирлипат. Но, кроме этого, характерной чертой такого орешка должна быть твердость, которая была у ореха Кракатук. Гофман был писателем, его главным рабочим инструментом было гусиное перо. Чернила же в ту пору добывались из дубового чернильного орешка. Производился этот галл орехотворкой Cynips tinctoria. Именно дубовый галл по признаку твердости подходит под описание ореха Кракатук.

Но зачем Гофману понадобился этот чернильный орешек? Дело не только в лекарственных свойствах орешка, помогающих при кожном заболевании, которым страдает принцесса Пирлипат. Если следовать приемам симпатической магии, то подобное должно лечится подобным. Для излечения принцессе нужно было съесть ядрышко ореха Кракатук (чернильного галла). Однако его «ядрышком» является личинка орехотворки. То есть Пирлипат должна уничтожить личинку, которая и явилась причиной её болезни. Уничтожив причину, принцесса излечивается. При этом Гофман уподобляет Пирлипат растению. Если следовать гофманской сюжетной логике, то живая принцесса — это ожившая деревянная кукла. А ожившая мертвая древесина — это живое дерево.

Если же перейти к возбудителю болезни принцессы, Мышильде, возникнет вопрос, по какой причине её уподобили орехотворке Cynips tinctoria. Очевидно, что для облика сказочного носителя болезни употреблен лишь библейский образ мыши. Это ясно потому, что сами по себе мыши не подходят под определение паразитических животных в природе уже хотя бы потому, что прекрасно могут обходиться и без «хозяина» (в их случае человека и его жилища), устраивая себе норки в поле или в лесу и заготавливая с осени достаточный запас зерна. Мыши никогда не наносят человеку прямого вреда (то есть вреда, ведущего к потере здоровья и самой жизни). Вред, наносимый мышами, можно отнести к разряду вреда косвенного (через уменьшение количества продуктов, запасённых на зиму человеком, а также через порчу его вещей и предметов обихода).

Но насекомое орехотворка Cynips tinctoria жёстко связано с некоторым ограниченным набором растений. Уничтожение этих растений приводит к тому, что у орехотворки прекратится воспроизводство потомства, что повлечёт за собой гибель подвида насекомого в течение одного сезона. Вред же, наносимый орехотворкой дубам, к примеру, может быть очень значительным, и при критическом количестве чернильных галлов на одном дереве, может наступить преждевременный (среди лета) листопад, а в дальнейшем очень вероятна даже и гибель дерева. Можно сказать, что орехотворки столь же опасны для деревьев, как опасен овод для рогатого скота, личинки которого, как известно, также паразитируют внутри тела хозяина, подчас (при большом критическом их числе) приводя организм к серьёзной болезни и даже к гибели. Получается, что Гофман выбрал золотую середину, выразив одну их глубинных черт библейства, паразитизм, в сказке о Щелкунчике в образе некоего гибридного сказочного существа, внешне выглядящее как мышь, но являющееся насекомым-паразитом орехотворкой по своей внутренней сути. Вот почему название ореха никак не связано со съедобным и аналогичным галлу лечебным орешком белого лотоса («padmini» по-санскритски), который считался в Индии и древнем Египте священным растением. Отсюда и хлопчатобумажная борода кукольной Пирлипат, которая на чернильных галлах иногда проявляется в виде внешнего покрытия волосками, и фамилия главного героя сказки от птицы, питающейся не только орехами, но и насекомыми.

Но вернёмся к повествованию истории о принцессе Пирлипат. Придворный астроном находит способ, как расколдовать дочь короля. Для этого нужно было найти чрезвычайно крепкий, волшебный золотой орех, на котором бы была надпись на китайском «Кракатук», и того, кто сможет этот орех расколоть. На их поиски король отправляет вышеупомянутого астронома и придворного часовщика Христиана Дроссельмейера. Им в итоге удаётся найти волшебный орех Кракатук, и того, кто сможет расколдовать принцессу Пирлипату. Астроном сообщает, что этим молодым человеком, должен стать племянник часовщика, сын Кристофера Дроссельмейера.

Своеобразна история нахождения ореха Кракатук, который искал Христиан Дроссельмейер вместе со звездочетом в течение пятнадцати лет и который оказался у Кристофера, его двоюродного брата, игрушечного мастера, токаря по дереву, лакировщика и позолотчика. Как рассказывает Кристофер:

«Много лет тому назад, в сочельник, пришел сюда неизвестный человек с полным мешком орехов, которые он принес на продажу. У самых дверей моей лавки с игрушками он поставил мешок наземь, чтоб легче было действовать, так как у него произошла стычка со здешним продавцом орехов, который не мог потерпеть чужого торговца. В эту минуту мешок переехала тяжело нагруженная фура. Все орехи были передавлены, за исключением одного, который чужеземец, странно улыбаясь, и предложил уступить мне за цванцигер тысяча семьсот двадцатого года. Мне это показалось загадочным, но я нашел у себя в кармане как раз такой цванцигер, какой он просил, купил орех и позолотил его. Сам хорошенько не знаю, почему я так дорого заплатил за орех, а потом так берег его».

Цванцигер (нем. zwanziger) — обозначение числительного «двадцать» в немецком языке. Так называется монета номиналом в 20 крейцеров, на которых чеканились кресты (нем. «kreuz»)[77]. На этом фоне странно, что некто продал орех взамен на 20 крейцеров 1720 года: согласимся, что год давний, и вдобавок число двадцать фигурирует дважды. Но возможно, речь идёт о каком-то специфическом обмене. Если это намек на год, то в 1720 году действительно произошло создание в китайском Кантоне (Гуанчжоу) торговой компании «кохонг», получившей монополию на торговлю с иностранными купцами – предположительно после этого момента орех Кракатук с уже имевшими китайскими письменами был вывезен из Китая неизвестным торговцем. Заодно 1720 год является предуказанием на будущее участие китайских бенефициаров в создании ФРС в начале 20 века золотом[78] – не случайно Кристофер по старой привычке кроет орех позолотой. Причём доля ФРС на 88,8% – это золото Российской Империи, а остальные 11,2% принадлежат, в основном, китайским бенефициарам. Вот потому-то Кракатук имеет на своей скорлупе надпись китайскими буквами.

Но номинал двадцати на серебряной монете неизвестного торговца орехами явно содержит некий ситуативный намек, а потому в рассказе для Кристофера значения не имело то, где был сделан цванцигер и что на нём было отчеканено, – им подчёркивается факт его внезапного обнаружения под нужную ситуацию, хотя на двадцати крейцерах чеканились разные символы[79], помимо крестов. Этот намёк касается 20 счетных единиц серебра в монете, упомянутые у историка античности Плутарха в «Сравнительных жизнеописаниях»:

«Есть такая байка, будто в 75 году до нашей эры 25-летний Юлий Цезарь пересекал на корабле Эгейское море и попал в пиратский плен. Согласно Плутарху, пираты затребовали выкуп в 20 талантов серебром (примерно 620 кг серебра или 600 тысяч долларов в переводе на нынешние деньги) и Цезарь рассмеялся прямо в их суровые пиратские лица. А потом сказал, что они не имеют представления, кто к ним попал и потребовал увеличить сумму до 50 талантов (1550 килограмм серебра), потому что 20 талантов — это так мало, что просто даже стыдно.

Пираты, естественно, кочевряжиться не стали, и Цезарь отправил одного из своих людей за серебром, которое надо было собрать за 38 дней. Прошло несколько дней, и Цезарь стал обращаться с пиратами, как со своими подчинёнными. Даже потребовал, чтобы те не смели разговаривать между собой, когда он будет спать. Первые дни неволи он посвятил написанию речей и поэм, которые потом зачитывал пиратам. Потом пристрастился играть с пиратами в их игры и стал участвовать в их делах, как будто примерял на себя роль капитана. В конце концов, морские разбойники прониклись к нему уважением и предоставили ему свободу — в пределах корабля и своего острова, конечно.

Хотя Цезарь держался с похитителями, можно сказать, дружески, сам факт пребывания в плену ему совершенно не нравился. Он неоднократно предупреждал своих похитителей, что как только окажется на свободе, вернётся и всех их казнит. Пираты хихикали — они не знали, что Цезарь слов на ветер не бросает. К назначенному сроку выкуп привезли, Цезарь вернулся домой, собрал небольшой флот и вернулся на остров, где его держали. Пираты явно не приняли предупреждения всерьёз, поскольку оказались на прежнем месте. Все они были схвачены и, как и было обещано, казнены. Цезарь вернул свои 50 талантов, прихватив заодно и остальные пиратские сокровища.

Исторические документы говорят о том, что Цезаря удерживали на небольшом острове Фармакусса (Фармакониси) в Додеканесском архипелаге. Пираты потребовали крупный выкуп в 50 талантов (300 тысяч римских денариев). Версия Плутарха, будто Цезарь по собственной инициативе увеличил сумму выкупа с 20 талантов до 50, наверняка неправдоподобна. Античные авторы красочно описывают пребывание Гая на острове: якобы он шутил с похитителями и декламировал им поэмы собственного сочинения. После того, как послы городов Азии выкупили Цезаря, он немедленно снарядил эскадру для пленения самих пиратов, что ему удалось сделать. Захватив своих похитителей, Гай просил судить и наказать их нового наместника Азии Марка Юнка, но тот отказался. После этого Гай сам организовал казнь пиратов — они были распяты на крестах»[80].

Хотя 20 мер серебра было ценой, за которую, согласно библейским и кораническим преданиям, Иосифа Прекрасного отправили в рабство завидовавшие ему братья, наиболее вероятен намек на рассказ Плутарха о пиратах и Цезаре, в котором одна из сторон сделки в 20 мер серебра обладала наиболее объемлющей осведомленностью, позволившей поставить противоположную в невыгодные той условия, а то и вовсе с ней расправиться. Такой осведомленной стороной является как раз неизвестный торговец, который продал Кракатук Кристоферу Дроссельмейеру. Он более не появляется в дальнейших событиях «Щелкунчика», но его роль предстоит оценить, если разберем, как Кракатук должен был излечить Пирлипат:

«У ореха Кракатук было такая твердая скорлупа, что по нему могла проехаться сорокавосьмифунтовая пушка и не раздавить его. Этот твердый орех должен был разгрызть и, зажмурившись, поднести принцессе человек, никогда еще не брившийся и не носивший сапог. Затем юноше следовало отступить на семь шагов, не споткнувшись, и только тогда открыть глаза».

Если мы уподобим заколдованное состояние принцессы Пирлипат зараженной пороками библейства, то очевидно, что в изложенном звездочетом сценарии Пирлипат уподобляют библейской Еве, но орех играет роль антипода яблоку, плоду грехопадения из библейского мифа, а семь шагов назад означает откат в её изначальное неиспорченное состояние, так как семь – число, не раз встречающееся в Библии (например, семь народов Ханаана). Получается, что орех нужно было разгрызть, исполнив обряд, направленный против грехопадения из библейского мифа, который должен потребовать для этого в качестве исполнителя простолюдина, носящего башмаки (а значит не стесненного сословными преградами), и молодого юношу.

После того, как был найден нужный орех и исполнитель обряда, сын Кристофера Дроссельмейера, казалось бы, история с Кракатуком должна была закончиться свадьбой, но в самый последний момент…

«…тут из подполья с отвратительным писком и визгом вылезла Мышильда. Молодой Дроссельмейер, опустивший было ногу, наступил на нее и так споткнулся, что чуть не упал.

О, злой рок! В один миг юноша стал так же безобразен, как до того принцесса Пирлипат. Туловище съежилось и едва выдерживало огромную бесформенную голову с большими вытаращенными глазами и широкой, безобразно разинутой пастью. Вместо косы сзади повис узкий деревянный плащ, при помощи которого можно было управлять нижней челюстью.

Часовщик и звездочет были вне себя от ужаса, однако они заметили, что Мышильда вся в крови извивается на полу. Ее злодейство не осталось безнаказанным: молодой Дроссельмейер крепко ударил ее по шее острым каблуком, и ей пришел конец.

Но Мышильда, охваченная предсмертными муками, жалобно пищала и визжала:

– О твердый, твердый Кракатук, мне не уйти от смертных мук!.. Хи-хи… Пи-пи… Но, Щелкунчик-хитрец, и тебе придет конец: мой сынок, король мышиный, не простит моей кончины – отомстит тебе за мать мышья рать. О жизнь, была ты светла – и смерть за мною пришла… Квик!

Пискнув в последний раз, Мышильда умерла, и королевский истопник унес ее прочь.

На молодого Дроссельмейера никто не обращал внимания. Однако принцесса напомнила отцу его обещание, и король тотчас же повелел подвести к Пирлипат юного героя. Но когда бедняга предстал перед ней во всем своем безобразии, принцесса закрыла лицо обеими руками и закричала:

– Вон, вон отсюда, противный Щелкунчик!

И сейчас же гофмаршал схватил его за узкие плечики и вытолкал вон.

Король распалился гневом, решив, что ему хотели навязать в зятья Щелкунчика, во всем винил незадачливых часовщика и звездочета и на вечные времена изгнал обоих из столицы. Это не было предусмотрено гороскопом, составленным звездочетом в Нюрнберге, но он не преминул снова приступить к наблюдению за звездами и прочитал, что юный Дроссельмейер отменно будет вести себя в своем новом звании и, несмотря на все свое безобразие, сделается принцем и королем. Но его уродство исчезнет лишь в том случае, если семиголовый сын Мышильды, родившийся после смерти своих семи старших братьев и ставший мышиным королем, падет от руки Щелкунчика и если, несмотря на уродливую наружность, юного Дроссельмейера полюбит прекрасная дама. Говорят, что и в самом деле на святках видели молодого Дроссельмейера в Нюрнберге в лавке его отца, хотя и в образе Щелкунчика, но все же в сане принца».

Очевидно, что Мышильда каким-то образом была осведомлена, что Пирлипат будут лечить, и решила этому воспрепятствовать, что у неё фактически получилось: и юный Дроссельмейер оказался сам заколдован, и принцесса не была вылечена до конца, поскольку был ей возвращен лишь только внешний облик из-за разрушенного обряда излечения, а внутренне она не изменилась из-за этого с момента метаморфозы в живую деревянную куклу, судя по её отказу даже принять кандидата в женихи. Поэтому принцесса Пирлипат – символ властных структур общества, превратившихся после столкновения с Мышильдой в толпо-«элитарные» с соответствующей логикой поведения.

Эти метаморфозы можно сравнить с теми событиями, которые произошли с нашей страной вскоре после событий по созданию МФС китайскими и российскими капиталами (предшественник ФРС). Золотой орех Кракатук, который расколол молодой человек и скормил его сладкое ядро принцессе – это не что иное, как вложенные Николаем II для создания «золотого пула» России Лиги наций 48,6 тонн золота в «уставной капитал» МФС. Однако в результате манипуляций Ротшильдов золото осело в ФРС в США незадолго до Первой мировой войны. Так монархи Германии и России были выбраны в качестве «жертвенного агнца» для «исцеления» Пирлипат, вернее западной (капиталистической) модели экономики как инструмента управления библейства, и были пущены Первой мировой войной в расход с последующими смутами в Германии и России. Заметим, что сами императоры не осознавали, какую роль они во всём этом «спектакле» играют – в сказке ясно сказано, что юный Дроссельмейер производил свой ритуал с закрытыми глазами.

Теперь вернемся к таинственному коварному некто, который продал орех Кракатук отцу юного Дроссельмейера. Мы не ошибемся, если назовём его осведомителем Мышильды или даже её скрытым союзником, так как на его месте можно представить, как обрушить замысел по излечению принцессы – ведь по успешному итогу разгрызания ореха Кракатук всё колдовство Мышильды было бы разрушенным полностью, что ему было бы невыгодно. А поскольку орех уничтожить было нельзя без определенных условий, как Сауроново кольцо из романа Д.Р.Р. Толкиена «Властелин колец», то другого способа, как опередить с находкой ореха Дроссельмейера и указать Мышильде напасть на его племянника во время обряда, для расстройства лечения не было (ср. нападение Голуума, одержимого кольцом Саурона, в Роковой Горе на хоббита Фродо Бэггинса, который, правда, поддался искушению не уничтожать этот волшебный предмет и присвоить его себе, из того же романа Д.Р.Р. Толкиена). От этого становится понятным, почему он при продаже ореха странно улыбался: ведь он смог продать орех, потому что опередил план лечения, найдя Кракатук самостоятельно и осведомив об этом Мышильду, да ещё и ради злой шутки он смог подкинуть 20 серебряных крейцеров[81] 1720 года монетой Кристоферу Дроссельмейеру в карман. Именно этот коварный некто есть символ кураторов библейства, и он мог быть куратором и создателем сказочных гибридов мыши и орехотворки.

Свой рассказ о Щелкунчике Дроссельмейер заканчивает словами:

«Вот вам, дети, сказка о твердом орехе. Теперь вы поняли, почему говорят: “Поди-ка раскуси такой орех!” и почему щелкунчики столь безобразны…».

Таким образом Щелкунчик – это собирательный образ государственности России вне зависимости от того, как она называлась в различные времена: Российская Империя, Советский Союз либо Российская Федерация. По сюжету сказки абсолютно все, кроме Марии, крестницы Дроссельмейера, воспринимают Щелкунчика как безобразного уродца. Образ СССР, а теперь и нынешней России, для западного обывателя «элитарная» пропаганда рисует как раз в виде отвратительного монстра. Однако образ Щелкунчика – это не только образ государственности, это ещё и образ талантливых людей, обезображенных толпо-«элитаризмом» либо внешне, либо внутренне в психике, но внутренне желающих стать человеками, что невозможно без настоящей Любви. Вот почему прогноз астролога в отношении Щелкунчика-Дроссельмейера меняется на то, что сам юный Дроссельмейер станет принцем и мужем другой девушки.

То, что Христиан и Кристофер (буквально «несущий Христа» с греческого) Дроссельмейеры – образы европейского внебиблейского христианства и одновременно розенкрейцерства, сомнений не вызывает, и в итоге получается по истории с орехом Кракатук, что схватку с библейством розенкрейцеры и приближенное к нему знахарство накануне и после Средневековья проиграли в Европе и оказались в изгнании и в тени, как и предположил в своё время французский философ Рене Генон. Но для предстоящего исцеления человечества и сражения за него — это пока лишь самое начало, и время неумолимо приблизит дальнейшие события…

***

После истории с орехом Кракатук перед Христианом Дроссельмейером стояла непосильная задача исправить её последствия, прежде чем найти избранницу Щелкунчику для его расколдовывания. Логично, что это должно было начаться с поиска и обезвреживания безымянного продавца волшебного ореха, которые в сказке о Щелкунчике умалчиваются. Но носители библейства по-прежнему ещё остались даже после этих событий, что выразилось в рождении и воцарении среди мышей семиглавого мышиного короля вместо убитых мышеловками Дроссельмейером семи сыновей Мышильды. Кроме того, нужно было найти избранницу Щелкунчику, что практически очень затруднительно, но для Христиана Дроссельмейера всё складывается наилучшим образом: он стал крестным для детей из семьи Штальбаумов, Мари и Фрица. Часовых дел мастер Дроссельмейер приносит игрушку-Щелкунчика в качестве рождественского подарка своим племянникам Мари и Фрицу. Разумеется, Мари оказывается неравнодушной к Щелкунчику, в отличие от окружающих.

Мари очень обрадовалась Щелкунчику, и дядя отдал ей его на попечение. Тем не менее, игрушка предназначалась для общего пользования – для колки орехов. На образном уровне это можно сравнить с выкачкой ресурсов из России. Фриц так усердствовал в использовании Щелкунчика, что серьёзно повредил его и намеревался окончательно доломать, подбадриваемый часовщиком Дроссельмейером, и если бы не вмешательство Мари, которая не дала в обиду своего любимца, то несомненно бы это сделал. Что так же соответствует событиям, описанным нами выше – Первая Мировая, февральский переворот, иностранная военная интервенция и если бы не большевики, то от России мало бы что осталось. Становится ясно, что Фриц – это собирательный образ Европы, в то время как Мари – это образ русского народа, а значит дети Штальбаумов – жившие в двадцатом веке поколения народов Европы и России[82].

К этому мы добавим, что имя «Мария» в переводе с древнееврейского означает «горечь», «желанная» или «непокорность», и возможно, от древнеегипетского «возлюбленная» или «любовь»[83]. Логично предположить влияние крестного Штальбаумов при выборе имен детям. Фамилия «Штальбаум» дословно означает с немецкого «железное дерево». С одной стороны, это намек на стойкий характер Мари. «Stahlbau» на немецком — стальная конструкция. Если разложить слово на «Stahl» и «baum», то словосочетание можно перевести как «сталь» и «взлетать на дерево». Целиком же слово переводится как «дерево стали» или «стальное дерево». Очевидно, что на «дерево взлетают» чаще птицы. Лист «стального дерева» едва ли сможет проколоть орехотворка своим яйцекладом. С другой стороны, неизвестно, знал ли Гофман явственно или нет, но в русских заговорах о легендарном острове Буяне[84] встречаются упоминания… о «булатном дубе»[85], а значит о железном дереве, которое связывают с образом мирового древа[86]:

«Есть святое акиян-море,

На том святом якиян-море

есть стоит остров,

на том острову стоит дуб булатной,

у того дуба булатнаго

корени булатные,

сучье булатное,

вершина булатная

Круг того дубу булатнаго

ветром не согнет,

Вехорем не сломит...»[87].

И если «железное дерево» – мировое, вечное дерево, то отметим, что швейцарский психолог К.Г. Юнг прямо связывает символику рождественской ёлки с ним[88]. Таким образом, фамилия главной героини сказки о Щелкунчике-Дроссельмейере подчеркивает лишний раз и её роль в его спасении, и её связь с Божьим Промыслом. Неудивительно, что Марии удалось оживить в Щелкунчике идеал настоящего рыцарства, который для рыцарских орденов в библействе был недосягаем. О настоящем рыцарстве Щелкунчика лишний раз напоминает и его оружие. Это не сабля, не шпага, не палаш, а именно меч по тексту Гофмана.

«Тогда Клерхен нагнулась так низко, что схватила его за ручку, осторожно приподняла, быстро развязала на себе расшитый блестками кушак и собиралась нацепить его на человечка, но он отступил на два шага, прижал руку к сердцу и произнес весьма торжественно:

– О, прекрасная дама, не извольте расточать на меня ваши милости, ибо… — он запнулся, глубоко вздохнул, быстро сорвал с плеча ленточку, которую повязала ему Мари, прижал ее к губам, повязал на руку в виде шарфа и, с воодушевлением размахивая сверкающим обнаженным мечом, спрыгнул быстро и ловко, словно птичка, с края полки на пол.

Вы, разумеется, сразу поняли, мои благосклонные и весьма внимательные слушатели, что Щелкунчик еще до того, как по-настоящему ожил, уже отлично чувствовал любовь и заботы, которыми окружила его Мари, и что только из симпатии к ней он не хотел принять от мамзель Клерхен ее пояс, несмотря на то что тот был очень красив и весь сверкал. Верный, благородный Щелкунчик предпочитал украсить себя скромной ленточкой Мари. Но что-то будет дальше?».

Поздним вечером, когда Мари осталась с игрушками одна, она стала свидетелем необыкновенного происшествия. Из всех углов послышался шорох мышей, а большая золочёная сова, украшавшая стенные часы, вытянув вперёд свою уродливую голову с крючковатым носом, свесила свои жёлтые крылья:

«Тик-и-так, тик-и-так! Не хрипите громко так! Слышит все король мышиный. Трик-и-трак, бум-бум! Ну, часы, напев старинный! Трик-и-трак, бум-бум! Ну, пробей, пробей, звонок: королю подходит срок!».

Мари с ужасом увидела, что вместо совы на часах сидел её дядя Дроссельмейер. Затем из всех щелей полезли целые полчища мышей, и стали выстраиваться стройными рядами, как обычно строятся солдаты. Вскоре появился с ужасным шипением и свистом и сам Мышиный король с семью головами в сверкающих золотых коронах. Это был сын Мышильды. Напомним, что она определена как ростовщичество. Соответственно, семиглавый её сынок – это финансовые элиты, которые состоят из нескольких кланов. Щелкунчик несмотря на то, что накануне был серьёзно повреждён Фрицем, смело встал во главе игрушечного царства и дал жестокий бой мышиному нашествию. Игрушки сражались самоотверженно, и только гусары Фрица, вступившие было в сражение под предводительством Арлекина, вдруг развернулись и покинули поле боя. У Щелкунчика не было ни сабли, ни коня. Он был схвачен и к нему всё ближе подбирался Мышиный король. Его положение было совсем безнадёжным. И тогда Мари бросила в семиглавую мышь башмак со своей ноги и упала без чувств, серьёзно раненая разбившимся стеклом от шкафа с игрушками. На уровне образов это сражение соответствует Великой Отечественной войне. И в том, что государство выстояло и победило в Великой Отечественной войне, несомненно, сыграло решающую роль самоотверженное сопротивление народа, отстаивающего своё Отечество. Решил исход битвы башмачок Мари. Если вспомним, как гусары Фрица быстро покинули поле боя, вспомним, сколь мало по времени сопротивлялись страны Европы нашествию нацистов. Таким образом, события вокруг сражения у стеклянного шкафа символизируют Вторую мировую войну.

При этом не только смысловой контекст имён роднит юного Дроссельмейера и Мари. Ещё одна черта, которая объединяет их, — это обувь. Как ни странно, но башмак Мари также решил исход битвы в пользу Щелкунчика, как и его башмак стал причиной смерти Мышильды. Почему башмак, а не сапог? Вспомним, что Щелкунчик не раз уподоблялся птице, а для птицы башмак – почти как гнездо. Семиглавый мышиный король, который символизирует, кроме носителя библейства, орехотворку, поражается оружием подобным — птичьим гнездом (аналогом галла орехотворки). Птичье гнездо, этот своеобразный «птичий галл» действительно имеет много общего с чернильным орехом. И птичье гнездо, и галл орехотворки служит своеобразным инкубатором для летающего потомства. Разница лишь в том, что личинки орехотворки питаются соками самого растения, а птенцов выкармливают птицы родители. Но, с другой стороны, два этих «галла» являются полными антагонистами, так как птицы (в частности дрозды) всегда были исконными врагами орехотворки и её личинок. Также имеет место некоторое сходство по форме чернильного галла и птичьего гнезда. Именно этот фактор был определяющим при выборе Гофманом обуви[89] как наиболее эффективного оружия против Мышильды и её семиглавого наследника.

Сам Христиан Дроссельмейер уподоблялся птице перед битвой у стеклянного шкафа, как это запомнила его крестница. Дроссельмейер был родом из Нюрнберга. Символом города Нюрнберг является гарпия Норис, которая напоминает описание золочёной совы, чей облик принял часовщик Дроссельмейер. Превращение Христиана Дроссельмейера в сову-полукошку, отбивающую полукуранты, один из напевов дроздов, напоминающие бой курантов (колокольчиков) в часах, и его невмешательство накануне битвы выходит логичным: ведь пока существует могущество адептов социального паразитизма и их пособников, с ними должны справиться согласно логике Закона Времени не одни лишь розенкрейцеры и суфии, а всё общество полностью целиком. И это обязательное условие избавления Щелкунчика от зловредного колдовства. И единственное, что они могут сделать, это восполнить лакуну хронологии, введя в курс дела. Вот почему Дроссельмейер лишь может вылечить своего племянника от боевых увечий и рассказать его историю Мари:

«– Теперь, дорогой крестный, я знаю, что Щелкунчик — твой племянник, молодой Дроссельмейер из Нюрнберга. Он стал принцем, или, вернее, королем: все так и случилось, как предсказал твой спутник, звездочет. Но ты ведь знаешь, что он объявил войну сыну госпожи Мышильды, уродливому мышиному королю. Почему ты ему не поможешь? <…>

– Ах, милая Мари, тебе дано больше, чем мне и всем нам. Ты, как и Пирлипат, – прирожденная принцесса: ты правишь прекрасным, светлым царством. Но много придется тебе вытерпеть, если ты возьмешь под свою защиту бедного уродца Щелкунчика! Ведь мышиный король стережет его на всех путях и дорогах. Знай: не я, а ты, ты одна можешь спасти Щелкунчика. Будь стойкой и преданной».

Перейдем к дальнейшему анализу событий. Отремонтированный Щелкунчик, которого принесли оправившейся после болезни Мари, ассоциируется с восстановленным после разрушительной войны СССР. Но на этом беды Мари не заканчиваются. И вскоре мышиный король начинает появляться в её комнате по ночам и требовать от неё жертв, угрожая раскусить Щелкунчика, если она не подчинится его требованиям. Сначала он сгрызает конфеты и леденцы девочки, а те, что не съел – портит. Потом требует сахарных и пряничных кукол: пастуха с пастушкой и целое стадо белоснежных барашков, почтальонов, детей, Наполеона и Орлеанскую деву. После того, как и эти богатства Мари были испорчены, мышиный король требует книги и новое платье. Мари ничего не жалеет ради спасения Щелкунчика, но в то же время понимает, что мышиный король никогда не остановится, поэтому делится с любимой игрушкой своими горестями:

«Ну, отдам я на съедение противному мышиному королю все свои книжки с картинками, отдам даже красивое новое платьице, которое подарил мне младенец Христос, но ведь он будет требовать с меня еще и еще, так что под конец у меня ничего не останется, и он, пожалуй, захочет загрызть и меня вместо вас».

Казалось бы, открытого сражения нет, но, тем не менее, над Мари беспрестанно нависает угроза и с каждым днём она безвозвратно лишается то одного, то другого. Это соответствует периоду перестройки и последующему развалу Советского Союза. По историческим меркам СССР в одно мгновение из великой державы – одной из передовых экономик мира, превратили в нищих и голодных оборванцев, которые радовались «ножкам Буша» – гуманитарной подачке из США. Утрачены были суверенитет, промышленность, сельское хозяйство, логистика и армия были разрушены, рождаемость упала до уровня времён ВОВ, и последовали губительные реформы в образовании и медицине[90].

На опасения Мари, что Мышиный король в итоге перегрызёт и её, Щелкунчик просит девочку достать ему саблю. С одной стороны, Мари обрадовалась, так как теперь знала, чем помочь Щелкунчику, но с другой стороны – где ей нужно было достать эту саблю? И она решилась с этой проблемой обратиться к Фрицу.

«Мари решила посоветоваться с Фрицем, и вечером, когда родители ушли в гости и они вдвоем сидели в гостиной у стеклянного шкафа, она рассказала брату все, что приключилось с ней из-за Щелкунчика и мышиного короля и от чего теперь зависит спасение Щелкунчика.

Больше всего огорчило Фрица, что его гусары плохо вели себя во время боя, как это выходило по рассказу Мари. Он очень серьезно переспросил ее, так ли оно было на самом деле, и, когда Мари дала ему честное слово, Фриц быстро подошел к стеклянному шкафу, обратился к гусарам с грозной речью, а затем в наказание за себялюбие и трусость срезал у них у всех кокарды с шапок и запретил им в течение года играть лейб-гусарский марш».

Девочка не зря рассказала всё брату, и тот помог ей решить эту проблему – снял чудесную, хорошо отточенную саблю со своего старого отставного полковника, которому она уже больше не нужна, и собственноручно повесил её на Щелкунчика. Этот эпизод сказки соответствует современным событиям. Напомним нашим читателям, что Фриц здесь олицетворяет образ Западной Европы. Этот фрагмент сказки соответствует долгому «диалогу» России со странами Западной Европы о том, что пришло время задуматься над сменой экономической модели в мире и избавиться от кабалы долларовой системы и диктатуры США как мирового жандарма. Так как финансовые кризисы в существующей капиталистической системе экономики гасятся путём проглатывания экономик тех стран, которые ещё не находятся в непосредственной зависимости от долларовой системы, то внесистемные экономики — это этакие «орешки» для Пирлипат. В настоящий момент таких «орехов» больше не осталось, так как в мире нет больше экономик, не проглоченных этим чудовищем. Протесты «желтых жилетов» во Франции — это сигнал Европе, что теперь будут перемалываться старые косточки, потому что «жрать» этому монстру больше некого.

Таким образом, матрица текущих событий указывает на то, что мы вплотную подошли к моменту, который описан в сказке Гофмана, как победа Щелкунчика над Мышиным королём. Так чего же нам ожидать? Нового сражения? Как это будет происходить? Нет, Мари не станет, как в прошлый раз, свидетелем грандиозного «военного театра». Всё произойдёт за дверями её спальни. Единственное что она услышит – это странный шум и возню, а затем – квик! После этого Щелкунчик принесёт ей добрые вести о том, что враг повержен и, в качестве трофея преподнесёт ей семь золотых коронок Мышиного короля.

Нужно, кстати, заметить, что Мышиный король при своей неуклонной жадности явно смахивает на заколдованную его матерью принцессу Пирлипат, постоянно жующую орешки, и также напоминает упоминавшегося в «Выборе невесты» Далеса, о котором мы ранее писали. «Любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с нею войной. Не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война «за уничтожение гитлеризма», прикрываясь фальшивым флагом «борьбы за демократию»» – эти слова Народного Комиссара Иностранных дел и Председателя Совета Народных Комиссаров СССР В. М. Молотова из доклада о внешней политике Правительства 31 октября 1939 года как нельзя кстати подходят к ситуации после битвы у стеклянного шкафа в «Щелкунчике»: война с мышиным царством, как видно, проблемы не решило, а умиротворение агрессора[91] имуществом усугубило ситуацию. Из этого следует просьба Щелкунчика вооружить его саблей, что ныне проявляется в постоянной подготовке России к возможной войне с Западом. Но сабля – это не только оружие материальное, это ещё и символ информационного оружия (элемента «холодной войны»). Поэтому сабля в руках Щелкунчика позволяет избежать нового сражения и решить проблему максимально эффективным образом.

Но Щелкунчик не превратился в прекрасного принца. Оказалось, что для этого нужно нечто большее. А пока наш герой ведёт свою спасительницу сквозь Миндально-Изюмные ворота в волшебное мармеладно-шоколадно-леденцовое царство с Марципановой рощей, Апельсиновыми ручьями и Лимонадной рекой. Так как сказка была написана 200 лет назад и была рассчитана на детскую аудиторию, то таким образом автор хотел показать сказочную страну изобилия[92]. Но Гофмана, судя по изображению королевства сластей, волновала проблема перспектив развития глобальной цивилизации, процесса и характера глобализации и мирного сосуществования народов в ней, и однозначно его не радовали возможные конфликты между народами и ответное наличие «мирового жандарма» внутри мирового порядка. Это проявляется в соответствующем эпизоде сказки:

 «Они очутились на большой, удивительно красивой базарной площади. Все дома были украшены сахарными галереями ажурной работы. Посередине, как обелиск, возвышался глазированный сладкий пирог, осыпанный сахаром, а вокруг из четырех искусно сделанных фонтанов били вверх струи лимонада, оршада и других вкусных прохладительных напитков. Бассейн был полон сбитых сливок, которые так и хотелось зачерпнуть ложкой. Но прелестнее всего были очаровательные человечки, во множестве толпившиеся тут. Они веселились, смеялись, шутили и пели; это их веселый гомон Мари слышала еще издали.

Тут были нарядно разодетые кавалеры и дамы, армяне и греки, евреи и тирольцы, офицеры и солдаты, и монахи, и пастухи, и паяцы, – словом, всякий люд, какой только встречается на белом свете[93]. В одном месте на углу поднялся страшный гвалт: народ кинулся врассыпную, потому что как раз в это время проносили в паланкине Великого Могола, сопровождаемого девяноста тремя вельможами и семьюстами невольниками. Но надо же было случиться, что на другом углу цех рыбаков, в количестве пятисот человек, устроил торжественное шествие, а, на беду, турецкому султану как раз вздумалось проехаться в сопровождении трех тысяч янычар по базару; к тому же прямо на сладкий пирог надвигалась со звонкой музыкой и пением: “Слава могучему солнцу, слава!” – процессия “прерванного торжественного жертвоприношения”[94]. Ну и поднялись же сумятица, толкотня и визг! Вскоре послышались стоны, так как в суматохе какой-то рыбак сшиб голову брамину, а Великого Могола чуть было не задавил паяц. Шум становился все бешеней и бешеней, уже начались толкотня и драка, но тут человек в парчовом шлафроке, тот самый, что у ворот приветствовал Щелкунчика в качестве принца, взобрался на пирог и, трижды дернув звонкий колокольчик, трижды громко крикнул: “Кондитер! Кондитер! Кондитер!” Сутолока мигом улеглась; всякий спасался как мог, и после того как распутались спутавшиеся шествия, когда вычистили перепачкавшегося Великого Могола и снова насадили голову брамину, опять пошло прерванное шумное веселье.

– В чем тут дело с кондитером, любезный господин Дроссельмейер? – спросила Мари.

– Ах, бесценная мадемуазель Штальбаум, кондитером здесь называют неведомую, но очень страшную силу, которая, по здешнему поверью, может сделать с человеком все, что ей вздумается, – ответил Щелкунчик, – это тот рок, который властвует над этим веселым народцем, и жители так его боятся, что одним упоминанием его имени можно угомонить самую большую сутолоку, как это сейчас доказал господин бургомистр. Тогда никто уже не помышляет о земном, о тумаках и шишках на лбу, всякий погружается в себя и говорит: “Что есть человек и во что он может превратиться?”».

«Что есть человек?» – пожалуй, этот вопрос Гофмана занимал не меньше всего в жизни, чем характер будущей глобализации. От этого понятно, почему сказка о Щелкунчике объяла весь мир.

Но столпотворение на базарной площади в чудесном королевстве сластей – не единственная странность, с которой наши герои сталкиваются, что не может их не беспокоить. Они вдруг встречают негров, которые начинают мутить воды Розового озера. Также оказалось, что не так давно дворцу на главной площади угрожала страшная опасность – его чуть не съел проходивший мимо Лакомка, и «жители отдали ему в виде дани целый квартал города и часть рощи Мармелад». А в волнах Розового озера Мари вдруг увидела личико принцессы Пирлипаты, но Щелкунчик с грустью констатировал, что это её собственное отражение.

Какой смысл вложен в описании этого волшебного царства? На сегодняшний день для подавляющего большинства людей, что является показателем благополучия? Как правило, это материальный достаток. В понимании русских людей справедливое общество – это общество равных возможностей, где материальные средства распределены между людьми по справедливости, то есть по труду и где оказывается помощь тем, кто трудиться не может – старикам, детям, инвалидам. И такое представление у людей сложилось совсем не случайно, так как в существующей на сегодняшний день толпо-«элитарной» системе управления до 90% земных богатств сосредоточены в руках 10% населения планеты, так называемых «элит», а всему остальному обществу приходится довольствоваться оставшимися 10%-тами. Волшебное царство – это образ общества равных возможностей доступа к богатствам Земли, когда всем всего хватает. Но гарантирует ли это справедливость и устойчивое благополучие всех людей данной социальной системы? Как мы видим – нет. Почему так происходит?

Какой показатель стоит выше достатка в материальной шкале ценностей? Это изобилие. А если у кого-то изобилие, то значит, кому-то чего-то уже не хватает. Стремление к изобилию – это показатель того, что в обществе нет чувства Меры. В такой социальной системе обязательно будут возникать те, кто посчитает себя обделённым, и, следовательно, будут выражать недовольство. А также те, кто станет использовать силу для того, чтобы получить больше. Значит, такому обществу потребуется и тот, кто сможет наводить в нём порядок. Вспоминается фраза из повести Джорджа Оруэлла «Скотный двор», ставшая крылатой:

«Все животные равны. Но некоторые животные равны более, чем другие».

Далее Щелкунчик ведёт Мари во дворец, который уже не из леденцов, шоколада и мармелада, а из чистого хрусталя, золота и серебра. Там они встречают принцесс, сестёр Щелкунчика, с которыми Мари берётся за стряпню – растирает марципан и леденцы. То есть Мари теперь сама становится той, кто оказывается вверху новой толпо-«элитарной» пирамиды. Золотой пестик в её ступке методично постукивал, а она стала медленно куда-то проваливаться… «Рррр – бух! Мари упала с неизмеримой высоты. Что это был за толчок! Она открыла глаза, и что же?» – оказалось, что она проснулась и снова очутилась в прежнем мире, где есть и её дядя – часовщик Дроссельмейер.

Мы помним, что Щелкунчик до сих пор так и не принял человеческий облик и именно это является в сказке ключевым. Напомним вам, что образ Щелкунчика символизирует государственность. Что же в итоге расколдовало его? А сделала это Мари – народ, сказав:

«Ах, милый господин Дроссельмейер, если бы вы на самом деле жили, я не отвергла бы вас, как принцесса Пирлипат, за то, что из-за меня вы потеряли свою красоту!».

Из этого становится понятно, что концепцию добронравия гарантирует не справедливое распределение материальных благ, а наша нравственность – милосердие и сострадание, которые и являются проявлениями истинной Любви, а не инстинкта продолжения рода, который сегодня принимают за любовь. Порочная нравственность является главной мировоззренческой причиной биосферно-экологического и социально-экономического кризиса нашей цивилизации. На уровне государственности могут быть сформированы и спущены вниз для исполнения лишь этические нормы поведения. Нравственные же основы общества зависят от строя психики тех представителей этого общества, которые составляют его большинство.

Потому-то Щелкунчик и не мог долго обрести человеческий облик. В русском языке существует устойчивое выражение «все мы – люди, да не все – человеки». К сожалению, сегодня найти носителя человечного строя психики так же сложно, как и во времена Диогена, который днём с фонарём ходил по улицам города в поисках Человека. Достичь человечного строя психики – значит не быть безвольным, жить согласно голосу совести, которая и является путеводной звездой, данной каждому из нас Вседержителем, и реализовывать праведный творческий потенциал.

Таким образом, судя по событиям «Щелкунчика» после истории об орехе Кракатук, куратор библейства, опередивший в поисках ореха Кракатук Христиана Дроссельмейера, оказался обезврежен или потерял способность контролировать дальнейшие события. Но нам остается добавить к этому из повествования следующее:

«Мари тут же стала невестой Дроссельмейера. Рассказывают, что через год он увез ее в золотой карете, запряженной серебряными лошадьми, что на свадьбе у них плясали двадцать две тысячи нарядных кукол, сверкающих бриллиантами и жемчугом, а Мари, как говорят, еще и поныне королева в стране, где, если только у тебя есть глаза, ты всюду увидишь сверкающие цукатные рощи, прозрачные марципановые замки – словом, всякие чудеса и диковинки».

С позиции объяснения диковинного финала сказки о Щелкунчике всё объясняется тем, что юный Дроссельмейер вероятно оказался в итоге кондитерским промышленником и сравнялся по своему положению с принцессой Пирлипат. Также выделяется в финале число пляшущих кукол – двадцать две тысячи. Что это за число?

«Высшее жречество древнего Египта стояло особняком и сочетало в организации своей деятельности оба принципа: нечета и чёта. Во времена, предшествующие исходу евреев из Египта, оно состояло из десятки высших посвящённых Севера и десятки высших посвященных Юга, а каждая из десяток возглавлялась одиннадцатым жрецом, её первоиерархом и руководителем.

То есть, каждый из руководителей десяток в случае голосований в ней по своему разумению, будучи наивысшим из посвящённых (т.е. наиболее знающим в составе одиннадцати), поддерживал одно из двух мнений, между которыми могли поровну разделиться ему подчиненные жрецы десятки, знающие меньше, чем он, по условиям построения иерархии. Это обеспечивало неизбежное принятие определённого решения по каждому из вопросов каждой из команд в целом, хоть на Севере, хоть на Юге, вне зависимости от того, как разделилась во мнениях десятка, подчинённая своему первоиерарху.

Но если обе команды (Севера и Юга) работали вместе, то ситуация голосований, в которой мнения разделялись (11 «за», 11 «против»), не только не была однозначно исключена, но была статистически запрограммирована самими принципами построения системы, поскольку высшие посвящённые первоиерархи, руководившие каждой из десяток, были равноправны, а их мнения были равно авторитетны для всех прочих.

Если голоса даже не обеих команд в целом, а только их первоиерархов разделялись поровну между двумя взаимно исключающими друг друга мнениями в отношении одного и того же вопроса, то равноправие руководителей команд ставило их в положение, в котором они обязаны были вдвоем прийти к общему для них единому мнению» (Прогнозно-аналитический центр Академии Управления «Сравнительное богословие» (книга 2, часть III)).

Кроме того, пляшущие на свадьбе Дроссельмейера куклы наряжены жемчугом, который является атрибутом принцессы Пирлипат, как мы разбирали выше её имя. Но как мы помним, в силу своей неразвитости и прерванного лечения от кукольности, доставшейся от Мышильды, она не избавилась от этого порока. Таким намёком Гофман в очередной раз склоняет читателя к выбору в отношении его же психики – самому стать человеком.

Естественно, что такая универсальная адресность сделала сказку о Щелкунчике популярной во всём мире. Но мы, пожалуй, отметим два переложения сказки Гофмана, которые развивают её контекст. В советском мультфильме[95] «Щелкунчик» (1973) режиссера Б.П. Степанцева его главным героем и вместе с тем Щелкунчиком является принц замороженного матерью Мышиного Короля царства. Он с самого начала рассказывает свою историю девочке-уборщице, которая символизирует Золушку и впоследствии спасет заколдованного наследного принца также, как и Мари, броском обуви в Мышиного Короля, в этот раз сама его таким образом уничтожив сразу. Мы, пожалуй, обратим внимание на замороженный торт, подаваемый детям в доме, в виде королевского дворца в мультфильме, увенчанный поварёшкой, отдаленно напоминающей королевский скипетр. Мать Мышиного Короля, которая была убита отцом Щелкунчика-Принца от горчицы и перца, в мультфильме обладала способностью обращать в лед живых своим скипетром, как и Снежная Королева из одноименной сказки Г.Х. Андерсена, вдобавок к способности превращения людей в кукол. Это совпадает с оригинальным мышиным «квик» («quiek») из сказки Гофмана, которое с немецкого переводится как «пищи» или «писк», но близко английскому слову «quiescing» («заморозка»). Торт как бы символизирует по замыслам режиссера и сценариста замороженное Мышильдой царство, а дети, которых кормят им, – представителей толпо-«элитарного» общества потребления, не подозревающих о том, что проедают жертву колдовства Мышильды, но уверенных в том, что так и должно быть, что на самом деле отнюдь не верно (это сравнение верно по отношению к постсоветской РФ при доминировании в ней либеральной идеологии, которая делает то же самое по отношению к сохранившемуся потенциалу СССР). Мы можем ещё добавить к этому, что, возможно, Щелкунчик из мультфильма мог быть сыном той самой принцессы Пирлипат, которая отвергла Щелкунчика-Дроссельмейера.

И наконец, сказка «Сон с продолжением» (1985) поэта и писателя С.В. Михалкова, посвященная памяти датского сказочника Г. Х. Андерсена, по которой был поставлен в 1991 году одноименный телеспектакль Николая Александровича и Алексея Бородина[96]. В этой версии сказки один из мышиных королей сам завоевывает одно из сказочных царств и заколдовывает в свою марионетку, начинённой магией, тамошнего монарха, который превращает одного из своих воинов в Щелкунчика (что сходно с заколдованностью короля Рохана Теодена из романа Д.Р.Р. Толкиена «Властелин колец», насланной его приближенным и тайным агентом мага Сарумана, приспешника главного отрицательного персонажа Саурона, Гримой Червеустом). Но и здесь он терпит поражение, подобное тому, что было в оригинале Гофмана, – от башмака и дружбы ради восстановления справедливости.

«Эликсиры дьявола»: протодетектив о проблемах культуры познания, творчества, исторически сложившегося христианства и античности

Гофман, кроме новелл, написал также романы. Их всего было четыре: «Корнаро, мемуары графа Юлиуса фон С.» (“Cornora, Memoiren des Grafen Julius von S.”) (1795) и «Таинственный» («Der Geheimnisvolle») (1795), которые до наших дней не сохранились и созданы под влиянием романа «Гений»[97] Карла Гроссе, наполовину автобиографичный «Житейские воззрения кота Мурра вкупе с фрагментами биографии капельмейстера Иоганнеса Крейслера, случайно уцелевшими в макулатурных листах» с открытым финалом (1819-1821) и «Эликсиры дьявола» («Эликсиры сатаны») (1815), повествующий о злоключениях его главного героя в форме  записок[98]. Но прежде, чем сказать о содержании романа, отметим для начала, что Гофман, имевший пагубную склонность к алкоголю, был одним из пострадавших от пьянства и алкоголизма среди писателей, и поскольку он со временем понял, куда на самом деле ведёт алкоголь и откуда пошло вокруг него заблуждение, то написание этого романа не могло не быть в его творчестве по причине осознания вреда алкоголя и заблуждений относительно него:

«Гофман пил чуть ли не ежедневно – об этом говорят его “дневники алкоголика”. Он считал вино несравненным способом быстрее и эффективнее запустить “мотор вдохновения”. Свою страсть к веселящим напиткам он объяснял так: “Даже мельничное колесо крутится лучше, когда поток воды увеличивает свою силу”. В молодости он пил довольно умеренно, причем преимущественно шампанское и тонкие вина. Однако со временем Гофман, тяготившийся своей деятельностью прусского чиновника (он был советником Берлинского камерного суда), пристрастился к алкоголю, и это болезненно отразилось на его психике. По ночам, когда он работал при свете свечи, из темноты выползали жуткие тени и устремлялись на писателя, его охватывал ужас, и только появление жены избавляло его от кошмаров. Гофман умер от цирроза печени и алкогольного полиневрита. Немецкий сказочник жил в то время, когда не умели бороться с алкоголизмом, и потому быстро превратился в полного паралитика»[99].

Перефразируя знаменитый афоризм английского историка Генри Томаса Бокля, отметим, что порочная культура общества готовит ему и своим обладателям преступление и преступника, которое тот сам совершает. Это касается того, что одним из главных лейтмотивов романа является алкоголь и его связь с исторически сложившимся христианством.

***

Связь алкоголя с исторически сложившимся христианством обнаруживается в его канонах. В послании апостола Павла молодому Тимофею говорится: «Употребляй немного вина ради своего желудка и частых недомоганий» (1 Тимофею 5:23). Другие места Писания рассказывают, что, дескать, вино «веселит сердце человека» (Псалом 103:15). Хотя Библия предостерегает от того, чтобы «порабощаться большим количеством вина» (Титу 2:3). Заметим эту несуразицу и противоречия. Священнослужители и историки по-разному объясняют эти бросающиеся в наши дни в глаза факты об этом, однако лукавство авторов Библии в том, что «в лингвистическом понимании еврейское слово «яин», латинское «винум», английское «винеу», означающие вино, исторически указывали как на алкоголь, так и на обычный виноградный сок»[100]. Пресловутый ритуал причастия в исторически сложившемся христианстве в качестве компонента употребляет именно алкогольное вино, и значения не имеет, разбавляется ли оно или нет, при том, что в далеком прошлом некоторые ранние христиане в этом ритуале и вовсе обходились без участия вина, как например, энкратиты, они же последователи богослова Маркиона, который написал труд о неприемлемости Ветхого Завета для христиан под названием «Антитезы», за что его имя было подвергнуто умолчанию, а плод его деятельности – сокрытию:

«Энкратиты (др.-греч. ἐγκρατῖταί от др.-греч. ἐγ-κράτεια — дословно: власть, господство; самообладание, воздержность, отсюда другое название возде́ржники (др.-рус. въздьржньци) — группа ультраконсервативных христиан, последователей идеи крайнего воздержания, как необходимого условия спасения и членства в Церкви. Совместно с постниками дали начало богомилам. Являются одной из ветвей маркионитства.

Энкратитов, также как татиан, эбионитов называют акватианами или гидропарастатами, так как все эти религиозные сообщества употребляют во время евхаристии воду вместо вина»[101].

Ветхий Завет начал писаться примерно с XIII века до н. э., а в это же время разразились события Троянской войны, описанные в «Илиаде» Гомера. Его произведения для древних греков были нечто того же Ветхого Завета, а в «Одиссее» содержится упоминание вина как алкогольного напитка, которым опоил Одиссей циклопа Полифема, охмелив его и прикрывшись именем «Никто», прежде чем его ослепить. Конечно, здесь возразят, что не может быть, чтобы писавшие Библию и о вине в ней знали древних греков и так далее. Но случай с Полифемом весьма интересен – он показывает механизм одурманивания, по итогам которого коварный «Никто» оказывается в выигрыше. Деятельность некоего коварного «Никто» в Библии касательно упоминания вина проявилась в причастии ввиду того, что её авторы знали о вреде алкоголя, содержавшегося в перебродившем виноградном соке, и на основании двусмысленности употребления слова «вино» в её тексте происходила манипуляция сознанием паствы ответвлений библейского христианства, сокрыв при этом из её поля зрения трезвость как норму жизни[102] и безусловный вред ростовщичества для общества как разновидности паразитизма.

Коран же порицает не только ссудный процент, но и алкоголь в виноградном соке и, следовательно, всё, что содержит в себе алкоголь (цитаты из Корана приведены в переводе И. Ю. Крачковского):

 «92(90). О вы, которые уверовали! Вино, майсир, жертвенники, стрелы – мерзость из деяния сатаны. Сторонитесь же этого – может быть, вы окажетесь счастливыми!

 93(91). Сатана желает заронить среди вас вражду и ненависть вином и майсиром и отклонить вас от поминания Аллаха и молитвы. Удержитесь ли вы? (92). Повинуйтесь же Аллаху и повинуйтесь посланнику и берегитесь! А если вы отвернетесь, то знайте, что на Нашем посланнике только ясная передача» (сура 5 (114) «Трапеза»).

Однако:

«Высказывания одного и того же источника (Корана) о вине и жребии — противоречивы. Аят Корана 2:219 не так категоричен, как 5:90 в отношении вредности вина и жребия. Некоторые мусульмане даже ухватились за не вполне определённую фразу “В них обоих – великий грех и некая польза для людей, но грех их – больше пользы“, чтобы “оправдать” умеренное употребление вина. Но правильно по Истине высказывание Корана 5:90 для людей, желающих оставаться в здравом рассудке.

Однако, есть ещё одна мало кем замеченная сторона строгого запрета на употребление алкоголя, который в общем-то соблюдается до сих пор большинством мусульман в теократических государствах. Эта сторона касается вопроса, с которого мы начали разговор о «зомбировании» большинства мусульман. Дело в том, что употребление алкоголя и разносторонняя распущенность (всё, что связано с майсиром) в западном обществе, в определённом смысле — хоть и неправедная и неполная, но защита от крайнего «зомбирования» людей с безвольной психикой.

Грубо говоря, алкоголь и разнообразный западный “азарт” создаёт в психике людей калейдоскопичную — близкую к шизофренической — картину мира, вследствие чего эти люди менее предсказуемы, чем абсолютные «зомби». Кроме того, алкоголь и азартные занятия не позволяют людям “подняться” по иерархии типов психики выше «животного» (а то и опуская ниже в «опущенный», который вообще не предсказуем) — давая при этом психике определённый “отдых” (иллюзию свободы — за которую люди расплачиваются, теряя часть своих мозгов и здоровья), что в общем-то исключает её прочный и однозначный захват крупными религиозными эгрегорами: алкогольная и “азартная” (обе мало предсказуемые) психические шизофрении — полностью не укладываются ни в одну алгоритмику достаточно высоких и логически стройных эгрегоров религиозных систем.

В общем, выбравшие путь алкогольного и “азартного” самоубийства мало пригодны как дистанционно управляемый инструмент для “наёмного политического террора” в качестве «пушечного мяса» разнообразных манипуляций и революций.

В теократии исторического ислама с VII века, можно сказать, абсолютная трезвость — как ни в одной другой цивилизации религиозного монотеизма (“христианство”, иудаизм) — способствует наиболее “качественному” «зомбированию» по принципу:

Людям с нечеловечными типами психики “неуютно” наедине с самим собой, со своими мыслями, как только они остаются наедине с самими собой — с ними начинает общаться Бог через остатки совести. На Западе остатки совести вместе с обращениями через совесть Свыше заливают алкоголем, забивают интеллект разнообразными азартными занятиями и технократией (коих к настоящему времени огромный спектр). А что делать восточному («исламскому») недолюдку, если всё запрещено? — Он всецело отдаёт свою психику не Богу (нечеловечная психика Бога как бы «не слышит»: тем более, что «услышать» эгрегор-имитатор Бога куда проще и приятнее — согласно давним культурным традициям, ломать которые очень болезненно), а эгрегору исторически сложившейся религиозной системы — на рабское служение ему. Этим большинство мусульман частично избавлялось от навязчивого голоса совести, заняв свою психику и время религиозными ритуалами и выполняя эгрегориальные программы, в которых есть место имитации свободы — подобно тому, как получает эту “свободу” психика выпивающего алкоголь с каждой новой выпивкой.

Что лучше: пить или быть «зомби»? — Лучше не выбирать из двух зол: оба плохи, и то, и другое — самоубийство (по принципу если не убьёшься сам — то пошлют в качестве «шахида»: последнее не обязательно должно происходить на шестом приоритете обобщённого оружия). Единственный выход — особенно после изменения соотношения эталонных частот биологического и социального времени (когда Бог через Язык Жизни разговаривает гораздо “быстрее”, чем раньше) — овладевать человечным типом психики: людям для этого потенциально многое дано от рождения» (Прогнозно-аналитический центр Академии Управления «Сравнительное богословие» (книга 4, часть III)).

Но о трезвости в Коране не умалчивается, в отличие от Библии, и прямо говорится:

«2(2). Аллах – тот, кто воздвиг небеса без опор, которые бы вы видели, потом утвердился на троне и подчинил солнце и луну: все течет до определенного предела. Он управляет (Своим) делом, устанавливает ясно знамения – может быть, вы уверитесь во встрече с вашим Господом!

 3(3). Он – тот, кто распростер землю и устроил на ней прочно стоящие (горы) и реки, и из всяких плодов устроил там пары по двое. Он закрывает ночью день. Поистине, в этом – знамения для людей, которые думают!

 4(4). На земле есть участки соседние, и сады из лоз, и посевы, и пальмы из одного корня и не из одного корня, которые поят одной водой. И одним из них Мы даем преимущества перед другими для еды. Поистине, в этом – знамения для людей умных!» (Сура 13 (90) «Гром»).

Впрочем, возразят, откуда происходит упоминание вина в описании рая в суре 13 (90) «Гром» (аяты 22-28)? Однако ответ обнаруживается и здесь, если знать, что упоминающийся там наряду с вином тасним обозначается как райский источник, из которого пьют праведники:

«В совокупности с догматом Судного дня догмат о рае и аде в контексте обильного повествования Корана про эти дела (рай, ад и Судный день) — уж очень напоминает библейские истории про то же самое, но рассказанные в несколько другом алгоритме. Очень похоже, что коранические догматы о рае, аде и Судном дне — наваждения от библейского эгрегора — поскольку круче ничего про эти вопросы в духовной иерархии Мироздания, видимо, не было: а вопрос стоял. Ответ мог быть лишь по Истине: рая и ада не существует. Но психика пророка и остальных людей пропустила библейские наваждения» (Прогнозно-аналитический центр Академии Управления «Сравнительное богословие» (книга 4, часть III)).

Поэтому вполне понятно, почему возник суфизм в исламе как своеобразное переламывание несоответствий, попавших в Коран, хотя и не широко распространённый в странах исторически сложившегося ислама. Но то, что трезвость явственно и открыто в Коране утверждается, в отличие от Библии, и то, что в Коране о вине говорится восемь раз вразрез с большей частотой упоминания вина в Библии, достаточно убедительно характеризует огромную распространенность алкоголя в странах Европы и Америки после вековых утверждений библейских догм и связанных с ним ущербов там.

***

Возвращаясь к «Эликсирам сатаны», мы обнаружим писателя не в роли повествователя, как в «Золотом горшке», а в роли издателя записок некоего главного героя, найденных в одном из католических христианских монастырей – в монастыре капуцинов, настоятель которого хранил записки монаха от посторонних глаз и считал, что лучше было бы их уничтожить. Подзаголовок романа так и называется: «Бумаги, найденные после смерти брата Медардуса, капуцина». Думается, что такая секретность для подобного рода мемуаров для церкви стала возможной из-за их содержания – но отнюдь не из-за  скабрезного характера повествования, которого там нет, а потому, что в судьбе автора записок главного героя, описанной им самим, проявился недуг ответвления исторически сложившегося христианства, один из которых мы разобрали выше. Описание этого недуга в изложении судьбы конкретной личности наполовину явственно, наполовину умолчано – и мы это увидим.

«Если ты наберешься смелости неукоснительно сопутствовать брату Медардусу в его блужданиях из монастырской галереи в галерею, из кельи в келью и в миру, пестром ― пестрейшем, ― вынося вместе с ним все жуткое, ужасное, несуразное и анекдотическое, что было в его жизни, тебя, быть может, очаруют неисчерпаемо переменчивые картины, возникающие в этой камере-обскуре. Не исключено даже, что обманчивая зыбкость начнет вырисовываться в закругленной отчетливости для наблюдательного взора».

Автор записок представляется Франциском, который со временем стал монахом, приняв имя Медард. Как повествует роман в главе «Годы детства. Монашество», детство его главного героя проходило в лоне культуры исторически сложившегося христианства. В детских воспоминаниях мы находим, что он родился в прусском монастыре Святой Липы, когда его отец там был при смерти на искуплении своих неких грехов. Ему также привиделся там образ таинственного приезжего живописца, который в старину расписал монастырь, когда его строили, и по завершению своего дела уехал. Было ещё одно воспоминание: некий бородатый паломник с малолетним мальчиком, игравшим с Франциском и складывавшим из разноцветных камешков крест. Странствующий пилигрим, очевидно посвященный в тайну прошлого отца Франциска, посоветовал матери и паломнице-вдове умершего исповедовавшегося воспитывать сына для духовного звания, после чего он исчез с товарищем Франциска по детским играм. Далее идёт лакуна между отъездом Франциска и его матери из монастыря Святой Липы и их приездом в монастырь цистерцианок. Его настоятельница, аббатиса-княгиня, давняя знакомая отца Франциска, приглашает приезжих в гости, и вот тут наступает интересный момент рассказа монаха:

«Голос ее, сама ее внешность ― и в особенности, все то невиданное, что окружало меня, высокие своды, образа, ― все это так потрясло меня, что я в каком-то испуге не мог удержаться от слез. Тогда княжна как будто смягчилась, взор ее потеплел, и она произнесла:

― Что с тобою, малютка? Не я ли тебя напугала? Как зовут вашего сына, любезная?

― Франц, ― ответила моя мать.

Тогда княжна вскричала, как бы пронзенная душевной мукой: «Францискус!» Она оторвала меня от пола, чтобы страстно заключить в объятия, но в тот же миг внезапная сильная боль где-то в области шеи исторгла из моих уст громкий крик, так что княжна, ужаснувшись, разжала объятия, и моя мать, совсем уничтоженная моей оплошностью, подхватив меня, не знала, как унести вместе со мною ноги. Однако княжна не отпустила нас. Оказалось, что, когда княжна прижала меня к себе, ее алмазный наперсный крест прямо-таки впился мне в шею, и ссадина покраснела и налилась кровью.

― Бедный Франц, ― молвила княжна, ― вижу, как тебе больно, но ведь мы с тобой помиримся, правда?

Келейница принесла сахарного печенья и сладкого вина. Робость моя прошла, и не понадобилось долгих упрашиваний для того, чтобы я храбро отдал должное сладостям, которые красавица княжна, усадив меня к себе на колени, сама клала мне в рот. Достаточно было нескольких капель сладкого напитка, неведомого мне до той поры, чтобы я воспрянул духом и оживился, как то было мне свойственно, по рассказам матери, с младенчества».

К этому моменту повествования Франциска-Медарда мы ещё вернемся, но пока отметим лишь одно обстоятельство: в результате неловкого объятия княгини у Франциска остался шрам на шее от ее алмазного креста. Подросший вскоре Франциск идёт по священнослужительской стезе, которую ему определили с рождения, под наставничеством приора монастыря Леонарда. Обучение Франциска проходило в беседах и в чтении книг, но однажды он влюбился в дочь регента. Франциск не мог выбросить ее из головы, и однажды дочь регента, увидев его страсть, неосторожно засмеялась над ним. Обратим внимание на бурную реакцию Франциска:

«Я был готов сквозь землю провалиться, ледяной ток пронизал меня до глубины моего существа. Не помню, как я прибежал в семинарию ― в мою келью. Мной овладело бешенство отчаянья; лежа на полу, я захлебывался жгучими слезами; я клял ― я проклинал девушку, себя самого, и мои молитвы перемежались с безумным смехом. Отовсюду звучали вокруг меня голоса; надо мной издевались, меня поносили; я уже готов был выброситься из окна; к счастью, мне помешали железные прутья, и в самом деле я не переживал дотоле ничего ужаснее. Однако утро забрезжило, и спокойствие мало-помалу вернулось ко мне; я больше не колебался в моем решении никогда не видеть ее и отвергнуть все мирское».

Под впечатлением от произошедшего Франциск начал свое послушание, принял посвящение в монашество и стал братом Медардом, а спустя пять лет жизни в монастыре старый брат Кирилл передал ему наблюдение за некими реликвиями. Интересен скептичный обмен мнениями между Кириллом и Медардом:

«― Полагаешь ли ты, любезный брат Кирилл, ― молвил я, ― будто все эти предметы воистину обладают всеми качествами, которые им приписывают? Не подсовывает ли коварное своекорыстие первую попавшуюся заваль вместо святых мощей? Есть, к примеру, монастырь, где целиком хранится крест нашего Спасителя, а где только не показывают щепки от него, право же, этих щепок мы и за год не сожгли бы в монастырских печах, как пошутил один из наших, как ни грешно так шутить.

― Что и говорить, ― ответил брат Кирилл, ― сии предметы не подлежат испытующему исследованию, и, положа руку на сердце, вопреки красноречивейшим удостоверениям, я весьма сомневаюсь в том, что среди наших реликвий преобладают подлинные. Но сдается мне, от этого мало что меняется. Прими к сведению, любезный брат Медардус, что мы с нашим приором об этом думаем, и наша вера по-новому воссияет тебе. Или, любезный брат Медардус, не превосходно само по себе устремление нашей Церкви выявить присутствие сверхчувственного в чувственном и таинственные узы, сочетающие их, дабы таким путем возбудительно напомнить нашему организму, укоренившемуся в земном, о его происхождении из горнего духовного лона и о его причастности к Чудо-Сущности, пронизывающей огненным дуновением своих энергий все естество в ясном откровении и овевающей крылами серафимов чаянье высшей жизни, чей росток прозябает в нас? Что такое эта лучина, косточка, ветошка? Считается, что она отколота от Христова креста, извлечена из тела, оторвана от ризы святого угодника; а кто, не впадая в рассудочность, просто верует и притекает к ним всем своим бесхитростным чувством, того осеняет нездешнее вдохновение, благовестив небесного блаженства, лишь предвкушаемого в земной юдоли, и пускай реликвия поддельная, тем действеннее духовное влияние святого в ответ на движение сердца, ею возбужденное, и человеку дарует силу и исцеление через веру Высший дух, которого человек из глубины души молил об утешении и вспомоществовании. Так высшая духовная сила, возбуждаясь в человеке, преодолевает даже плотские немощи, отсюда и мощное чудотворство, исходящее от этих мощей и засвидетельствованное при большом стечении народа, что во всяком случае достоверно».

Среди реликвий оказался таинственный ларец с бутылкой, некогда принадлежавшей дьяволу. В ней было вино, названное эликсиром, которое могло заставить предаться порокам и разгульной страсти. По легенде романа, сначала дьявол соблазнял этим алкогольным напитком в пустыне отшельника Антония, основателя отшельнического монашества исторически сложившегося христианства. Антоний пить эликсир дьявола не стал, но напиток спустя нескольких веков… оказывается в коллекции реликвий, которую поручили заведовать монаху Медарду. Также Медарду вскоре разрешили вести проповедь взамен постаревшего оратора, и после нескольких бесед он загордился своим ораторским мастерством и тем, как ему внимали другие люди. Вокруг его речей возник в городе немалый ажиотаж.

«Тогда во мне и проклюнулась мысль о моем особом предназначении свыше; многое свидетельствовало об этом: и самая таинственность моего рождения в святом месте, и знаменательное предначертание, согласно которому мне предстояло искупить отчий грех, и чудесные залоги, полученные мною во младенчестве, ― все это заверяло меня в том, что мой дух, причастный горнему, уже теперь превыше всего земного, и я чужой не только миру, но и роду человеческому, которому, однако, приношу целительное утешение, ради одного этого ступая по грешной земле. Я уже не сомневался в том, что старый Паломник у Святой Липы был святым Иосифом, а дивный младенец ― Иисусом, отметившим во мне святого перед моим земным странствием».

Его успевает отчитать за это поведение приор Леонард. В день памяти отшельника Антония в проповеди, посвященной ему, Медард упомянул об эликсирах дьявола как об аллегории в жизни аскета, но, увидев среди слушателей проповеди пригрезившегося монаху жуткого незнакомца, выглядевшего как благочестивый художник, некогда расписавший монастырь Святой Липы, от страха назвал его дьяволом, а себя – святым Антонием. Он теряет сознание и приходит в себя в постели своей кельи. Вскоре дар красноречия Медарда потускнел, старого оратора вернули к его обязанностям, число прежних почитателей монастырских проповедей опять поредело, а самого молодого монаха окружающие стали считать нездоровым и немного спятившим. Далее, согласно повествованию, прибывает граф и его управляющий на экскурсию в монастырь, и Медарду пришлось открыть залу с реликвиями. Атеистически настроенные люди отведали дурманный напиток из бутылки эликсира, отнеся легенду об отшельнике Антонии и эликсирах дьявола к замысловатой аллегории также, как и монах когда-то в своей проповеди.

«Граф исповедовал нашу религию, однако он, как и его управляющий, не очень считался со священным преданием. Оба они подняли на смех курьезного дьявола в драной хламиде, из которой вылупливаются совращающие сосуды, потом управляющий сказал с напускной серьезностью:

― Не обижайтесь на светских вертопрахов, господин монах! Не вздумайте подозревать нас в неверии, мы оба, граф и я, благоговеем перед святыми угодниками, видя в них людей, вдохновленных верой, отрекавшихся от житейских благ и от самой жизни, лишь бы спасти свою душу и человечество; что же касается вашего повествования и подобных ему преданий, то я полагаю, что святой измыслил изощренную аллегорию, которой не поняли и включили ее в жизнеописание как подлинное событие.

Говоря так, управляющий поспешил отодвинуть дверцу поставца, чтобы извлечь черную бутылку причудливой формы. Брат Кирилл не ввел меня в заблуждение: от бутылки действительно шел крепкий дух, однако дух этот отнюдь не цепенил, а, напротив, живительно и сладостно возбуждал чувства.

― Вот это да! ― вскричал граф. ― Держу пари, эликсир дьявола ― не что иное, как доброе, восхитительное сиракузское вино.

― Так оно и есть, ― ответил управляющий, ― и если сию бутылочку и впрямь завещал святой Антоний, вам, господин монах, мог бы позавидовать и сам король Неаполитанский, которого обездолило римское нечестие; ведь римляне не прибегали к пробкам, а полагали, что вино целее, подернутое маслом, так что королю не довелось хлебнуть древнеримского винца. Конечно, это вино моложе римского, но и оно старейшее из нам известных, и вам следовало бы употребить его себе на благо, то есть прикладываться к бутылочке, не говоря худого слова.

― Разумеется, ― вставил граф, ― ваша кровушка взыграла бы в жилах, восприняв этот сок старейшей сиракузской лозы, и прогнала бы хворь, от которой, сдается мне, вы страдаете, господин монах.

В кармане управляющего тут же нашелся стальной штопор, которым тот вооружился и открыл бутылку, невзирая на все мои отчаянные заклинания. Когда пробка выскакивала, мне привиделся синий огонек, исчезнувший, впрочем, тотчас же. Винный дух усилился, распространяясь по реликварию. Управляющий пригубил первым и, упоенный, возгласил:

― Доброе ― доброе сиракузское! Что и говорить, святой Антоний мог бы похвастаться своим винным погребом, и если дьявол служил у святого Антония виночерпием, он вредил святому меньше, чем принято считать. Вы только попробуйте, граф!».

Аромат подкрепил Медарда и распалил его желания. Он долго колебался, памятуя о встрече с незнакомцем. Однако, решив, что монастырская братия умаляет его достоинство, считая его больным, он однажды поддался искушению и отведал напиток. Его особый талант проповеди усилился из-за эмоциональной нестабильности, обретенной напитком, вновь увеличилось число почитателей таланта Медарда и монастыря. Но за склонностью к витийствованию и из-за гордыни монаха высший смысл проповедей Медарда сокрылся, и из-за этого на отношения монаха и приора снова падает отчужденность. Потеря высшего смысла проповедей Медарда не укрылось и от матери монаха, и от старой знакомой княгини-аббатисы, когда Медард сделал проповедь в её монастыре цистерцианок вместо приора Леонарда. Аббатиса в письме указала ему на его лицемерие и неискренность, и Медард пришел в ярость, думая в слепой гордыни, что его стремятся оболгать приор и аббатиса. Он продолжает подкрепляться напитком, полагая, что с его помощью его ораторский дар усилится, и оттачивает искусство проповеди. В этом персонаже явно видна самокритичность Гофмана по отношению к тому, что он считал какое-то время когда-то алкоголь способствующим его воображению. Эта же самокритичность и породила этот роман, и потому Гофмана вряд ли возможно отнести к пропагандистам этого наркояда.

Однажды Медард в исповедальне за окном видит прекрасную незнакомку, которая говорит о своей неизреченной любви к нему. Медард впал в греховные мысли и ночами молил святых церкви об обладании этой женщиной. Ему чудилось на монастырском алтаре мученицы Розалии с её образом, что незнакомка похожа на канонизированную церковью Розалию. Он собирался покинуть монастырь, но Леонард назначил ему отправиться в Рим послом с верительными грамотами и указаниями и продолжать каяться и молиться о своей душе, впавшей во грех, полагая, что смена обстановки сможет его избавить от приступов помешательства.

Теперь, пожалуй, стоит остановиться в изложении сюжета записок покойного монастырского затворника. Самое удивительное, что обнаружилось в описании начала монашеской жизни Медарда, это то, как он открыл в первый раз для графа и во второй раз для себя ларец с бутылкой эликсира дьявола – ведь ранее он в повествовании пишет, что, когда услышал от Кирилла историю эликсира дьявола и отшельника Антония, то при получении от него связки ключей реликвария спрятал ключ от ларца с дьявольским зельем в келье под пюпитр в надежде избежать искушения:

«Поскорее запер я скрыню, куда сунул пустой поставец, поспешил с вожделенной бутылкой к себе в келью и спрятал ее под пюпитр. Тут я поймал падающий ключик; я его отвязал когда-то, боясь искушения; как же я обошелся без него, отпирая скрыню для посетителей, да и только что для себя? Я обследовал связку ключей, ― и на поди! ― в связке нашелся другой непредусмотренный ключик, он-то и сослужил мне службу дважды, а мне и невдомек».

По утверждению автора записок, в одной связке ключей от реликвария находилось два одинаковых ключа от ларца с бутылкой эликсира дьявола, один из которых был спрятан Медардом в келье. Но на деле хранителю реликвий не нужны были два ключа от ларца в одной связке: достаточно было одного, чтобы к ларцу не было доступа. Версию о том, что кто-то ещё употреблял тайно в монастыре содержимое бутылки дьявола, пользуясь вторым неспрятанным ключом от ларца, мы отбрасываем в сторону, так как ни одного из признаков её подтверждения в повествовании записок нет, да и связка ключей находилась исключительно у Медарда. Кроме того, Медард сразу бы заметил этот второй ключ от ларца с эликсиром дьявола при беседе с Кириллом и задал бы вопрос ему, почему от ларца в связке два одинаковых ключа: без перечисления предназначения каждого ключа реликвария передача полномочий хранителя монастырских реликвий Медарду не могла никак обойтись.

Версия о том, что где-то вне стен монастыря граф надоумил монаха выпить охраняемый им эликсир, также не выдерживает критики, так как Медард во время своего монашества до употребления эликсира не заводил себе знакомств во внешнем мире и ни с кем там не контактировал, кроме княгини-аббатисы и своей матери, да и граф, даже если бы он посещал проповеди Медарда, не мог никак знать о наличии эликсира дьявола среди охраняемых Медардом реликвий без посещения монастыря лично с осмотром достопримечательностей. В любом случае наличие второго ключа от ларца с бутылкой эликсира дьявола в связке ключей реликвий выглядит выдуманным, так как в монастыре его наличие в любом случае исключалось правилами хранения местных реликвий от посторонних глаз. Так как ключ от ларца был спрятан в келье Медарда и был единственным от него, то в записках приезд графа выглядел бы по-другому. Если бы граф действительно приехал в монастырь и потребовал бы открыть ларец с эликсиром на осмотр, то в любом случае в записках бы говорилось, что про этот запрятанный ключ Медард вспомнил бы и принял бы своё решение (показать графу содержимое ларца, забрав ключ от него, спрятанный в келье, или отказать графу под предлогом его недоступности), и ни про какой второй ключ от ларца дальше не говорилось бы. Поэтому нужно сделать вывод: никакого второго ключа от ларца с эликсиром дьявола не существовало в принципе.

Следовательно, граф и его управляющий вообще не приезжали в монастырь, а этот эпизод был написанной выдумкой. А это означает, что повествование записок далеко не правдиво. Но тогда зачем нужно было Медарду выдумывать эпизод с приездом графа и его употреблением эликсира? Да и он ли выдумал его? Ведь целый фрагмент, начиная от приезда графа до мысленных рассуждений о его совете выпить эликсир, практически не играет никакой роли в повествовании: монах мог употребить эликсир дьявола под влиянием собственной гордыни и самомнения без всякого напутствия извне, что именно и было на самом деле. К этому добавим скептичное отношение Медарда к подлинности охраняемым им реликвий.

Кроме того, связь исторически сложившегося христианства с алкоголем сама по себе явственно обозначается в судьбе Медарда. С самого начала жизни малолетнего Франциска-Медарда княгиня-аббатиса успокаивает каплями вина. Одного только этого шага достаточно, чтобы подсознательно подвигнуть уже повзрослевшего Франциска-Медарда позднее выпить напиток из коллекции реликвий, ассоциируемый с искушением отшельника Антония. Этот момент рецензентам романа никак не бросился в глаза, хотя встаёт несколько вопросов: по какой причине монахам вздумалось хранить алкогольный напиток как реликвию и какие метаморфозы случились с христианством, чтобы легализовать в нём алкоголь?

Если на второй вопрос мы ответили выше, то на первый мы обнаружили одну из версий объяснения в криптоисторическом детективном романе писателя под псевдонимом «Денис Абсентис» «Шестой ангел. Начало»:

«— Симптомы расстройства сознания у монаха Медарда, все эти «шептания сатаны» и яркие видения, вполне соответствуют святоотеческим преданиям о «демонских стреляниях», о дьявольском искушении. Встречаются подобные симптомы и в трудах психиатров, которые, к слову, уделили творчеству Гофмана достаточно много внимания. Но ключ здесь, я полагаю, именно в искушениях святого Антония, в его «дьявольском вине». Впрочем, давайте проверим, не изменяет ли мне память. Будьте любезны, достаньте книгу Гофмана, она там, на четвертой полке слева, — фон Рейхардт указал мне на пыльный стеллаж в углу.

 Я поднялся на три ступени старой скрипучей стремянки и дотянулся до книги.

 — Еще захватите монографию Августа Гирша, она стоит почти рядом. И там же чуть выше на полке английская энциклопедия Британника. Возьмите том на букву «С».

 Минутой позже я спустился с тяжелыми книгами и вопросительно посмотрел на Рейхардта.

 — Посмотрите, когда напечатана книга Гофмана.

 — В 1816 году, — ответил я, открыв титульный лист фолианта.

 — А теперь, пожалуйста, взгляните статью «Спорынья» в Британнике.

 Я пролистнул энциклопедию, и мой взгляд тут же выхватил нижнюю строчку статьи, сообщающую о том, что последняя известная большая эпидемия эрготизма произошла в 1816 году.

 — Но ведь написано, что эпидемия случилась в Лотарингии и Бургундии, а не в Германии! — воскликнул я. — Да и писал Гофман свой роман, надо полагать, на год-два раньше, чем он был напечатан. Были ли эпидемии в те годы? Может, это просто совпадение? К тому же Гофман был алкоголиком, насколько я помню. Этого достаточно для объяснения его мрачных фантазий.

 — Лотарингия граничит с Германией. Ее главный город Мец — бывший германский город, и, кстати, издавна снискал себе славу одного из основных мест распространения психических эпидемий, вызванных отравлением спорыньей. Именно в Меце и его окрестностях тысячи людей корчились в безумных плясках Витта еще с четырнадцатого века. С 1374 года там даже ежегодно сжигали в специальных корзинах по дюжине кошек, чтобы отогнать дьявольское проклятие, поскольку считали этих несчастных животных ведьмами в кошачьем обличии, виновными в насланной порче. Я для этого и попросил вас достать монографию Гирша. Он составил таблицу эпидемий эрготизма, далеко не полную, конечно, но нам хватит и того, что есть. Посмотрите интересующие нас года.

 — Эпидемии в 1813 году, в 1814. — озадаченно пробормотал я минуту спустя, откладывая книгу в сторону.

 — А в следующем 1815 году хлеб во Франции был настолько сильно поражен спорыньей, что французам даже пришлось закупать муку в России, где погодные условия в том году были лучше. Они закупили зерно в Одессе у грека Григория Маразли, который на этом несметно разбогател. Гофману совсем не обязательно было самому попадать под власть огня святого Антония. Все было очень тесно переплетено. Война, оккупация, Рейнский союз, Шестая коалиция, Ватерлоо, разгром Наполеона. Вернувшиеся из России войска Наполеона тоже пострадали от спорыньи, по крайней мере, под Смоленском. В те годы, когда Гофман писал роман, Франция уже несколько лет была охвачена эпидемией. С давних времен в Европе не было никого, кто бы не слышал о святом Антонии, об его искушениях и видениях. Его имя было у всех на устах и в Германии, и во Франции. Святого Антония боялись, и ему же молились о спасении от его убийственного огня. Да и само вино святого Антония — это не выдумка. Именно таким «эликсиром дьявола» пытались лечить больных монахи ордена святого Антония. Вино это настаивалось на мощах святого Антония, но не в них скрывалась его сила.

 — В это вино, кроме мощей, добавляли что-то еще? — спросил я, вспоминая посещение музея и Изенхеймский алтарь.

 — Монахи клали в вино корень легендарной мандрагоры, который помогал снять физическую боль. Но создавшая о себе столько мифов мандрагора — сильный галлюциноген, поэтому галлюцинации от спорыньи многократно усиливались действием мандрагоры. Лекарство от безумной болезни само несло безумие. Больные в этих монастырях сходили с ума от открывавшихся им бездн ада. К тому времени, когда Гофман писал свой роман, монастыри уже были закрыты, и он вполне мог встретить своего безумного Медарда воочию в ближайшем трактире. Впрочем, обычно эти сумасшедшие становились таковыми и без особого вина. Даже если огонь святого Антония мог пощадить их тело, то не щадил их разум. Отравленные ядом обезумевшие люди бродили мрачными тенями по улицам городов. А уж разговоры о том, как сатана искушал несчастных видениями, подобными искушениям святого Антония, можно было услышать на каждом углу. Дьяволом западной мифологии, который лишал людей разума, была спорынья. Дьявол — это ее настоящее имя. И этот вечный враг рода человеческого в девятнадцатом веке снова вернулся, чтобы по-прежнему властвовать над людьми.

 — Что ж, раз эпидемии шли каждый год с 1813-го по 1816-й, то теперь поражение Наполеона при Ватерлоо в 1815 году заиграло для меня новыми неожиданными красками, — пробормотал я, взяв в руки книгу Гофмана и машинально открыв ее на первой же попавшейся странице»[103].

Смесь мандрагоры с алкогольным вином, пожалуй, явно подходит на роль эликсира, выпитого Медардом. Однако приведя фрагмент из книги «Шестой ангел. Начало», мы отложим увлечение её автора исследовательской темой эрготизма по одной простой причине: ядовитый грибок спорынья хотя и отравлял сотни невежественных земледельцев, однако с этим коварство ситуации вокруг алкоголя никоем образом не сопоставимо по масштабам, заложенным в коварной формулировке «культура пития». Отделять зёрна от плевел человечество со временем научилось, но ещё не поняло опасность «зелёного змия». Несомненно другое, что эпизод с двумя одинаковыми ключами показывает: повествование монашеских записок изначально было дневником монаха Медарда, подвергшимся по каким-то причинам редактуре со стороны. Определение того, кем этот редактор был, пока мы отложим в сторону. Важно другое, что эпизод с двумя ключами – позднейшая вставка в дневник монаха, и Медард выпил смесь алкоголя с мандрагорой, которая стала вторым шагом на пути его личностной деградации. И ещё с ним встретилась некая незнакомка, которая, очевидно, была на проповедях монаха и влюбилась в него, признавшись ему в этом. Явно ради неё Медард был готов бежать из монастыря, а просьба приора о посланнической миссии в Рим явно к этому его склонила.

Итак, Медард отправляется в Рим, перелив в свою флягу эликсир дьявола из прежней бутылки, но в пути с ним происходят странные события. Как гласит повествование монаха в главе романа «Первые шаги в миру», Медард, думающий о своем плане отыскать незнакомку, натыкается на человека, спящего у обрыва скалы. Он пытается помочь ему, но человек соскальзывает и падает в пропасть. Медард убежден, что именно из-за него человек погиб, он хватает личные вещи незнакомца и убегает. Встретившийся ему егерь признает в нем хозяина – графа Викторина. Именно его вещи и держит Медард. Егерь сказал, что план графа удался, и он действительно выглядит как монах, что поможет ему в некоем придуманном совместно с баронессой плане. Медард принял роль графа и направился к замку. Привратник признал Медарда, но, наущенный чужим шепотом, Медард сказал о религиозной цели прибытия. Привратник Райнхольд рассказал ему о письме к монаху спасти от безумия помешавшегося Гермогена, о бароне, его детях от умершей жены, Гермогене и Аврелии, и о баронессе Евфимии, которая обольстила барона. Сам Райнхольд Евфимию недолюбливает, хоть она искусна в общении и никого не оставляет без особого внимания. У Евфимии есть тайная связь с графом Викторином, именно к ней должен был явиться переодетый граф.

Официальная цель монаха – спасти от безумия помешавшегося Гермогена. В Медарде чуть не опознали Викторина благодаря сильному сходству, но все обошлось. В Аврелии Медард узнает прекрасную незнакомку, и прежнее сладострастие вновь воскресает в нем. Баронесса рада, что ее план исполнился по переодеванию Викторина в монаха, они с Медардом предаются плотским утехам, тот все больше входит в роль графа. Безумный Гермоген изобличает лживость монаха. Евфимия говорит, что невозможность влиять на Гермогена является проблемой в ее стремлении управлять всеми вокруг, и к Гермогену нужно приблизиться через Аврелию. Евфимия предлагает Медарду возвыситься над семейством барона, вдохновленный ею Медард принимает предложение. Через барона Медард становится духовником Аврелии, и, вынашивая планы по ее совращению, испытывает ненависть к баронессе. Гермоген нарушает замысел и называет Медарда убийцей. Евфимия ревнует к Аврелии, но рада, что план приходит в исполнение. Она подговаривает Медарда убить Гермогена, но Медард раскрывает тайну гибели Викторина и смеется над Евфимией. Евфимия готовит яд, но Медард подменяет бокалы, и баронесса умирает в мучениях. Медард готовится совершить прелюбодеяние над Аврелией, но его останавливает готовый драться Гермоген. Ножом Медард убивает Гермогена, весть об убийстве разносится по замку, и Медард сбегает, воспользовавшись помощью егеря.

Уже здесь мы сталкиваемся с тем, что у рассказчика, по его собственным признаниям, происходит всё большее расстройство психики: слуховые и визуальные галлюцинации, спутанность сознания, проблемы с самоидентификацией.

«Подлинное мое «я» превратилось в лютую игру прихотливейших обстоятельств и, распадаясь в чужеродных образах, качалось, как в море, без всякой опоры на бешеных волнах превратностей, захлестывающих меня. Я безнадежно потерял самого себя. Викторин явно был ниспровергнут в бездну моей рукой, хотя и не моя воля двигала ею, а случай; теперь на его месте я, однако Рейнгольд видел отца Медардуса в монастыре капуцинов, что в…р, и для него я по-прежнему я. Роман с баронессой, затеянный Викторином, падает теперь на мою голову, ибо Викторин ― это я. Я тот, за кого меня принимают, а принимают меня не за меня самого; непостижимая загадка: я ― уже не я».

Получается, что нет ясности, где находится Медард, а где Викторин, поскольку они похожи лицом друг на друга, что выдаёт их родство. Непонятно также, как баронесса могла пригласить Медарда посредством письма в замок, если он его не получал согласно реакции монаха на эти сведения от Райнхольда. Очевидно, что у Евфимии был с самого начала план переодеть её любовника в монаха. Очевидно, что она знала о монахе Медарде как об искусном ораторе, возможно, посещала его проповеди, и потому он получил пригласительное письмо от неё насчет Гермогена, когда он покинул монастырь, чтобы потом использовать его документы и одежду для Викторина. Граф потом догнал монаха, оглушил его и скинул в пропасть, когда тот отпил глотка эликсира. Однако граф и сам потом наверняка выпил злополучную бутылку зелья, поскольку у него начались или обострились психические проблемы с самоидентификацией. Именно поэтому мы можем объяснить ситуацию с ложным воспоминанием в записках монаха о двух одинаковых ключах от ларца эликсира дьявола, и потому делаем вывод: смесь алкоголя и мандрагоры обострили психические недуги графа настолько, что он стал считать себя монахом Медардом и стал в итоге редактором дневника своего двойника, примешивая свои ложные воспоминания с воспоминаниями монаха Медарда. Это также его сводит к совершению нескольких убийств и многочисленным бегствам. В итоге рисуется следующая картина: Викторин становится причиной падения монаха Медардуса в горную пропасть. После этого он в его обличье является в замок барона. Из обитателей замка только Евфимия узнает его. Граф Викторин состоит в любовной связи с Евфимией, но в тайне вожделеет её падчерицу – Аврелию. Однако постепенно сходящий с ума Викторин в такой степени вживается в образ монаха, что у него начинаются проблемы с самоидентификацией. Объявляя себя Медардом, он провоцирует Евфимию на попытку его отравить, однако Викторин подменяет бокалы вина и отравляет её сам. Пытаясь приблизиться к Аврелии, он сталкивается с разъяренным Гермогеном. При этом отметим, что Гермоген успевает оставить такую же крестообразную метку на шее, какая была у монаха Медарда, возможно, из-за ношения нательного креста Медарда.

«То был Гермоген; мне потребовалась вся моя сила, чтобы вырваться; я бросился прочь, но он снова вцепился в меня сзади и в бешенстве принялся грызть мне шею».

Граф убивает его ножом и бежит из замка, воспользовавшись помощью егеря. Ему мерещится окровавленный Медард в замке барона при бегстве от преследователей – иллюзия его разгорячённого сознания.

Согласно повествованию главы «Путешествие с приключениями», в деревне недалеко от замка переодетый Викторин, избавившись от монашеского одеяния, без документов подкупает судью и избавляется от нежелательного внимания. Ведьма у ворот просит грошик, обещая прогнать мертвеца, который не дает лошади выехать из города. Граф, слыша, как она называет его кровавым монахом, кидает мелочь, и лошадь выезжает из деревни. В торговом городе спустя несколько дней Викторин встречает цирюльника Пьетро Белькампо (на немецкий лад Петера Шенфельда), который принимает того за монаха из-за слов Викторина. Причудливый коротышка своей увлеченностью и любовью к гениальности во всем (даже в парикмахерском деле) завоевывает любовь аристократа. Белькампо меняет прическу Викторина и наставляет, как скрыть монашеские повадки. В одном из отелей Викторин узнает о выставке чужеземного художника, прибыв туда, он застает старика, который рассказывает ему все о портретах. На одном портрете граф видит аббатису, на другом – Аврелию, и при том распаляется, вновь строя планы по овладению несчастной девушкой. В кружке знакомых граф сталкивается с тем самым художником. Далее граф берёт воспоминание Медарда о его витийствовании в день отшельника Антония и от имени Медарда пишет, якобы узнавая в живописце знакомого Медарда:

«Неописуемая, непостижимая для меня самого буря предчувствий бушевала во мне, когда на следующий вечер позже обычного я пришел в общество: приезжий сидел за столом спиной ко мне. Как только я сел, как только увидел его, передо мной застыли черты страшного пришельца, который тогда в день святого Антония стоял, опершись на колонну, и нагнал на меня такую боязнь и ужас».

Художник говорит о портрете Аврелии, на котором написана святая мученица Розалия. Далее он рассказывает слух о произошедшем в замке барона и указывает пальцем на Викторина:

«Когда смех наконец пошел на убыль, приезжий внезапно спросил:

― А дьявола вы уже видели, господа?

Общество сочло вопрос прологом к очередной побасенке, и послышались уверения в том, что пока не имели чести; тогда приезжий продолжал:

― А вот я если бы малость не опоздал, то имел бы такую честь, и не где-нибудь, а в горном замке барона Ф.

Я содрогнулся, другие же заранее хохотали:

― Дальше, пожалуйста, дальше!

― Вероятно, вы все, ― продолжал приезжий, ― если только вы бывали в горах, помните дикую мрачную местность, где, выйдя из глухой еловой чащобы, путник попадает на кручу и перед ним разверзается глубокая черная пропасть. Это так называемое Чертово Урочище, и там же торчит скала, образующая так называемый Чертов Трон. Говорят, будто граф Викторин сидел как раз на этой скале, обмозговывая ковы, а дьявол, естественно, тут как тут, и Викториновы ковы ему так понравились, что он вздумал взять их на себя, а графа спихнул в пропасть. Дьявол обернулся капуцином и нагрянул в замок барона, побаловался с баронессой и спровадил ее в преисподнюю, к тому же он прикончил младшего барона, сумасшедшего, нарушившего дьяволово инкогнито и прямо сказавшего: это дьявол! ― но при этом спаслась христианская душа, на которую всерьез рассчитывал коварный дьявол. Потом капуцин сгинул, никто не понимает, как, правда, поговаривают, что его спугнул Викторин, когда, окровавленный, встал из могилы. Дело это темное, но кое в чем я могу вас уверить: баронесса была отравлена, Гермоген подло зарезан, барон умер от горя, Аврелия, эта самая праведница и святая, которую я писал как раз тогда, когда произошел этот ужас, осталась одна-одинешенька на белом свете, вот сиротка и укрылась в монастыре цистерцианок, настоятельница которого была не чужая ее отцу. Портрет этой благородной дамы вы изволили видеть у меня в галерее. Впрочем, этот господин (он указал на меня) даст мне сто очков вперед по части подробностей, он-то гостил в замке, когда там такое творилось».

В черте Викторин узнает себя. Он хочет заколоть художника стилетом, но терпит поражение и сбегает. Цирюльник Белькампо провожает Викторина, говоря ему, что приезжий художник – фантом-вампир, питающийся разрушительными эмоциями и которого можно убить лишь силой мысли:

«― Кто владеет моментом, кто противостоит наитиям высшего духа! ― продолжал крошка с пафосом. ― Пока я занимался вашей шевелюрой, дражайший мой, во мне возгорались comme а l’ordinaire (как обычно (фр.).)  грандиознейшие идеи, неистовый взрыв безудержной фантазии отвлек меня, и я не только забыл пригладить и уложить мягким завитком прядь раздражительности, но позволил торчать над вашим лбом двадцати семи волоскам боязни и ужаса; они-то и ощетинились, когда на вас уставился живописец ― он же, в сущности, фантом, ― а потом, заныв, припали к пряди раздражительности, и она наэлектризовалась, то есть зашипела, затрещала и рассыпалась. Я же видел, как вы вспылили, дражайший мой; вы даже вынули ножик, его явно коррозировала высохшая кровь, но ведь это тщетное поползновение отправить в Эреб его обитателя, ибо этот живописец не то сам Агасфер, Вечный Жид, не то Бертран де Борн, не то Мефистофель, не то Бенвенуто Челлини, не то святой Петр, словом, жалкий фантом, и ничем его не отвадишь, кроме как раскаленными щипцами для завивки, которые могут иначе выгнуть или выгнать идею, а что он такое, как не голая идея; могла бы помочь также электризующая укладка мыслей; этот вампир ведь сосет их. Обратите внимание, дражайший, мне, художнику и профессиональному фантасту, подобные вещи ― пшик, сущая помада, как говорится, но заметьте, это выражение исходит из моего художества, и в нем больше смысла, чем кое-кто считает, ибо только в помаде натуральное гвоздичное масло. <…>

Наконец, схватив нож со стола, куда я положил его, переодеваясь, он встал в позу фехтовальщика и принялся разить воздух.

― Я казню вашего неприятеля, ― кричал он, ― а поскольку он голая идея, только идея может его казнить; вот его и прикончит моя идея, экспрессивно подкрепленная физически. Apage, Satanas, apage, apage, Ahasverus, allez-vous-en! (Прочь, сатана, прочь, прочь, Агасфер, убирайтесь! (лат. и фр.).) Вот и сгинул интриган, ― сказал он, положив нож на место, глубоко вздохнув и вытерев пот со лба, как после тяжелой работы. Я хотел спрятать нож и по привычке сунул было его в рукав, как будто все еще носил монашескую рясу, что не ускользнуло от его внимания, побудив малыша хитренько улыбнуться».

Цирюльник просит помолиться за своего грешного двойника – часть его эго. С этим граф покидает город.

Из-за трудной ситуации в дороге Викторин оказывается в доме у лесничего, где ночует, пока его карету чинят. Ночью в комнате графа появляется монах, в котором тот с ужасом узнает своего двойника. Монах допивает остатки эликсира, а потом предлагает Викторину побороться, «а кто выйдет в короли – напьется крови». Оказывается, что монах настоящий, он безумен, после сцены за столом его уводят в башню, а потом выпроваживают в сумасшедший дом. Оказалось, что у лесничего этот монах появился несколько недель назад, по всем признакам его рассказ совпадает с историей Медарда. Обращает внимание то, что мы были правы, когда предположили, что граф в монастыре с Медардом не виделся, а монах сам выпил смесь алкоголя и мандрагоры из бутылки дьявола, имевшейся в реликварии. Если предположить, что в пропасть полетел граф Викторин, то этому есть возражение: ему неоткуда было узнать о том, что происходило с Медардом в монастыре до его выезда, что он выпил эликсир дьявола. Свались бы граф Викторин в пропасть, тогда бы возможности выпить эликсир дьявола у него не было, и он не стал бы переодеваться монахом и скитаться подальше от замка барона, поскольку его целью было бы добраться до своего егеря, который был в деревне недалеко от замка барона. Сам монах рассказывает следующее о себе:

«По всем статьям я был примерным иноком, не говоря уже о моей набожности, и я бы далеко пошел, меня уже прочили в настоятели. Тут един из братьев возвратился в монастырь из дальнего путешествия и доставил разные реликвии, он уж знал, где их взять. Среди этих реликвий была некая закупоренная бутылка; по преданию, святой Антоний отнял ее у дьявола, а дьявол хранил в ней совращающий эликсир. И сию реликвию мы блюли тщательно, хотя, по мне, она возмущала дух благочестия, без коего что за реликвия, да и вообще было в ней что-то богопротивное. Вот и выпала мне на душу неописуемая похоть отведать запретного, таящегося в бутылке, и я ухитрился стащить ее, а когда откупорил, то почуял сладость, разлакомился и выпил хмельной напиток до последней капли. Как после того извратилась вся моя чувственность, как жадно возалкал я мирских услад, как совращающий образ порока представился мне лучшим цветом жизни, об этом и говорить зазорно, короче, дальнейшая жизнь моя ― череда срамнейших преступлений, и хотя хитрость моя была дьявольская, я попался, и приор осудил меня на вечное заключение».

В итоге Викторин выбрасывает прочь бутыль с проклятым напитком. На охоте, задумавшись, Викторин убивает птицу, не целясь, от чего приходит в ужас, думая, что он уже продал душу дьяволу. Он прощается с лесничим и его семьей, покидая их. В главе «Придворная жизнь», в герцогстве лже-Медард Викторин решает сблизиться с герцогской четой, тем более что сестра герцогини – аббатиса монастыря бернардинок, названная мать Медарда. Он заводит знакомство с герцогом и представляется ему Леонардом. Герцог предлагает Викторину сыграть в карточную игру удачливых – фараон. Во время игры Викторин видит герцогиню, и она кого-то узнает в нем – сама она при этом очень похожа на аббатису. В игре Викторин ставит на карту дамы, в которой видит Аврелию, и несколько раз подряд выигрывает, в чем собравшиеся видят огромную удачу. Он пытается сблизиться и с герцогиней, но она держится отстраненно. Граф видит в галерее портрет, похожий на него самого, и лейб-медик рассказывает ему историю Франческо, чье лицо было написано на портрете.

Брат герцога возвратился из странствий вместе с Франческо, и вскоре тот увлек старшую сестру герцогини, которая сама увлеклась его братом – принцем. Герцог, замечая это, подстроил все так, что ко двору прибыла итальянская принцесса, чье лицо было похоже на другой портрет из галереи. Франческо стала снедать тайная тоска и страсть. Отдалившись от добродетельной герцогини, принц увлекся итальянкой. Появился таинственный художник-нелюдим, нарисовавший портрет сестры герцогини, который выдали за портрет самой герцогини из-за схожести черт. Герцогиню художник недолюбливал. Он так же писал и портрет итальянки, из-за чего принц начал ревновать. Он попытался выгнать художника, в ответ на это художник исказил почти законченный портрет итальянки и предрек скорую смерть принцу. Бракосочетание принца и итальянской принцессы состоялось. Ночью принц был убит, подозрение пало на художника, а отношения Франческо и сестры герцогини стали крепче. Франческо разгонял тучи траура над герцогской четой, и те, видя его томление, тайно устроили его брак с итальянкой, которая оказалась беременна. В капелле на венчании Франческо увидел художника и с ножом кинулся на него, но упал в двух шагах. Паж опознал стилет, которым и был убит принц. Сын вдовствующей принцессы был воспитан под именем графа Викторина, а сестра герцогини подстриглась в монахини и так дослужилась до аббатисы. Лейб-медик хочет сказать что-то важное о женщине с ребенком, вернувшейся из паломничества в монастырь аббатисы, но его перебивают.

Вечером при дворе Викторин встречает Аврелию, ему чудится злобно ухмыляющийся двойник подле Аврелии, и кажется, что он вслух произносит то, что говорит ему двойник. Памятуя о преступлении, Викторин-Леонард избегает Аврелии. В парке лейб-медик рассказывает ему, что при дворе Викторин расхохотался, как безумец, и сбежал. Многие приписали это воздействию дьявола, а Аврелия в истерике выкрикнула имя Гермогена. Там же проходят мимо герцогиня и Аврелия. Викторин пытается извиниться, но Аврелия падает в обморок, а герцогиня пытается его отогнать. Ночью графа арестовывают и бросают в казематы, где содержатся опасные преступники. На допросе он выдает себя за поляка Крчинского и рассказывает, что странный незнакомец по ошибке взял его бумажник и оставил свой. Незнакомцу Викторин придал черты Медарда. Викторина отправляют в камеру, он долгое время не видит никого, кроме тюремщика. По ночам он слышит зовущего его двойника. Иллюзия страшной фигуры с ножом в руке, поднимающаяся из-под пола камеры, также мерещится графу.

Следователь на новом допросе ловит заключенного в слабом знании польского и в слишком явном немецком произношении. Также приглашенный патер Кирилл опознает в Викторине Медарда, указывая на его крестообразный рубец на шее. Викторина отправляют обратно, он строит новые планы, но узнает, что его собираются колесовать. Двойник говорит с графом, в одну из ночей он обнаруживает свой нож у себя. Графа ведут на дыбу, дабы под пытками вырвать признание, он пытается убить себя, вонзив нож в сердце, но рука его метит в шею, и об рубец в виде креста клинок ломается, как стекло.

На дыбе Викторин теряет сознание и видит художника, который предстает ему как Пилигрим в чудесном лесу. Граф понимает, что именно он был всюду в его жизни. Художник говорит о неотвратимости цели. Утром сообщают, что убийца Евфимии и Гермогена опознан как монах Медард, которого обнаруживают в сумасшедшем доме и ведут под стражу в крепость, и с Викторина-Леонарда снимаются все подозрения. Следователь прощается с графом, но говорит ему, что его легенда ненадежна, и, раз уж он путешествует инкогнито, ему следует быть осторожней. Лейб-медик оканчивает легенду о вдове Франческо, паломнице монастыря Святой Липы, и ее сыне, которым и был Медард, и которого привезли в тюремную крепость связанным в телеге, в связи с чем Викторин был освобожден. Викторин понимает, что Франческо – его отец и отец Медарда, и что именно его ножом он убил Гермогена. Он догадывается, что это его двойник подстроил все так. Его опять донимает иллюзорный двойник, в котором по манере общаться можно узнать прообраз пресловутого Смеагола-Голуума из романа Д.Р.Р. Толкиена «Властелин колец» с его «прелестью», раздвоившегося в личности хоббита, искушенного кольцом всевластия главного отрицательного персонажа романа Саурона:

«Когда в ночной темноте я поспешал назад в резиденцию, я не мог отделаться от ощущения, будто кто-то сопутствует мне бегом и неотвязный шепот преследует меня:

― Всю-ду… всюду я с то… бой… с то-бой… бра-тец мой… братец мой Медардус!

Мои глаза уверяли меня, что призрак двойника колобродит лишь в моей собственной фантазии, но я не мог отделаться от этого страшного морока и не прочь был даже, в конце концов, покалякать с ним, признаться, что я снова сглупил, струхнув перед этим олухом Гермогеном, но я все равно скоро овладею святой Розалией, никуда она от меня не денется, она моя, только моя, на то я и монах, на то я и постригался. Мой двойник хихикал и всхлипывал в ответ по своему обыкновению и лопотал:

― Спе… спе… спе… спеши!

― Терпение, ― урезонивал я его, ― терпение, мой мальчик! Все идет как по маслу. Правда, вот Гермогена я не дорезал, у него такой же проклятущий крест на шее, как у тебя и у меня, однако мой ножик не только блестит, но и режет, но и разит.

― Хи… хи… хи… рази верней… рази верней…

Науськивания моего двойника стихли в свисте предрассветного ветра; его вызвал пламенный пурпур, разгоравшийся на востоке».

Скрывая своё «я», лже-Медард Викторин говорит лейб-медику, что видел все эти факты о Медарде в своем странном вещем сне. Пока граф рассказывает это, ему слышатся просьбы двойника о помощи. Викторин оправдан, все принимают его легенду за правду, Аврелия влюбляется в него. Однажды он почти поддается преступному вожделению, но Аврелия видит призрак Гермогена и сбегает. Герцог готов обручить Аврелию с Викторином-Леонардом, благо именно Аврелия ложно свидетельствовала против того. Викторин слышит голос в душе, который говорит, что Аврелия станет святой мученицей, и не ему дерзать брать ее в жены. Аврелия в глубоком расстройстве, Викторин лаской вытягивает из нее признание о том призраке, что преследовал ее в ту ночь. Она рассказывает о кровавом монахе-убийце. Любовь графа погасает, сменяясь яростным желанием ее падения. Аврелия рассказывает и о своем детстве с Гермогеном, который уже тогда говорил безумные вещи, похожие на правду. Он сказал, что мать их общается с чертом, и маленькая Аврелия верила этому, потому что их мать часто болела. Аврелия видела, как ее мать говорила с портретом, называя его именем Франческо, она догадалась, что таинственный собеседник появляется из картины. Гермоген говорит, что дьявол принимает любые очертания. После кончины их матери ужасный портрет по приказу герцога уносят и передают Райнхольду. В болезни Аврелия видит незнакомца с портрета, который разговаривает с ней. Она влюбляется в него, после прочтения «Монаха» Льюиса ей начинает казаться, что дьявольщина и ее некое высшее предназначение – это реальность. Тогда она узнает о проповеднике Медарде и видится с ним, убеждаясь, что он похож на портрет незнакомца и на его призрак из снов. Аврелия выздоровела от любви после встречи, но продолжала посещать лицемерные проповеди монаха, хоть ее все и предостерегали. В Леонарде она увидела того самого убийцу ее брата.

Идут приготовления к свадьбе, проходят дни, герцогиня терпит лже-Медарда Викторина в роли жениха Аврелии. Далее Викторин вставляет ложное воспоминание о матери Медарда или его вставляет из другой части повествования монаха: во сне лже-Медард видит призрак матери Медарда, которая упрекает его, он пытается петь святые гимны, но дьявольская сила все заглушает. Викторин узнает, что мать Медарда умерла, когда об этом сообщают двойнику, он говорит, что жена погибшего принца умерла уже давно. Викторин видит в свадьбе с Аврелией свое спасение. Наступает долгожданный день. В день свадьбы двойника собираются казнить. Он кричит Викторину прежние слова о борьбе на крыше. Приступ агрессии накатывает на Викторина, он кричит в исступлении, что он Медард, выхватывает нож, ударяет Аврелию, кровь брызгает ему на руку, не помня себя, он бежит к телеге с двойником, размахивая ножом. Наступает суматоха, нападающего ищут, граф убегает в лес, там его настигает двойник, с которым Викторин сражается. Викторин убегает в беспамятстве, преследуемый двойником, спустя долгое время умоисступления он наконец теряет сознание.

Викторин приходит в себя в больнице в Италии. Там он встречает Белькампо, который называет себя воплощенной глупостью монаха, идущей за ним, пока тот не натворил опасных дел. Викторин обнаруживает на сутане, надетой на него, имя Медарда. От Белькампо граф также узнает, что они попали в сумасшедший дом. Оказывается, что Белькампо следовал за Викторином и видел, что художник исчез со своими картинами. В лесу он увидел обнаженного мужчину в беспамятстве и убегающего от него мужчину в изящном костюме. В болезном Пьетро признает Медарда, тот ходит за ним, но ни на что не реагирует. Белькампо надевает на Викторина сутану, лежащую рядом – видимо, двойник поменялся с ним костюмом. Они дошли до сумасшедшего дома, там Викторин и очнулся. Лже-Медард Викторин выздоравливает, добирается до монастыря недалеко от Рима. Там приор накладывает на него, мятущегося, жестокую епитимью, но тот добровольно бичует себя, пытаясь аскезой отогнать призраки прошлых грехов. У лже-Медарда ничего не выходит, но он доводит себя до совершеннейшего исступления. Монахи это замечают, и приор снимает епитимью. Он дает лже-Медарду Викторину пергамент, который оставил ему таинственный художник. Автор дополнил заметками о родстве героев этот важный пергамент, который приводится как часть записок лже-Медарда.

Согласно пергаменту, сам художник – призрак, древний покровитель рода, своим грехопадением положивший начало богохульному роду и фиксирующий историю своего рода на пергаменте. Его звали Франческо, будучи старшим сыном в герцогском роду, он отказался от наследия и стал подмастерьем у великого художника Леонардо да Винчи. Искусство его становилось все лучше, он помогал мастеру расписывать церковные приделы, но сам впал в грех. Со своими друзьями он алкал запретных удовольствий и предавался пороку. У него кончились деньги, а наследовавший престол младший брат не спешил высылать Франческо его пенсию. Дабы заработать денег, Франческо вызвался написать для монастыря портрет святой Розалии. Он заболел, выписывая портрет, и однажды дьявол, затесавшийся среди друзей художника во время очередного пиршества, в виде фальшивого лекаря принес ему свои эликсиры. Франческо выпил греховного вина, и в нем открылся порочный талант. Он попытался расписать мученицу Розалию в виде античной Венеры, но странная сила не давала ему это сделать. Наконец у него получилось выписать лицо Венеры, и он, подобно Пигмалиону, возжелал свое творение. Посланница дьявола, женщина, похожая на Венеру, пришла к художнику, от их разгульной связи родился сын, но женщина умерла при родах и в после смерти стала жуткой старухой, от чего всем показалось, что ее красота была дьявольским наваждением. Этот разгульный образ жизни пары, не скрепившей брак, вызвал гнев у местных жителей. Художник в беспамятстве бросился прочь и, преследуемый инквизицией, укрылся в пещере. Он хотел размозжить ребенку голову, но тот жалобно плакал, Франческо выжал ему сок из апельсина и оставил его в пещере. Убегая, Франческо услышал, как святая Розалия заступается за него, но громогласный голос сказал, что он будет проклят и продолжит жить, пока не умрет последний из проклятого рода. Ребенка нашел герцог Филиппе во время охоты. Он назвал мальчика Франческо и воспитал как своего сына. Тем временем художнику назначили послушание в виде паломничества в монастырь Святой Липы, который нужно было расписать. Художник исполнил свое послушание. У герцога в романе с графиней родились дети – Пьетро Франческо и Анджола. Но эти дети были от Франческо, который овладел ею и опутал ее своими сетями. Так Франческо отплатил неблагодарностью своему спасителю. Описывая дальнейшую историю рода художника, пергамент кончается тем, что живописец приходил к маленькому Медарду (Франциску) в виде Пилигрима, видел воочию, как к нему являлся младенец Иисус и верил, что Медард посвятит себя служению Богу, и проклятие рода прервется.

Исходя из пергамента художника, родовое дерево проклятого художника расписывается ниже приведенной схемой. Мы к этому добавим, что не только проблемы исторически сложившегося христианства и алкоголя затрагиваются в романе Гофмана. В судьбе художника, который покусился на святость священного образа, нарисовав его в античном кощунственном ракурсе, отражается вопрос о направленности использования творческого потенциала его обладателем и соотношении нравственности и творчества. В ней же всё свелось к одному: алкоголь, не порицаемый античностью и исторически сложившемся христианством, бездумное поклонение античным мифам и образам, их смешение с церковной догматикой – такое действительно могло быть только в эпоху Возрождения Западной Европы. Одним словом, идолопоклонство и страсть к наркоядам стали причиной родового проклятия Викторина и Медарда.

Однако, кроме этих оснований, было ещё кое-что заложено в судьбе Медарда настоящего, а также в судьбу рода художника. Дело в том, что этот род, кроме проклятия, преследовала символика розы и креста – отличительный символ розенкрейцеров. Монах Франциск принимает постриг под именем Медарда, канонизированного в католичестве французского епископа, учредившего праздник роз, которыми увенчивали достойнейшую девицу в епархии. Также отшельница Розалия, на образ которой покусился художник Франческо, становится скрытой покровительницей рода:

«Образы розы и креста играют смыслообразующую роль в «Эликсирах дьявола», участвуют в развитии авторской концепции и связаны с одной из главных проблем в романе – путь героя к самопознанию, «внутрь себя». Роза и крест сопровождают главного героя на протяжении этого пути: маленький Франциск встречается с чудесным младенцем, который собирает из пестрых камешков крест; сам Франциск носит на шее печать в форме креста, оставшуюся от алмазного креста княжны, и т. д. Запах роз связан с появлением Аврелии, розами украшен ее свадебный наряд, а затем и одеяние героини для принятия монашества. <…>

В романе Гофман описывает историю рода художника Франческо, который осмелился на большое кощунство – решил написать лик святой Розалии (католической святой, отшельницы, покровительницы города Палермо и всей Сицилии) в образе языческой богини Венеры. С этого момента дьявол проникает в его душу, в которой начинается борьба добра и зла, святого и порочного, что будет происходить со всеми потомками его рода. Франческо живет в преступной связи с женщиной, дьяволицей, которая словно сошла с его портрета. Сын, рожденный от этих отношений, становится первым звеном в цепи порочного рода. После смерти дьяволицы, узрев ее подлинную сущность, Франческо раскаивается и предается молитвам.

Святая Розалия, над которой он глумился, поверив в искренность его раскаяния, готова простить художника, поэтому является ему и с этого момента становится покровительницей его рода. Отныне ее присутствие угадывается благодаря запаху роз, который распространяется в том месте, где происходит действие, что случается каждый раз, когда потомки рода Франческо стремятся встать на праведный путь. С этого момента роза и крест становятся символами принадлежности к определенному роду» (В.В. Королева «Символический смысл образов розы и креста в романе Э.Т.А. Гофмана «Эликсиры дьявола»»)[104].

Практически это означает, что предыстория рода художника отражает отказ большинства мирян католичества, ответвления исторически сложившегося христианства, от возможности отказаться от античного и библейского идолопоклонничества, от того, чтобы стать думающими людьми, в эпоху Возрождения Западной Европы. Попытка уйти от идолопоклонничества в любой форме в Западной Европе породило розенкрейцерство, не имеющее ничего общего с позднее возникшим масонством, но розенкрейцеры потерпели поражение ввиду отказа этого большинства от возможности измениться.

После жестокого покаяния лже-Медард Викторин идет в Рим к папе. Папа обвиняет того во грехе, но лже-Медард верит в истинность своего покаяния и рассказывает свою историю. Папа ведет с ним беседу и в конце говорит, что не прочь назначить лже-Медарда как причастного к таинствам небесной борьбы своим духовником. Тот удивляется и уходит. По дороге обратно он видит балаганчик, в котором шутовствует новый буффон Белькампо, которому советовали обратиться к этому жанру искусства. Викторин смеется над шутовством, к нему подходит аббат, который произносит смутную угрозу относительно того, что лже-Медард становится новым папским фаворитом. Белькампо рассказывает, что нынешний папский духовник готовит заговор против лже-Медарда и советует ему бежать. Однако тот не успевает бежать, в полночь отец-настоятель приезжает к нему в крытой карете и зовет его «туда, где он нужен». Доминиканцы собираются казнить Кирилла за мнимое покушение на папу римского. Викторин ободряет Кирилла, старика несправедливо и жестоко казнят. Доминиканец предлагает вина лже-Медарду, но тот вспоминает запах вина, которым его пыталась отравить Евфимия, и выливает вино в рукав сутаны. Викторина увозят в пустой карете и выбрасывают посреди улицы ночью. Викторин жив, но его руку разъел неведомый страшный яд, опрокинутый им в рукав. Врач спасает руку Викторина. В ходе лечения Викторину мерещатся видение собственной смерти, своего двойника, очищения собственной крови. Розенкрейцерский фон обнаруживается и здесь. Гофман во сне героя описывает момент отделения души Викторина, которая предстает, как реющая в эфире алость, отделенная от тела:

«Я воспарил к светящимся горным вершинам, я устремился в родную твердыню через врата золотых утренних облаков, но молнии переплелись под сводом небес, подобно змеям, пламенеющим в огне, и промозглым тусклым туманом начал я снижаться над землею. «Я ― я, ― говорил мой помысел, ― я цвет ваших цветов ― цвет вашей крови ― кровь и цветы ― ваше брачное убранство ― я вам его дарую!».

Из груди лже-Медарда Викторина течет бесцветная жидкость – символ порочности рода. Красная роза должна окрасить ее в багряный цвет, и тем самым произойдет искупление родового греха:

«Люди, похожие на бледные призраки, попадали, и тысячеголосая безутешная скорбь разнеслась по воздуху: «Господи, Господи, неужели бремя наших грехов столь непомерно, что Ты позволишь супостату умертвить искупительную жертву нашей крови?» Жалоба нарастала, как волна бушующего моря!».

Дьявол в образе двойника пытается прельстить алым цветом крови, который он якобы может дать:

«Тут послышался тихий стук. Я подумал, что какой-нибудь монах стучится в мою келью, но тут же меня охватил ужас; я узнал зловещее хихиканье и смешки моего чудовищного двойника: «Братец мой… Братец мой… я здесь… я здесь… Рана не зажила… не зажила… кровь красна… кровь красна… Мы вдвоем, братец Медардус, мы вдвоем!»».

Викторин отгоняет двойника молитвой, а далее приходит ему библейское наваждение, образ якобы казненного Иисуса Христа[105]:

«То был Христос; каждая его рана уронила на землю капельку крови, и земле был возвращен багрянец, и жалоба человечества превратилась в торжествующее песнопение, потому что багрянец был милостью Божьей, изливающейся на всех и каждого. Только кровь Медардуса все еще сочилась, бесцветная, из его раны, и он пламенно молился: «Или на всей земле мне одному нет спасения от вечной казни проклятых?»».

В этот момент сияющая алая роза озаряет душу Викторина:

«Тогда в кустах что-то двинулось; роза, обагренная небесным пламенем, приподняла головку и подарила Медардусу ангельски нежную улыбку, и сладчайшее благоуханье овеяло его, и благоуханье было чудотворным излучением чистейшего весеннего эфира».

Он видит далее явление Аврелии, которая говорит об искупительном слове. Викторин очнулся, он кается перед алтарем святой Розалии.

Этот эпизод иллюстрирует иносказательно блуждание Викторина между библейством и розенкрейцерством. Его сон содержит в себе символы инициации и олицетворяет собой процесс разделения духовного (розы) и физического (креста) с вытекающим от этого отсутствием меры. Однако мы заметим, что так как розенкрейцеры не имели возможности переломить библейские канонические догматы в католичестве и протестантстве, и, возможно, не очень многие из них догадывались об их изъянах, то и Викторин в силу своего безумия из-за потери самоидентификации не смог переломить свою судьбу и постепенно стал монахом.

Он отправляется в монастырь Медарда к приору Леонарду, выполнив послушание. Ему встречается престарелый Райнхольд, уже ослепший, и крестьянин, который рассказывает ему безумном монахе, упавшем в пропасть. Видя Викторина в монашеском одеянии, крестьянин сбегает, будучи уверенным в том, что видит призрака. Викторин в монашеском одеянии прибывает к Леонарду. Приор все узнал о смерти Кирилла, он рассказывает, что заговор был спланирован кардиналом, который нашел союзника в лице папского духовника. Причиной заговора являлись доходы кардинала, урезанные притязаниями монастыря капуцинов. Кирилл пал жертвой заговора и был оболган перед папой, которого благочестивый старец пытался обратить к духовному пути от мирских помыслов. Приор знал все о путешествиях Медарда, и Викторин лже-Медард же рассказывает ему о двойнике, скрывая своё истинное «я». С тех пор, как Викторин якобы столкнул Медарда, прошло несколько лет, но Медард не погиб тогда. Он был покалечен, впал в безумие, из-за чего блуждал по лесу, в каком состоянии и попал к лесничему. Однако приор оправдывает лже-Медарда, не зная некоторых фактов, в частности, Леонарду неизвестно, каким образом Викторин попал в замок Ф. (замок, где погибли Евфимия и Гермоген), а также то, что перед ним Викторин, а не Медард. Самого лже-Медарда в убийстве Леонард обвинять не хочет. Так же Леонард не знает, кто был переодетым поляком-шляхтичем на свадьбе с Аврелией. Викторин рассказывает всю историю приору, умалчивая, что он не Медард, тот говорит об Аврелии, которая жива и должна будет принять постриг.

Он, терзаемый греховными помыслами, прибывает на постриг. Аббатиса и приор убеждены, что лже-Медард может не совладать с собой, они следят за ним. Викторин в своих мыслях хулит аббатису, гнев распаляет его, и он почти готов совершить преступление. Дьявол искушает Викторина броситься на Аврелию, он почти готов покориться, но он видит Аврелию в сиянии ее кротости, и наваждение спадает. Безумный полуголый Медард вбегает в монастырь и ножом убивает Аврелию. Аврелия стала мученицей, уподобившись святой Розалии, сам лже-Медард Викторин прощен, и предмет его вожделения более не сможет увлечь его на греховный путь. Аврелия говорит лже-Медарду перед смертью о том, что воля предназначения была в том, чтобы не дать им достичь земного счастья ради небесного пути. Медард бесследно исчезает. Художник говорит Викторину, что их путь страданий скоро кончится. Аббатиса и приор простили лже-Медарда, он выполнил свое предназначение и избавился от дьявольских пут. После этого он затворяется в монастыре и записывает свою историю – шаг за шагом реконструирует прошлое Медардуса, примешивая туда свои ложные воспоминания. В мыслях о прекрасном образе Аврелии лже-Медард пишет свои записки, как ему велит приор, где подробно описывает свои злоключения. По дополнению смотрителя книгохранилища, перед смертью Викторина лже-Медарда слышится голос его двойника, затем призрак художника растворяется в темноте. На следующий день Викторин умирает. На его похоронах присутствует нищий, который затем приходит в монастырь как послушник Петер Шенфельд. Несомненно, это Белькампо, который проводил своего подопечного в последний путь. Роман заканчивается надеждой на то, что благочестивый умерший муж, который был на самом деле Викторином, все же предстанет перед престолом Бога.

Таким образом, в романе описывается не история монаха, который совершал преступления и впоследствии за них раскаялся. Это история о том, как благодаря ложной самоидентификации развратник и убийца встал на путь покаяния. Финал романа стилизован под агиографию. Раскаявшийся грешник, искупивший страданиями и покаянием свои преступления, отходит на небеса. Его миссия на земле, а заодно и крайне запутанные перипетии с двойниками более или менее прояснены. Однако перед развязкой романа приор аббатства сокрушенно констатирует, что «дьявол все еще мечется по земле, как неприкаянный, и прельщает каждого своими эликсирами».

Наша версия о том, что граф Викторин подменил своего двойника и сводного брата монаха Медарда, находит подтверждения в статье М.Е. Бойко «Личность нарратора и реконструкция фабулы романа Э. Т. А. Гофмана “Эликсиры дьявола”», где реконструирована фабула при помощи символической нотации. Автор этого исследования констатирует по поводу разработки темы двойничества в романе Гофмана:

«Известно, что в своей работе над романом «Эликсиры дьявола» Гофман вдохновлялся готическим романом М. Льюиса «Монах» [6] и даже упоминает его в тексте – Аврелия находит этот роман в комнате Гермогена [2, с. 195]. Но при всех достоинствах романа Льюиса надо признать, что он представляет собой линейное повествование от лица всеведущего рассказчика. Фабула романа «Монах» реконструируется одним единственным способом. Иначе обстоит дело с романом «Эликсиры дьявола» – тут и запутанная фабула, и повествование от первого лица.

Принято считать, что основная новация Гофмана при переработке фабулы романа Льюиса – это привнесение темы двойничества. Неслучайно большой ценитель романа, швейцарский психолог К. Г. Юнг полагал, что в романе дано блестящее описание «теневого брата <…>, с которым психотерапевт встречается регулярно как с персонификацией личного бессознательного» [10, с. 428]. Течение событий постоянно нарушается вмешательством двойника главного героя.

Мы приходим к выводу, что тема двойничества в романе «Эликсиры дьявола» разработана гораздо глубже, чем полагали до сих пор исследователи»[106].

Действительно, ни в каком другом романе с темой двойничества мы не найдем разработки тем о проблемах исторически сложившегося христианства, культуры познания и творчества. На протяжении всего романа описываются христианские идеалы и ценности, которые Гофман подвергает сомнению в свете положения дел в исторически сложившемся христианстве.

История патера Кирилла, который сыграл значительную роль в жизни главного героя и которого казнят за мнимое покушение на папу римского, иллюстрирует интриги в иерархии католичестве. В роли карающей руки «правосудия» представлен орден доминиканцев, приближенный к папе и действующий от его лица. Читателю становится ясно, что эта казнь является предательским убийством, обусловленным завистью и алчностью окружавших папу доминиканцев. Гофман обличает их пороки не только устами лже-Медарда Викторина, но и праведного приора Леонарда, доверие к которому у читателя абсолютное и незыблемое. Доминиканцы изображены в романе как явно отрицательные персонажи. Помимо казни Кирилла, доминиканцы обличены в предательстве самого папы римского. Более того, главным врагом является духовник папы из доминиканского ордена. Также в романе описывается попытка монахов-доминиканцев отравить лже-Медарда Викторина.

Как известно, монахи из доминиканского ордена выбирались на должности инквизиторов и цензоров церкви. Орден доминиканцев беспощадно преследовал еретиков, фабрикуя при этом ложные обвинения и пытками вымогая у обвиняемых признание. В Германии инквизиция практически исчезла после Реформации, однако, в Бамберге, где в 19 веке некоторое время жил Гофман, ее история сложилась по-другому. Томас Райт в своей книге «Рассказы о колдовстве и магии» (1852) описывает так называемые «кровавые ведьмины процессы». Князь-епископ Бамберга Иоанн Георг II (1613-1680) «после нескольких безуспешных попыток выкорчевать лютеранство» предал сожжению на костре за колдовство более 600 человек[107]. Можно предположить, однако, что причиной резкой характеристики доминиканцев и описания их злодеяний в романе могла послужить не только история инквизиции в Бамберге, но и злободневная реакция Гофмана на восстановление инквизиции в Риме Пием VII в 1814 году[108].

Безусловно, в первую очередь, приор Леонард является религиозным деятелем, мыслящим христианскими категориями. Его антагонистом в романе выступает римский понтифик, выступающий у Гофмана в нелицеприятной роли человека, пытающегося совместить душевное спасение с мирскими радостями и признавшего в уже согрешившем Викторине родственную душу и возможного духовного наставника. Однако подвергает сомнению Гофман и идеалы идолопоклонничества в оболочке античности. Через Франческо и его увлеченность античными традициями идолопоклонства, которым в своё время пытались противостоять философы Сократ, Диоген и Сенека, Гофман описывает некоторые пагубные веяния культуры Ренессанса, возвращение к идолопоклонничеству античности:

«Юноши во главе с Франческо составили тайную секту, кощунственно глумящуюся над христианством; они воскрешали эллинскую обрядность и устраивали вакханалии с наглыми блудницами. Среди них были живописцы, но преобладали ваятели, помешанные на античном искусстве, издевательски отвергающие все, что новые художники, воспламененные святой Христовой верой, обрели и осуществили во славу Его».

Творчество противопоставлено в романе и скипетру, и мечу, оно самоценно. Настоящий художник и человек, по мнению Гофмана, способен не давать свою волю страстям и порокам. Дело в том, что, работая рядом с Леонардо да Винчи, Франческо забывает о своей гордыне; но, как только великий мастер умирает, «в молодом Франческо снова взыграли тщеславие и своенравие, подобно пламени, слишком долго изнывавшему под спудом». Образ Леонарда да Винчи, итальянского художника, также неявственно представлен в имени самого приора Леонарда, мудрого учителя и наставника, который изначально, до вступления Медарда на греховный путь, пользовался у монаха неукоснительным авторитетом. Также обличает роман психологический демонизм в образе Евфимии, которая, заигравшись в свои интриги, поплатилась за это своей жизнью – также в соответствии с коранической сентенцией: «Они хитрили, и Аллах (Бог) хитрил, а ведь Аллах — Наилучший из хитрецов» (3:51-54, в переводе И.Ю. Крачковского). Порицает также Гофман алкоголь, показывая его фоновым катализатором убийств и преступлений через судьбы Медарда и Викторина. Ещё одной ценностью романа является то, что «Эликсиры дьявола» является первым образчиком жанра протодетектива – литературного произведения, в котором повествование является не очень правдивым в существенных деталях, за которыми читатель должен увидеть истинную картину описываемых событий: иначе говоря, проделать дело, подобное детективу-криминалисту (не будем забывать, что Гофман был юристом по образованию и должности и занимался судебной практикой и криминалистикой в том числе). Более ёмко сформулировал суть такого литературного произведения аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес в своём рассказе «Тлен, Укбар, Орбис Терциус»:

«Мы засиделись, увлеченные спором о том, как лучше написать роман от первого лица, где рассказчик о каких-то событиях умалчивал бы или искажал бы их и впадал во всяческие противоречия, которые позволили бы некоторым — очень немногим — читателям угадать жестокую или банальную подоплеку».

Именно таким романом Гофмана предстает перед читателем роман «Эликсиры дьявола». У его создания были все основания. Мы их обнаруживаем в новелле «Магнетизёр» (1814), где описана гибель аристократического семейства по вине его увлечения месмеризмом и гипнозом через демонического магнетизёра. Также есть и другая новелла Гофмана «Мадемуазель де Скюдери. Хроника времён Людовика XIV» (1818), где есть серийный убийца аристократов, убитый по причине самообороны графом Миоссеном, ювелир Кардильяк, убивавший ради возвращения созданных им ювелирных украшений своих клиентов, которым их продавал, себе и одержимый своими творениями (ср. одержимость эльфа Феанора им же сотворёнными драгоценными камнями Сильмариллами из «Сильмариллиона» Д.Р.Р. Толкиена, ставшая причиной бедствий и войн эльфов). Существует мнение, что это первый в истории детективный рассказ, написанный за 19 лет до «Убийства на улице Морг» Эдгара По. Подобно классическому детективу, новелла Гофмана состоит из двух частей — сначала нагнетание криминальной тайны, потом её разъяснение, причём полиция только мешает обнаружению преступника. Есть здесь и фигура детектива по обстоятельствам – сама мадемуазель Скюдери, которая узнаёт о Кардильяке от его подмастерья Оливье, взятого под стражу по подозрению в убийстве ювелира, а также от графа Миоссена, убившего ювелира. Основной интерес здесь состоит не в разоблачении преступника, а в скорейшем воссоединении влюблённой пары, что нетипично для детективного жанра.

Однако, как видно, Гофману не была чужда тяга к детективному жанру, несмотря на обилие у него сказочных произведений, если он также написал новеллу с детективной фабулой «Маркиза де ла Пивардьер» (1820), сюжет которой он выбрал из сборника уголовных дел – историю маркизы де Пивардьер, обвинявшейся в 1697 году в том, что она, вступив в любовную связь со своим исповедником, избавилась от мешавшего ей мужа. Маркиза под пытками призналась в том, чего не совершала, и только неожиданное появление в суде её супруга (который уехал из города по своим делам) спасло её от казни, причём судья принял маркиза де Пивардьера за самозванца и потребовал его ареста.

Следы мотивов романа Гофмана можно обнаружить в его новелле «Отшельник Серапион» (1819), где рассказчик встречается с отшельником графом П***, который вообразил себя древнехристианским анахоретом Серапионом, удалившемся при римском императоре Деции в египетскую пустыню. Таким образом, роман Гофмана открывает ещё одну ипостась – психологическую относительно «архетипа Тени», которую ранее «Эликсиров дьявола» затронул его друг и писатель Альберт фон Шамиссо в сказке «Необыкновенная история Петера Шлемиля», а сам Гофман – в новелле «Приключение в ночь под Новый год» (1815) с историей о пропавшем зеркальном отражении:

«Двойники-антагонисты являются литературной трактовкой «архетипа Тени» К.Г. Юнга. Произведение Гофмана можно рассматривать как литературную разработку темы шизофрении, а героя романа как пример расщепленного сознания. Причины шизофрении и сама болезнь до сих пор недостаточно изучены. Юнг, занимаясь этим странным заболеванием, пришел к выводу, что в душе каждого человека существует несколько разных «я», называемых субличностями. Поведением здорового человека управляет одно из них, остальные «я» пытаются выбраться из бессознательного на поверхность сознания. Именно так происходит, когда человек заболевает шизофренией. Доминирующей субличностью становится та, которая раньше находилась в бессознательном человека. Интересным оказывается тот факт, что мысли и поступки нового «я» совершенно непонятны окружающим, они кажутся нелогичными, лишенными какого-либо смысла. Точно также ведет себя Викторин. В нем борются две совершенно разные личности: богобоязненного монаха и сумасшедшего графа, так как в каждом человеке борются два начала: светлое и темное, человеческое и демоническое, потому что каждый человек носит в себе Тень «темного брата». С одной стороны, читателю вполне вероятным кажется выяснение, что он является жертвой проклятия рода, с другой стороны – граф производит впечатление сумасшедшего, расколотого сознания» (Марина Крайчинская «Двойник как разновидность литературного персонажа»)[109].

Роману Гофмана в кино повезло быть экранизированным на родине писателя, в отличие от большинства произведений Гофмана, которые были воплощены лишь на музыкальной и театральной сцене. Его экранизация состоялась в Восточной Германии в 1976 году[110] и до сих пор не переведена на русский язык. Но своеобразным переложением сюжета «Эликсиров дьявола» можно считать фильм Н.Н. Досталя «Монах и бес» (2016), под созданием сценария которого охотно бы подписался Ф.М. Достоевский, читавший Гофмана в подлиннике[111]. Хотя фильм снимался и задумывался как бы под впечатлением книги о монахах Нило-Сорской пустыни ХІХ века (в частности, воспоминаний о рясофоре Иване Семёновиче Шапочникове) и жития преподобного Иоанна Новгородского XII века, экзорциста, который летал на черте в Иерусалим по древнерусской легенде, главный герой монах Иван Семёнов практически повторяет судьбу монаха Медарда из гофманского романа, а его двойник-бес Легион – графа Викторина, место католического Рима занимает Иерусалим, в котором тоже не всё идеально, как в Риме, но фабула вокруг родового проклятия отсутствует[112]. Нетрудно заметить, что сценаристы в попытках деланья новых сюжетов в кино бездумно или намеренно копируют уже сложившиеся литературные произведения, которые стоило бы экранизировать по-настоящему, с проекцией в другое окружение.

«События разворачиваются в России в царствование Николая I. В мужском монастыре появляется новый подозрительный насельник Иван, Семёнов сын, совершающий чудеса. Настоятель монастыря с трудом сдерживает Ивана, сомневаясь в божественной природе его способностей. По ходу повествования зритель узнаёт, что Ивана искушает бес по имени Легион. Иван обещает «поклониться» Легиону и отдать ему свою душу, если тот доставит его на Святую Землю. Легион соглашается и по воздуху переносит Ивана в Иерусалим, хотя, по его словам, бесам находиться в Святом городе не положено и с трудом переносимо.

Иван видит, что на городском рынке активно «торгуют Христом» — сувенирами, выдаваемыми за настоящие реликвии: там продают гвозди и доски «с Креста Господня», терновые венцы и другие подделки. Иван в ярости переворачивает прилавки, пытаясь «изгнать торговцев», как когда-то сделал Спаситель. Однако его жестоко избивают, и только чёрная магия Легиона исцеляет его и спасает ему жизнь. Иван отправляется поклониться Гробу Господню и насильно увлекает за собой Легиона. После этого бес очеловечивается, теряет магическую силу и едва не погибает. Вдвоём они возвращаются в Россию. Дома их принимают за бродяг, жестоко секут плетьми и бросают в тюрьму, где Иван умирает от ран. Его душа возносится на небеса.

Легион, окончательно уверовав, приходит в тот самый монастырь, где началась история, чтобы стать очередным послушником. Игумен принимает его, и новый монах занимает место Ивана»[113].

Роман Гофмана «Эликсиры дьявола» настолько оказался влиятельным произведением, что он стал, выражаясь борхесовским афоризмом, садом расходящихся тропок для обозначения проблем другим писателям. Мы обнаруживаем историю, аналогичную с историей художника Франческо, в повести Н.В. Гоголя «Портрет», где сюжетная фабула вращается вокруг портрета ростовщика, искусившего художника Чарткова, который его купил. Но это не последний след романа Гофмана в русской литературе.

«Роман Сологуба “Мелкий бес” внешне совсем не напоминает готический роман. Передонов – вовсе не сильная личность; у него не безудержные любовные страсти, а вялая похоть, демоническая жажда власти заменена мечтой об инспекторском месте; вместо эликсиров сатаны, найденных в пещере Святого Антония – водка. Даже дьявол выродился в мелкого беса. Но Сологуб продолжил именно “лирическую” тенденцию романа Гофмана, сводящего различные события и индивидуализированных персонажей к единому центру – галлюцинаторному сознанию героя. Видения Викторина, как и бред Передонова, подсказаны внешними впечатлениями; в галлюцинациях Викторина столь же явственно отразились каноны вероучения и монашеского мышления, как и стереотипы обыденного сознания в мании преследования Передонова» (Н.В. Барковская «Поэтика символистского романа»)[114].

Аналогичным «Эликсирам дьявола» и «Мелкому бесу», как ни странно, представляется повесть М.А. Булгакова «Дьяволиада». Там главный герой повести, Коробков, не отказался от принесенного ему по сюжету вина, как не отказался гоголевский Чартков от сожжения проклятого портрета ростовщика. Это же вино обостряет психические расстройства главного героя, подобно тому, что случилось с Медардом и Викторином в гофманском романе. Пресловутые мотивы исторически сложившегося христианства отсутствуют в повести Булгакова – это делает повесть Булгакова отличительной на фоне антиалкогольных литературных произведений.

За рубежом роман Гофмана тоже возымел влияние. По накалу страстей и многим сюжетным и композиционным решениям «Эликсиры дьявола» сопоставимы с произведением, появившимся на сто пятьдесят лет позднее – с романом Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества». Гофман описывает страстную любовь, Гарсиа Маркес – страсть к одиночеству. При всех различиях, психология страсти оказывается тождественной. В обоих произведениях изложена семейная история шести проклятых поколений. Период формирования обоих родов сопряжен с трагическими обстоятельствами: у Гарсиа Маркеса это убийство, у Гофмана – языческий разгул одного из основателей рода и рождение ребенка его возлюбленной, посланницей дьявола. Но также нужно добавить, что роману Гофману тождественен по жанровой сути, как ни странно, приключенческий роман Р.Л. Стивенсона «Остров сокровищ». Его автор тоже разрабатывал тему двойничества в романе «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», однако именно «Остров сокровищ» является полноценным жанровым аналогом романа Гофмана «Эликсиры дьявола» – те же записки-мемуары от третьего лица, та же недосказанность, несоответствующие действительности детали, скрывающие истинные события, которые читатель должен сам разобрать, что выявлено романом-расследованием В.П. Точинова «Остров без сокровищ»[115], с которым мы предлагаем ознакомиться самостоятельно.

«Повелитель блох»: отрешение от эзотеризма и победа Любви

Одним из самых почти малоизвестных произведений Гофмана можно считать его последнюю сказку «Повелитель блох» (1822). Её вторичная мифология незыблемо переплетается с реальностью через тот факт, что некоторые персонажи сказки догадываются о своей карме перевоплощения души, правда, не сделав ничего для собственного преображения. Во многом свет на смысл сказки проливает книга-исследование Л. А. Калинникова «Э. Т. А. Гофман и И. Кант. Преодоление романтизма», в которой автор хотя и объясняет этимологию имен собственных персонажей «Повелителя блох», но не вдается в смысл происходящего сказки ввиду изучения Гофмана с точки зрения политики и философии Канта, при этом смутно подмечает конечную цель и смысл гофманского произведения (а какая она – речь пойдет дальше). Однако для нас важна не политическая составляющая сказки, которую шеф прусской полиции Карл Альберт фон Кампц умудрился разглядеть в эпизодическом персонаже сказки, тайном советнике и полицейском шпионе по имени Кнаррпанти, решившем выслужиться на обвинительном поприще по принципу «подозрение есть, а обвиняемый найдется» («Да здравствует искусство бросать черную тень на самые безобидные вещи!»), для выдвижения обвинения против самого Гофмана. Гофманские произведения целились в более существенные вещи высшего порядка, чем политика.

Предыстория основного действа сказки разворачивается за несколько веков до него и вращается вокруг принцессы Гамахеи, дочери некоего короля Секакиса и царицы цветов. За её обладание также, как и в «Выборе невесты» конкурируют несколько претендентов на обладание. Примечательно, что сам отец принцессы, который обладал таинственным талисманом из драгоценного камня, имеющим происхождение чуть ли не из самого допотопного Египта, в это время никоем образом не влияет на судьбу своей дочери. Этот драгоценный камень – аналог Святого Грааля, но – для его самого обладателя.

«Вы ― совершенно исключительный избранник мирового духа, вы ― баловень природы; ибо вы обладаете удивительнейшим, могущественнейшим талисманом, или ― выражаясь более точным научным языком ― прелестнейшим Тсильменая, или Тильземот[116], который некогда, напоенный небесной росой, вышел из лона земли. К чести моего искусства скажу: я, а не Левенгук, открыл, что этот счастливый Тсильменая[117] происходит от короля Накрао[118], властвовавшего в Египте задолго до потопа».

“Если карбункул Грааля, как и сам Грааль, — общечеловеческое достояние и святыня, Тильземот — талисман сугубо индивидуальный и действенность его всецело определяется духовной и душевной развитостью обладающего им индивида” (Г. Мокеева “Решение проблемы становления личности в повести Э. Т.А. Гофмана «Повелитель блох»”)[119].

Связь символа сердца, чаши и самоцвета и их совокупное пресечение в символ Святого Грааля подметил в своё время философ Рене Генон[120] в книге “Символы священной науки”:

“В своей статье “Древняя иконография Сакре Кер” г-н Шарбонно-Лассей очень верно отмечает связь с тем, что можно было бы назвать “предысторией евхаристического Сердца Иисуса”, легенды о Святом Граале, написанной в XII веке, но гораздо более ранней по своему происхождению, так как, по сути, она является христианской адаптацией очень древних кельтских традиций. Мысль о таком сближении уже являлась нам в связи с еще одной давней статьей, чрезвычайно интересной в свете исследуемого нами вопроса и озаглавленной “Человеческое сердце и понятие Сердца бога в религии древнего Египта”. Мы предлагаем отрывок из нее: “В иероглифическом, священном письме, где часто предмет не очерчивается, но именуется, сердце всегда изображалось как чаша. И разве сердце не есть воистину чаша, из которой вместе с кровью истекает сама жизнь?” Именно эта чаша, избранная быть символом Сердца и олицетворяющая его в египетской идеографии, тотчас же привела нам на ум Святой Грааль, тем более что в последнем, помимо общего значения символа (впрочем, рассматриваемого одновременно с двух сторон, божественной и человеческой), мы видим также особую и гораздо более прямую связь с самим Сердцем Христа”[121].

И если речь зашла о происхождении камня Тильземота из допотопного Египта, то и на этот вопрос находится исчерпывающий ответ:

«Эпифиз (пинеальная/шишковидная железа или «Третий Глаз») является одной из самых загадочных частей человеческого мозга. О шишковидной железе и ее значимой роли в процессе духовного развития человека люди знали издревле, о чем свидетельствуют многочисленные археологические памятники искусства и архитектуры, работы древних философов. К примеру, за две тысячи лет до нашей эры в древней Индии был расцвет учения об эпифизе. В Древнем Китае и Тибете после ритуала сожжения умерших духовных лиц, ученики отыскивали янтарный камушек — рингсэ (песок эпифиза, который по сей день остается загадкой для современных ученых). По размерам камушка судили о степени духовности учителя. Также по причине внешнего сходства эпифиз символически изображали в виде сосновой шишки. Ее изображение и форма в изобилии встречаются среди древних и современных памятников искусства. Знания об эпифизе и других древних структурах мозга имелись и в Древнем Египте. Причем артефакты Древнего Египта не перестают поражать своей информативностью в передаче духовных знаний о человеке и о мире. Наглядным примером является наиболее часто используемое изображение «Глаза Гора» или «Ока Ра»» (Арина Калинина «О чем знали в Древнем Египте? “Глаз Гора” или “Око Ра” — древнеегипетская карта глубинного образования в мозге человека»)[122].

Надо отдать должное Гофману в том, что он наиболее существенно приблизил символику потенциала человеческой души в образе самоцвета души и её раскрытие к реалиям жизни[123]. Но мало обладать подобным самоцветом было в сказке, его необходимо было пробудить к жизни также, как и недостаточно родиться человеком – необходимо им ещё и состояться. А вот с этим у короля Секакиса бесспорно были проблемы.

«Ему нужен был предмет почитания, а кто служил данным предметом — это определял не он, а обстоятельства. Сегодня он поклонялся одному, завтра — другому, послезавтра — снова этому одному, то есть он был весьма странным приверженцем. В его буддийской ипостаси Гофман дал ему имя короля Секакиса (Sekakis). Sequacis на латыни означает послушный и может переводиться как последователь, поклонник» (Л. А. Калинников «Э. Т. А. Гофман и И. Кант. Преодоление романтизма»).

Однако это не просто поклонник, а именно идолопоклонник, к которому обращается таинственный голос в конце сказки:

«Несчастный король Секакис! ты, который пренебрег уразумением природы, ты, который, будучи ослеплен злыми чарами коварного демона, узрел ложного Терафима[124] вместо истинного духа! В том роковом месте, в Фамагусте, скрытый в глубине земли, лежал талисман, но так как ты сам себя уничтожил, то не было начала, чтобы воспламенить его оцепеневшую силу. Напрасно пожертвовал ты своей дочерью, прекрасной Гамахеей, напрасно было любовное отчаяние чертополоха Цехерита; но также бессильна и бездейственна была и кровожадность принца пиявок. Даже неуклюжий гений Тетель принужден был выпустить из рук сладостную добычу, ибо столь могущественна была еще, о, король Секакис, твоя полуугасшая мысль, что ты смог возвратить погибшую той древней стихии, из коей она возникла. <…>

Звезды двигались по небу, диковинно перекрещивались на путях своих, и грозные их сочетания образовывали дивные фигуры, недоступные слабому зрению людей. Но ни одно звездное столкновение не пробуждало карбункула; ибо не родилась еще человеческая душа, которая бы хранила и лелеяла этот карбункул, дабы в познании высшего в человеческой природе он пробудился к радостной жизни, ― и вот!

Чудо исполнилось, мгновение настало».

Отмечая, что символ эпифиза у древнеегипетского знахарства со временем был помещен в пирамиду-треуголку, символизирующую толпо-«элитарную» иерархию, нетрудно предположить, что Секакис – это символ древнеегипетского жречества, променявшего мудрость Божьего Промысла на злонравную власть и ставшего знахарством (упоминание терафима – намек на последующее после этого пагубного решения продвижение во всем мире его проекта библейского идеалистического атеизма), и потому в сказке Гофмана своеобразно будет показана попытка эти чары Секакиса развеять и расколдовать[125]. Дочь Секакиса Гамахея не сильно отличалась от своего отца, потому и король не является основным участником действа. Она идёт дальше него и всеми силами пытается быть объектом вожделения и почитания. И потому становится жертвой принца пиявок, которого позже убивает чертополох Цехерит. Тело её, к которому присоединяется влюбленный в неё Мастер-Блоха, глава своих подданных, уносит в Самарканд гений (т.е. дух-охранитель, также и джинн) Тетель. Во время полёта падает Мастер-Блоха к двум естествоиспытателям, наблюдавшим за полётом Тетеля, к Сваммердаму и Левенгуку, который пленил незадачливого прыгуна под микроскопические действа для цирковых развлечений, дабы обладать властью над блошиным народом.

Вскоре Сваммердам получает партию тюльпанов из Самарканда для своих опытов и наблюдений, где находит принцессу в коматозном состоянии и в микроскопическом виде, и вместе с Левенгуком при помощи увеличительных стекол возвращает ей прежний облик. Но вернуть её к жизни оказалось под силу Мастеру-Блохе, которому пришлось её укусить, и не единожды для поддержания её жизнеспособности. Тем временем Левенгук и Сваммердам рассорились по поводу того, кому должна принадлежать возвращенная к жизни особа и расстались на условии того, что Гамахея достанется Левенгуку, а Сваммердаму – предшественник миелофона из цикла писателя Кира Булычева об Алисе Селезнёвой, таинственное микроскопическое магическое стекло чтения мыслей, которое при вручении пропало, что окончательно расстроило все взаимоотношения между двумя магами.

Все персонажи, кроме Мастера-Блохи и двух микроскопистов, перерождаются в новую жизнь с другими именами, обладая памятью о прошедшем, и сочетание их имён может дать очень многое для понимания подтекста сказки. Так принцесса Гамахея получает другое имя “Дертье Алина Эльвердинк”. Чертополох Цехерит перерождается в студента Георга Пепуша, который оказывается совсем рядом с ней и Левенгуком, безуспешно пытаясь добиться от неё взаимности. Гений Тетель оборачивается в следующей жизни балетмейстером Леджиньем, а принц пиявок – в таможенного чиновника и по совместительству брадобрея. Л. А. Калинников с точки зрения политики в книге-исследовании «Э. Т. А. Гофман и И. Кант. Преодоление романтизма» задается вопросом:

«Бесплотная, абстрактная государственно-правовая сущность — конституция (правда, под именами принцессы Гамахеи, Алины и Дертье Эльвердинк) — обладает кармой и переживает три кармических состояния. В буддизме это удел только живых существ, но никак не понятий, но буддизм Гофмана имеет свои возможности и правила. Может быть, отождествление этой дамы в трех лицах с конституцией — совершенно надуманное предположение? Абсолютно произвольная интерпретация?».

Мы же постараемся ответить на него с точки зрения смысловой нагрузки в имена, которая вкладывалась самим Гофманом. Имена принцессы: “Дертье”, голландская транскрипция имени «Доротея» – «божий дар», «Алина» переводится с немецкого как «благородная», соответственно, «Гамахея» («Gamaheh») – переделанное с греческого слово “Γαμαθέα” («Gamathea»), «божественный ряд, узел». Фамилия «Эльвердинк» («Elverdink») хотя действительно наличествует в Нидерландах, логично предположить, что это замаскированный эквивалент имени главной героини «Выбора невесты» – Альбертины (слов «albert» и «ding», которые с немецкого дословно переводятся как «благородный блеск вещи», подразумевая, что принцесса является вещью в руках микроскопистов). Примечательно, что обыгранная Гофманом история дочери Секакиса начинается в Фамагусте, городе на побережье острова Кипр, куда греческий миф помещает место рождения Афродиты, божества любви и красоты в женской ипостаси. Т.е. Гамахея – символ женского божества, а конкретно – символ феминизма и матриархата. И, учитывая контекст происходящего, имена принцессы свидетельствуют отнюдь не к причастности их обладательницы к Божьему Промыслу, а о причастности к идолопоклонничеству – узел, затронутый ею весьма широк, чтобы в её власть и манипуляции попало множество участников невероятных событий. Георг Пепуш, бывший ранее Чертополохом Цехеритом, тоже не исключение из-за своего полусумасшедшего нрава.

«Конечно, фамилии своего героя Гофман придал германизированную форму Pepusch, но корень слова восходит к латинскому глаголу pungo, основное значение которого — колоть, жалить. Гофман воспользовался архаической и для латыни формой перфекта от этого глагола pepugi, a это означает, что Pepusch есть то же самое, что «заколовший»» (Л. А. Калинников «Э. Т. А. Гофман и И. Кант. Преодоление романтизма»).

Неудивительно, что полный перевод второго имени этого персонажа будет означать “Георгий Колющий”, а это никто иной, как Георгий Победоносец из воцерковленной версии христианского предания “Чудо Георгия о змие”, что подтверждается вторым прозвищем этого персонажа из предыстории сказки – производным от немецких слов «zeche» (уголь) и «ritter» (рыцарь) и дословно выглядящим как «рыцарь из останков растений», и поверженный им принц пиявок – нечистая сила (на иконографии она представлена поверженным змеем, который, как пиявка, выглядит неуклюже, чем Гофман сумел воспользоваться ровно также, как и А.С. Пушкин, превративший позолоченного нашпиленного двуглавого орла на основе сходства его корон с куриным гребнем в Золотого Петушка[126]).

Мы не случайно делаем акцент на том, что Георгий Пепуш является переложением воцерковленного образа Георгия Победоносца, так как ранняя версия предания выглядела согласно ранней христианской иконографии несколько иначе, чем представляется сейчас, иначе бы история принцессы Гамахеи была бы совершенно другой:

«Сопоставление изображений Георгия Победоносца на иконах древности и относительно поздних обнажает изменение церковного мировоззрения и утрату веры Богу в более поздние времена. Общеизвестные ныне изображения Георгия — всадник на коне, пронзающий копьём змея, извивающегося в ногах коня.

В крепости Старой Ладоги (столицы Руси во времена Рюрика и возможно ранее) стоит Георгиевский собор, датируемый 1165 либо 1167 г. В нём одна из фресок посвящена подвигу веры Георгия Победоносца. <…>

Фреска Георгия Победоносца Георгиевского собора (Старая Ладога, Россия)

Сюжет этого изображения отличен от общеизвестного по более поздним иконам:

Дева в белом хитоне (она изображена в нижней части правой стороны кадра, её фигура видна не полностью, поскольку часть фрески утрачена) ведёт змия (его изображение у нижнего края кадра) на поводке. Георгий их сопровождает — на белом коне, с обнажённым мечом в положении «на караул» (клинок лежит на правом плече, правая рука опущена к бедру — но лезвие меча и его эфес на фреске трудно различимы, поскольку их изображение выцвело и представляет собой к настоящему времени несколько более светлые линии, чем одежды Георгия). Т.е. изначально легенда о подвиге Георгия утверждала: Георгий утихомирил[127] змия словом. Это было возможно, поскольку Георгий в этом подвиге явил силу своей веры Богу.

Но спустя несколько столетий сознание воцерковленных такого вместить уже не могло, и в массовой иконографии этот сюжет был вытеснен общеизвестным — Георгий копьём пронзает змия: власть силы в церкви стала превыше живой веры Богу — её силы и власти…

В наши дни З. Церетели довёл традицию изображения Георгия с копьём до полного идиотизма. В скульптурной композиции Церетели, водружённой в Москве, змий порублен на куски, а Георгий представлен пронзающим один из его кусков: копьём, как известно не рубят, а пронзают, что наводит на мысли о том, что змия в представлении Церетели на куски порубил кто-то другой, а Георгий появился потом, но именно ему досталась слава победителя; либо, что Георгий явил и второе “чудо” — копьём (!!!) порубил змия на куски» (ВП СССР «Смута на Руси: зарождение, течение, преодоление…»).

Подробности позднего варианта легенды о Георгии Победоносце выглядят так:

“Сказание сообщает, что в окрестностях города Бейрута близ Ливанских гор (в ряде текстов фигурирует вымышленный город Ласия или «Гевал, в земле Палестинской», а у Якова Ворагинского — город Силена в Ливии) в озере жил змей, нападавший на людей. Правил городом царь «грязный идолопоклонник, беззаконник и нечестивец, беспощадный и немилосердный к верующим во Христа». Народ, напуганный чудовищем, пришёл к нему, царь предложил составить список горожан и по очереди отдавать своих детей на растерзание змею, пообещав, когда придёт его очередь, отдать на смерть[128] свою дочь. Исполнив своё обещание, царь «нарядил свою дочь в пурпур и виссон, украсил золотом и драгоценными камнями, и перлами» и повелел отвести к змею.

В греческих редакциях сказания чудо описывается как единственное прижизненное (славянская традиция все чудеса Георгия считает посмертными) и сообщается, что Георгий был военачальником, «войско его было распущено, а сам он шёл в Каппадокийскую землю, своё отечество». Увидев плачущую царевну, появившийся чудом Георгий Победоносец спросил у неё о причине её скорби и, узнав о чудовище, пообещал её спасти. Затем «осенив себя крестным знамением и призвав Господа, со словами: — „во имя Отца, и Сына, и Святого Духа“, — устремился на коне своём на змея, потрясая копьем и, ударив змея с силою в гортань, поразил его и прижал к земле; конь же святого попирал змея ногами. В некоторых вариантах истории змей был поражён только силой молитвы святого. Затем Георгий приказал царевне связать змея поясом и вести его в город. Народ был удивлён возвращением царевны, а увидев змея в ужасе стал разбегаться.

Георгий обезглавил мечом змея, труп жители вынесли за город и сожгли. Данное чудо способствовало обращению местных жителей в христианство, крещение по преданию приняло множество народа, в том числе и царь, а в городе построили церковь в честь Богородицы”[129].

Но Георгиева изначального чуда в сказке о спасении Гамахеи нет – нравственность участников оказалась совершенно порочной, а результатами случившегося воспользовались совершенно те, кто к этому первоначального отношения не имел. Имя гения (джинна) Тетеля обыгрывается своеобразно:

«Имя и здесь объясняется латинским словом: tutela — охрана, попечение, забота, tutelarius — хранитель, смотритель, tutelina — покровительница» (Л. А. Калинников «Э. Т. А. Гофман и И. Кант. Преодоление романтизма»).

Полёт Тетеля из Фамагусты к Самарканду, из Греции в Среднюю Азию напоминает тот путь, который проделал античный полководец Александр Македонский завоевательным походом на Восток – так перед нами предстает попытка оживить культуру феминизма и божества матриархата азиатскими доктринами (столкновение греко-македонцев с Индией породили их царства на её севере и, как следствие, причудливый синкретический греко-буддизм, а Рим, завоевавший всё Средиземноморье, объединит божеств завоеванных стран отождествлением некоторых друг с другом), которая была частично позаимствована из Египта[130], и весьма оригинально, что Гамахея[131] перерождается из тюльпана, и аналогия с культурой не далека от действительности – по-латински это слово означает «возделывание», имея в виду земледельческий контекст.

Ученые-микроскописты, носящие фамилии Левенгука и Сваммердама, решившие выудить Гамахею из полунебытия, у Гофмана не только естествоиспытатели, но и маги и астрологи, при этом долгоживущие. Кое-кто из них даже связан с первичными носителями библейства (очень веский намёк на то, почему обладатели естествоиспытательских знаний носят известные фамилии своих предшественников):

«― Вы, может быть, и не предчувствуете, ― начал наконец торжественно Левенгук, ― вы, может быть, и не предчувствуете, Перегринус Тис, что те черты, те знаки на доске, которые вы так внимательно разглядываете, составляют ваш собственный гороскоп, который я начертил по таинственным законам астрологической науки и под благоприятным влиянием созвездий. «Откуда у вас такая наглость, как смеете вы проникать в хитросплетения моей жизни, как дерзаете вы открывать тайны моей судьбы?» ― могли бы вы спросить меня, Перегринус, и имели бы на то полное право, если бы я не был в состоянии тотчас же доказать вам свое внутреннее к тому призвание. Мне неведомо, знавали ли вы славного раввина[132] Исаака Бен Гаррафада или по крайней мере слыхали ли о нем. Многими глубокими познаниями обладал раввин Гаррафад и среди них ― редким даром читать на лице человека, обитала ли уже раньше его душа в другом теле или она совершенно свежа и нова. Я был еще очень молод, когда старый раввин умер от несварения желудка, объевшись вкусным кушаньем, приправленным большим количеством чесноку. Евреи так быстро убежали с его телом, что покойный не успел собрать и захватить с собой все свои знания и дарования, рассеянные его болезнью. Обрадованные наследники поделили все между собой, я же успел-таки стянуть его дивный дар ясновидения в то самое мгновение, как он трепетал на острие меча, приставленного ангелом смерти к груди старого раввина. Так перешел ко мне тот дивный дар, и я, подобно раввину Исааку Бен Гаррафаду, вижу по лицу человека, обитала ли его душа уже в другом теле или нет. Ваше лицо, Перегринус Тис, при первом же на него взгляде, возбудило во мне самые странные думы и сомнения. Несомненным было для меня давнее предсуществование вашей души, но все предшествующие вашей теперешней жизни воплощения оставались в полном мраке. Я должен был прибегнуть к созвездиям и составить ваш гороскоп, чтобы разрешить эту загадку».

Мастеру-Блохе при итогах этой истории приходится влачить жалкое существование в качестве пленника у Левенгука, сдавая своих подданых в качестве слуг Левенгуку и при этом укусами держа в живых Гамахею. Далее описанное с Мастером-Блохой – не выдумка: в XIX веке действительно существовали целые «блошиные театры» с дрессированными блохами[133]. Но практически Мастер-Блоха – символ биосферы, нещадно эксплуатируемой микроскопистами[134]. Собственно, Гофман подводит далее к мысли, что настоящему человеку всякий паразитизм непростителен – даже за счет биосферы и её элементов, о чём рассказывается не без горечи:

«Обладание мною дало ужасному Левенгуку полную власть над моими вассалами, которых вскоре он собрал вокруг себя целыми толпами и которым с варварской жестокостью принялся прививать так называемые культурные начала, лишившие нас вскоре всякой свободы, всяких радостей жизни. Что касается до учения и вообще до наук и искусства, то Левенгуку, к его величайшей досаде и изумлению, пришлось очень скоро убедиться, что мы были, пожалуй, ученее его самого; высшая же культура, которую он принудительно нам навязывал, состояла преимущественно в том, что мы должны были чем-то сделаться или по крайней мере что-то собой представлять. И вот это «чем-то сделаться» и «что-то собой представлять» повлекло за собой множество потребностей, которых никогда раньше мы не знали, а теперь должны были в поте лица их удовлетворять. Жестокий Левенгук вознамерился сделать из нас государственных людей, военных, профессоров и уж не знаю кого еще. Мы должны были облекаться в одежду соответственно своему званию, носить оружие и т. д. Так появились среди нас портные, сапожники, цирюльники, швеи, пуговичники, оружейники, портупейщики, шпажники, каретники и множество других ремесленников, работавших только для распространения ненужной, пагубной роскоши. Хуже всего было то, что Левенгук имел в виду одну только собственную выгоду: он показывал нас как обученный им народ публике и взимал за то плату. Кроме того, заслуга нашего образования приписывалась всецело ему, и он получал хвалы, которые нам одним должны были принадлежать по праву. Левенгук отлично знал, что, потеряв меня, утратит он власть и над моим народом, и потому все крепче и крепче опутывал меня своими чарами, и все мучительнее становилось для меня мое пленение»[135].

Этот гордиев узел затрагивает и ещё одного персонажа, главного героя повести – Перегринуса Тиса, тридцатишестилетнего и состоятельного горожанина Франкфурта-на-Майне, ведущего затворническую жизнь. С самого детства душу его затрагивало «все чудесное, все, что возбуждало фантазию», при том что всегда, даже будучи совсем маленьким ребенком, он питал «решительное отвращение» к «большим денежным мешкам и счетным книгам». Опять-таки видно не первое использование растительной символики в этимологии имен персонажей Гофмана, если фамилия главного героя обозначает тисовое дерево, символ жизни и смерти и охраны от демонского воздействия (сглаза и т. п.)[136] – аналогично Штальбаум, фамилии главной героини сказки о Щелкунчике.

«Само его имя — Peregrinus — означает несведущий, неопытный, чуждый миру, то есть замкнутый в себе и своих частных интересах: peregre esse — быть чуждым миру, оторванным от практических интересов и дел. Душа такого человека далека от общественных действий и нужд — animus est peregre, то есть душа вне мирских интересов, вне мира сего» (Л. А. Калинников «Э. Т. А. Гофман и И. Кант. Преодоление романтизма»).

Это не могло не сказаться на том, что Перегринус отправился в странствия, после которых застал свой дом опустевшим после смерти родителей и отшельнически замкнулся от окружающих. Именно к нему попадает сбежавший восвояси Мастер-Блоха, ставший для него другом и советчиком[137].

В благодарность Перегринус получает от Мастера-Блохи стекло прочтения мыслей, с помощью которого он успешно одолевает на допросе арестовавшего его судейского советника Кнаррпанти, а также освобождает из тюремного заключения своего друга Георга Пепуша, с которым виделся в индийском порту Мадраса.

«Имя Кнаррпанти Гофман составил из двух слов: gnarus — знающий, сведущий (лат.) и восходящего к греческому языку panther — большая звероловная сеть. G и К — обычные чередования согласных в индоевропейских языках, и Гофман предусмотрительно ими воспользовался: получилось нечто вроде ловко владеющего ловчей сетью, или умелого ловца зверей; аналогично модели gnarus rei publicae — знающий течение публичных дел, опытный политик. Э.Т.А. Гофман в своей оправдательной речи к сказке говорит, что «герой произведения, именуемый Перегринусом Тисом, — это почти по-детски наивный, очень застенчивый человек, избегающий женщин, однако случилось так, что именно на него пало подозрение в похищении «какой-то девушки, но на деле нигде никакая девушка из плоти и крови не пропадала»» (Л. А. Калинников «Э. Т. А. Гофман и И. Кант. Преодоление романтизма»).

По совету Мастера-Блохи Перегринус оставляет своё затворничество и изучает мысли собеседников телепатическим стеклом, однако участники гамахеевской истории пытаются вмешаться в его жизнь. Гамахея хочет влюбить в себя Тиса. При этом ещё микроскописты, ранее конфликтовавшие между собой, из-за гороскопа самого Перегринуса, указывающего на его талисман, пытаются от него его заполучить, а Пепуш отказывается от своих притязаний на принцессу по их совету. Но даже к этому моменту времени Тис понимает, насколько искусственно[138] происхождение принцессы, настолько же она бездушна:

«Малютка, одетая опять в свое соблазнительное, фантастическое платье из серебряной тафты, была по-прежнему прелестна и обворожительна; Перегринус чувствовал, как у него по жилам заструилось электрическое тепло ее тела, и все-таки по временам на него веяло каким-то ледяным, недобрым трепетом, как бы дыханием смерти. Впервые ему почудилось в глубине глаз малютки что-то странно безжизненное, застывшее, а в звуке ее голоса, даже в шелесте ее серебряной тафты звучало что-то ему чуждое, чему никоим образом не следовало доверять. Ему тяжело было вспомнить, что в тот раз, когда Дертье говорила ему то, что согласовалось с ее мыслями, она была также одета в тафту; почему именно тафта казалась ему опасной, он сам не знал, но мысли о тафте и о чем-то зловещем сами собой связывались друг с другом, подобно тому как сон соединяет самые разнородные образы и люди объявляют все это чепухой, не постигая глубокой, сокровенной их связи.

Вовсе не желая огорчать милое маленькое существо каким-нибудь ложным подозрением, Перегринус подавил свои чувства и ждал только благоприятного момента, чтобы вывернуться из ее объятий и ускользнуть от райской змеи».

И всё же спасение находится: он встречает Розу Лэммерхирт, дочь книгопереплетчика, которая преисполнена благодарности за его заботу, за подарки её семье в Рождество и не только, которые сделаны были не раз. Глядя на неё, он пытается взглянуть на неё телепатическим стеклом, но понимает, что это бессмысленный и глупый поступок по отношению к ней. И лишь её объяснение и её вера ему помогает понять Перегринусу, что перед ним она – его суженая:

«Перегринус! мой дорогой, любимый Перегринус, взгляни мне в глаза, ты не найдешь в них ни следа подозрения, я узнала твою чистую душу, никогда ни от одного твоего слова, ни от одного твоего взгляда не упало ни малейшей тени на светлое, ясное зеркало моей души.

Я верю тебе, я верю в наше счастливое будущее, когда мы соединимся неразрывным союзом, которое мои сладкие сны сулят мне полным любви и восторга! Перегринус! что бы ни замышляли против тебя духи мрака, вся сила их рушится перед твоей кротостью, любовью и беззаветной верностью. Что может омрачить любовь, подобную нашей? Откинь же все сомнения: наша любовь есть талисман, пред которым бегут все тени ночи».

Этимологически имя суженой Тиса переводится как «роза пастуха овец». Что же означает этот образ, можно догадаться только из строк о розенкрейцерах статьи Рене Генона «Заметки об инициации»:

«Одни и те же лица, пришедшие из христианства или ислама, могли, если они жили на Востоке и на Западе (и постоянные намеки на их путешествия, помимо всякой  символики, наводят на мысль, что так обстояло дело для большинства из них), быть одновременно братьями Розы и Креста и Суфиями (или мутасаввуфинами высших степеней), причем достигнутое ими духовное состояние означало, что они находились за пределами различий между внешними формами, ни в чем не затрагивающими сущностное и фундаментальное единство традиционного учения».

Следует признать, что Генон не определяет розенкрейцеров как ответвление масонства или его предшественников, при том считая их наследниками тамплиеров, утверждая, что «разрушение ордена Храмовников повлекло для Запада разрыв регулярных отношений с “Центром Мира” (эзотерическим центром власти – наше примечание)» («Символы священной науки»). На наш взгляд, разрыв с «Центром Мира», Богом, который есть, произошел с момента начала насаждения библейского христианства в пределах бывшей Римской империи и в северных странах Европы, а разгром тамплиеров, успевших предать монголов и тем самым разрушить интригами государства крестоносцев, павшие под ударами мамлюков, военных противников Чингизидов, и нажившихся на этих деяниях, был закономерным явлением:

«Конечно, тамплиеры могли в какой-то мере выйти из-под контроля «закулисы» (и папской церкви), но они не обладали властностью (ни один масонский орден и ложа не обладают самостоятельностью — самовластностью — в силу многих причин, которые мы опишем далее, и первая из причин это несовершенство психики для какой-либо самостоятельности) и не могли свободно диктовать свои условия своим же хозяевам: иерархия по посвящению исключает любое своеволие. Выйти же из толпо-“элитарной” иерархии целым орденом, конечно, можно было (ненадолго) — но существовали и другие ордена, тайные организации, а в силу внутриодренской иерархии достаточно было физически устранить его руководство (которое владеет секретами), и весь орден “завянет” как растение без воды. Но сделать это может лишь тот, кто сам обладает информацией о структуре верхушки тайного общества. Учитывая строгую иерархическую структуру масонских орденов (где нижестоящие не знают своих вышестоящих хозяев и так далее), кроме высшего надорденского руководства никто не мог дать распоряжение на прикрытие ордена тамплиеров, раскрыв исполнителю (им стал Филипп IV) ключевые фигуры “заговора”» ((Прогнозно-аналитический центр Академии Управления «Сравнительное богословие» (книга 4, часть III)).

Можно только гадать, почему мало интересовавшийся исторической подоплекой Средневековья (а это был единственный пробел фактологического характера у «каирского отшельника», отнюдь не мировоззренческого[139] характера) и полностью посвятивший себя духовным вопросам, Рене Генон посчитал розенкрейцеров наследниками разгромленного ордена храмовников, но вот что он пишет в «Заметках об инициации»:

«Разумеется, сам символ <Розы и Креста>, с которым соотносится данное название, может быть гораздо более древним, нежели подобное его употребление; пожалуй, как и в случае всякого истинно традиционного символа, было бы совершенно напрасным выяснять его конкретное происхождение. Мы лишь отметим, что это название было применено к инициатической степени только начиная с XIV века и, более того, единственно в западном мире; следовательно, он используется только в конкретной традиционной форме — христианском эзотеризме или, точнее, христианском герметизме; далее мы вернемся к тому, что следует понимать под термином «герметизм».

Сказанное нами подтверждает: сама «легенда» о Христиане Розенкрейце, чье имя, впрочем, — чисто символическое; в нем вряд ли можно видеть исторический персонаж, что бы ни говорили другие; скорее он выглядит как олицетворение того, что можно было бы назвать «коллективной сущностью». Общий смысл «легенды» об этом предполагаемом основателе, и в частности приписываемых ему путешествий, по-видимому, состоит в том, что после разрушения Ордена тамплиеров посвященные в христианский эзотеризм в согласии с посвященными в исламский эзотеризм произвели реорганизацию, чтобы сохранить, в меру возможного, связь, по видимости прерванную этим разрушением; но такая реорганизация должна была произойти более скрытым, так сказать, невидимым образом, без опоры на институцию, которая, будучи известной вовне, могла бы поэтому вновь подвергнуться разрушению. Истинные братья Розы и Креста были, собственно говоря, вдохновителями указанной реорганизации; если угодно, это были обладатели инициатической степени, о которой мы говорили, известные именно тем, что они играли эту роль; так продолжалось вплоть до того момента, когда — вследствие других исторических событий — в XVII столетии упомянутая традиционная связь была решительно прервана западным миром. Тогда братья Розы и Креста удалились[140] на Восток, а это означает, что отныне на Западе не осталось никакой инициации, позволяющей действительно достигнуть подобной степени, а также что деятельность по сохранению соответствующего традиционного учения, которая осуществлялась там дотоле, более не проявляется вовне, по крайней мере регулярным и нормальным образом».

Мы можем предположить, что уцелевшая часть рыцарей низших чинов разгромленного ордена, напуганная последствиями своих деяний и действиями своего руководства, начиная с времен крестовых походов и кончая последующим разгромом, решилась, позже вынужденно отправившись из Европы восвояси, пойти на альянс с представителями суфизма, которые на деле им в этом не отказали[141]. Гофман, очевидно, догадывался об этом обстоятельстве или событии и показал интерес Перегринуса Тиса к Востоку, упомянув о его странствиях[142], не указывая на повод или причины этого поступка. Вместе с тем Тис возвращается домой тогда, когда родителей нет в живых, и это приводит его в отчаяние. Но после дальнейших событий он понимает, чего ему действительно не хватало в жизни. Поэтому можно констатировать, что имя суженой Тиса является указанием на отрешенность от эзотеризма и обретения счастья на родине, а не на чужбине.

После встречи с Розой Тис отказывается от использования телепатического стекла, понимая, что оно будет поддерживать сомнение и недоверчивость по отношению к окружающим и будет тянуть к тяжелому вероломству[143].

«Это решение не является, как принято считать, следствием душевной слабости героя, его страха перед жесткой правдой жизни и малодушного предпочтения ей «радужных поэтических иллюзий, которые сложились в его собственном “я”». Напротив, оно продиктовано ясным пониманием того, что «жестокая обнаженная правда» бытия не является абсолютной, последней истиной, а доводы рассудочного эмпирического знания, которое только и может дать микроскоп мастера-блохи, не могут считаться вполне достоверными, если не были приняты во внимание также аргументы интуиции, любви и веры» (Г. Мокеева “Решение проблемы становления личности в повести Э. Т.А. Гофмана «Повелитель блох»”).

Мастер-Блоха идёт навстречу велению его разума и сердца, забирая стекло, поскольку подразумевалась лишь его роль в развитии наблюдательности у Перегринуса. Так любовь Розы пробуждает душевный талисман Перегринуса и Тильземот, и снящийся ему вещий сон расставляет всё на места наяву: гений Тетель рассыпается в пух и прах, принц пиявок проваливается в землю, а микроскописты перерождаются заново в младенцев. Перегринус с Розой на троне короля Секакиса благословляют брак Пепуша и Дертье. Однако также, как и микроскописты, Пепуш и Гамахея, некогда снедаемые страстями, обвенчавшись, не избегают перерождения, и они безвозвратно превращаются в цветы[144]. Но Перегринус Тис обрел своё неизменное и непоколебимое счастье с Розой. Liebe окончательно побеждает Minne. Поясним разницу.

«Liebe любовь; привязанность, Liebe und Gegenliebe — взаимная любовь, eheliche Liebe — супружеская любовь, Liebe auf den ersten Blick — любовь с первого взгляда, die Liebe zum Frieden — миролюбие, die Bande der Liebe — узы любви, ein Kind der Liebe — дитя любви

Minne любовь, hofische Minne — любовь (рыцаря) к даме сердца, Frau Minne — любовь-чаровница, Minne verkehrt die Sinne ~ любовь ослепляет; полюбится сатана пуще ясного сокола.

Любовь обозначается в немецкой средневековой поэзии чаще всего термином minne (или hohe minne). Ещё один термин куртуазного обихода, предполагавший прежде всего служение рыцаря даме, которой он добровольно и охотно себя подчиняет, считая её своею госпожой. Культ дамы сложился в немецкой феодальной среде под французским (провансальским) влиянием»[145].

Возможно, Гофман при разработке сюжета «Повелителя блох» и конкретно устройства телепатического стекла вдохновлялся одной из книг Нового Завета — первое послание Павла коринфянам, гл. 13, что соответствует финалу его сказки. Однако пересказ содержания этой главы выводится из апокрифа «Евангелие Мира Иисуса Христа от ученика Иоанна», в котором говорится о Любви так:

«И хотя я говорю на языке людей и ангелов, если нет Любви у меня — подобен я издающему звуки колокольному металлу или гремящим цимбалам. И хотя предсказываю я будущее и знаю все секреты и всю мудрость и имею сильную веру, подобную буре, двигающей горы, если нет Любви у меня, я — ничто.

И даже, если я раздам все богатство мое бедным, чтобы накормить их, и отдам огонь, который получил от Отца Моего, если нет Любви у меня, не будет мне ни блага, ни мудрости.

Любовь терпелива, Любовь нежна, Любовь не завистлива. Она не делает зла, не радуется несправедливости, а находит радость свою в справедливости.

Любовь объясняет все, верит всему, Любовь надеется всегда, Любовь переносит всё, никогда не уставая: что же касается языков, — они исчезнут, что касается знания, — оно пройдет.

И сейчас располагаем частицами заблуждения и истины, но придет полнота совершенства, и все частное — сотрется.

Когда ребенок был ребенком, разговаривал, как ребенок, но достигнув зрелости, расстается он с детскими взглядами своими.

Так вот, сейчас мы видим всё через темное стекло и с помощью сомнительных истин. Знания наши сегодня отрывочны, но, когда предстанем перед Ликом Божиим, мы не будем знать более частично, но познаем все, познав Его учение. И сейчас существует Вера, Надежда, Любовь, но самая великая из трех — Любовь»[146].

Это чудо происходит в Рождество неслучайно: хотел ли того Гофман или нет, но он через схожесть истории Гамахеи с “чудом Георгия о змее” и финалом сказки «Повелитель блох» высказался так в отношении принцессы, микроскопистов и её домогателей: как ни старайтесь, но не ваше право претендовать на имя любви, на истину в последней инстанции, на вмешательство в законы природы без интуитивного нравственного чутья, и не будет позволено вам право вмешиваться в жизнь настоящего человека, чьими качествами стал обладать Перегринус Тис[147].

Потому как в судьбе Перегринуса Тиса восторжествовала правда и дала в ней место настоящей Любви.

Судьба творчества Гофмана

Конечно, здесь зададутся вопросом: при чем тут, собственно, Гофман? Почему именно Гофман стал объектом нашего рассмотрения? Прежде всего, нас интересовало, почему в Германии он не стал популярен, как за рубежом, особенно в России. Нужно признать, что ещё не было технических устройств и промышленности в 19 веке, чтобы их серьезно описать в сказочной форме так, как это сделал Гофман. Но даже в этих сказочных вещах, в их мелочах мы обнаруживаем фантастические вещи, которые будут открыты только несколько столетий спустя. Неосознаваемая несвобода внутри стеклянной иллюзорной проекции действительности в «Золотом горшке», обозначившаяся позже в фильме Вачковски «Матрица», проявление камуфляжа через образ ордена зелено-пятнистого тигра и «умный дом» с климат-контролем в «Крошке Цахесе», аналог электронной книги и интернета (книга, содержащая глобальную библиотеку) и производный спекулятивный финансовый инструмент в образе напильника трансмутации стоимости денег из «Выбора невесты», искусственный интеллект и робототехника в «Песочном человеке», догадки о роли эпифиза в человеческом организме через образ самоцвета души и телепатическое стекло из «Повелителя блох», аналога которому пока в нашей действительности нет — это, пожалуй, неполный перечень того, что выдало творчество Гофмана из видения будущего. Гофман, упоминая некоего профессора физики с его предположением о «мировом духе» в новелле «Артуров двор», сам того не зная явственно, указал не только в «мировом духе» на существование ноосферы, обозначенное в 20 веке учёными Эдуардом Леруа, Пьером Тейяром де Шарденом и В.И. Вернадским в науке и представленное позднее в научно-философских литературных произведениях писателя-фантаста И.А. Ефремова, но и предвосхитил в предположениях некоего профессора физики историческую цикличность, обозначенную историком Л.Н. Гумилёвым в терминологии биогеохимии, первопричины которой, однако, кроятся в изменении психодинамики социальной системы[148]:

«Некий Professor physices полагает, что мировой дух, наподобие хорошего экспериментатора, установил где-то электрическую машину, и от нее в нашу жизнь тянутся бесчисленные проводники. Мы, по мере возможности, стараемся их обходить, чтобы не прикоснуться, но тут уж как ни старайся, все равно когда-нибудь да наступишь, и тогда тебя поражает молниеносный разряд, сотрясая до самых глубин существа, после чего происходит полнейшее преображение».

Его произведения, провидческие по отношению к двум столетиям вперёд, немецкие современники писателя считали причудливыми в лучшем случае. К этому добавлялось ещё пагубная склонность Гофмана к алкоголю, от которой он отказался слишком поздно, чтобы прожить дольше, чем можно было, чем воспользовалась молва толпы. Не избежал выставления негативных оценок писателю сам корифей литературы поэт И.В. Гёте, об отношении к Гофману которого мы упомянули в обзоре «Крошки Цахеса, по прозванию Циннобер»[149]. Поверхностно воспринял произведения немецкого писателя уже упоминавшийся нами английский писатель Вальтер Скотт в своей статье «О сверхъестественном в литературе и, в частности, о сочинениях Эрнста Теодора Вильгельма Гофмана», чей перевод на немецкий язык был организован Гёте по причине его убеждённости в своей враждебности к Гофману[150]. Персоной нон-гранта объявил Гофмана в Германии немецкий философ Г.Ф.В. Гегель в статье «Идея прекрасного в искусстве, или идеал»[151]. Однако заметно преуспел в своём непонимании и в способствовании отторжению Гофмана Германией немецкий поэт Генрих Гейне, который и вовсе обвинил Гофмана в упадничестве в статье «Романтическая школа» (1835), хотя его слова целиком применимы отнюдь не к Гофману, а ко всем сочинениям Франца Кафки:

«Гофман всюду видел одни только привидения, они кивали ему из каждого китайского чайника, из каждого берлинского парика; это был чародей, превращавший людей в диких зверей, а последних даже в советников прусского королевского двора; он способен был вызывать мертвецов из могил, но сама жизнь отталкивала его от себя, как мрачное привидение. Он чувствовал это, он чувствовал, что сам становится призраком; вся природа сделалась для него теперь кривым зеркалом, где он видел лишь свою собственную, тысячекратно исковерканную мертвую личину, и его сочинения представляют собой не что иное, как потрясающий крик ужаса в двадцати томах».

Круг врагов Гофмана определил препятствие к пониманию его творчества на его родине. Как ни удивителен факт, но практически все вышеупомянутые публицистические враги Гофмана состояли в масонских ложах и кружках. Гёте получил посвящение в веймарской масонской ложе «Амалия». Вальтер Скотт состоял в членстве масонской ложи «Святой Давид». Также в биографии Гегеля и Гейне мы обнаруживаем их связь с масонством[152]. Такой разброс недругов Гофмана по кружкам братств «вольных каменщиков» заставляет предположить о некоем целевом заговоре против выдающегося немецкого писателя. Хотя если бы этим всем публицистам и писателям, воспрепятствовавшим восприятию Гофмана в Германии и в Европе, довелось посмотреть на будущее Германии среди двух мировых войн и современности в 20 и 21 веках, на те бедствия, которые сделали тогда немцы, ввергнувшись в безумие фашизма, предсказанные Гофманом, на аналогии истории Греты Тунберг с крошкой Цахесом, неизвестно, какие и чьи именно фантазии они сочли бы вздором[153], если философия Гегеля, принятая на Западе каноничной, приведшая к появлению марксизма в 19 веке и гитлеризма в 20 веке, была рассмотрена по-настоящему и оценена в России с указанием причины её неадекватности так:

«Гегель в своей гениальной “Феноменологии” дошёл до крайнего предела, которого могла достигнуть философия по избранному ею пути: ОН ДОСТИГ ДО ЕЁ САМОУНИЧТОЖЕНИЯ. Вывод был прост и ясен, заслуга бессмертна. И за всем тем его строгий логический ум не понял собственного вывода. (…) Гегель в невольном самообмане создал колоссальный призрак своей Логики, свидетельствуя о великости своего гения великостью своей ошибки».

«То ВНУТРЕННЕЕ СОЗНАНИЕ, КОТОРОЕ ГОРАЗДО ШИРЕ ЛОГИЧЕСКОГО[154] и которое составляет личность всякого человека так же, как и всякого народа, — утрачено нами» (А.С. Хомяков. Мнение русских об иностранцах. — О старом и новом. Статьи и очерки. — М.: Современник. 1988)[155].

Именно поэтому более всего Гофману с восприятием своего творчества повезло с зарубежьем, во Франции, Италии и частично в Англии, но более всего – в России. Последние годы жизни Гофмана выпали на начальный период рассвета русской культуры. Труды Гофмана рано заметили в России. Многие русские писатели оценили по достоинству этого незаурядного немца. Согласно воспоминаниям П.В. Анненкова из его мемуаров «Замечательное десятилетие. 1838–1848», публицист-критик В. Г. Белинский не понимал той стены отчуждения, которую выставила писателю его родина и Западная Европа:

«Гофман – великое имя. Я никак не понимаю, отчего доселе Европа не ставит Гофмана рядом с Шекспиром и Гете: это – писатели одинаковой силы и одного разряда».

Были прямые подражатели сюжетов немецкого писателя – Антоний Погорельский и В.Ф. Одоевский, писатель, композитор и литератор-музыковед. Известно также, что Ф.М. Достоевский зачитывался собранием сочинений Гофмана в подлиннике, поэт В.А. Жуковский лично встречался с Эрнстом Теодором[156], а Н.В. Гоголь подражал великому немецкому фантасту в своих «Петербургских повестях» (в повести «Невский проспект» мы найдем упоминание имени Гофмана в связи с одним из персонажей, его однофамильцем). Достоверно известно, что в библиотеке А.С. Пушкина было собрание сочинений Гофмана на французском языке[157], мотивы гофманской повести «Магнетизёр» прослеживаются в «Гробовщике» и в «Уединенном домике на Васильевском острове» Пушкина, а новеллы «Счастье игрока» – в пушкинской повести «Пиковая дама» через судьбу его персонажа Германна. Также известно, что Пушкин пытался переложить в стихи историю новеллы Гофмана «Дож и догаресса» («В голубом небесном поле…»). Даже во второй половине девятнадцатого века мы найдем следы гофманского влияния на русскую литературу, в частности, на М.Е. Салтыкова-Щедрина[158], которому не был чужд иносказательный гротеск в его сказках и сатирах в прозе. В двадцатом веке традицию Гофмана продолжил определенно писатель А.В. Чаянов. Нельзя отрицать знакомство писателя М.А. Булгакова с произведениями Гофмана, если мы встречаем упоминание имени немецкого писателя с оттенком восхищения в фельетоне «Столица в блокноте»:

«Прихожу в театр. Давно не был. И всюду висят плакаты “Курить строго воспрещается”. И думаю я, что за чудеса: никто под этими плакатами не курит. Чем это объясняется? Объяснилось это очень просто, так же, как и в вагоне. Лишь только некий с черной бородкой – прочитав плакат – сладко затянулся два раза, как вырос молодой человек симпатичной, но непреклонной наружности и:

– Двадцать миллионов.

Негодованию черной бородки не было предела.

Она не пожелала платить. Я ждал взрыва со стороны симпатичного молодого человека, игравшего благодушно квитанциями. Никакого взрыва не последовало, но за спиной молодого человека, без всякого сигнала с его стороны (большевистские фокусы!), из воздуха соткался милиционер. Положительно, это было гофманское нечто. Милиционер не произнес ни одного слова, не сделал ни одного жеста. Нет! Это было просто воплощение укоризны в серой шинели с револьвером и свистком. Черная бородка заплатила со сверхъестественной гофманской же быстротой».

В некоторых произведениях А.С. Грина, которому не был присущ гротеск, также мы можем найти влияние гофманиады, а также у Е.Л. Шварца, у Ю.К. Олеши в «Трёх толстяках», у Ф.Ф. Кнорре в «Капитане Крокусе» и у многих других. Лишний раз свидетельствует о популярности Гофмана в России тот факт, что в 1921 году писательское объединение из восьми писателей (К.А. Федин, М.Л. Слонимский, Н.С. Тихонов, Е.Г. Полонская, М.М. Зощенко, Н.Н. Никитин, И.А. Груздев, В.А. Каверин) назвало свой кружок в память о гофманском сборнике новелл названием «Серапионовы братья».

Было бы странным умолчать и о воплощении поэтических образов Гофмана в музыке при том, что он сам был композитором[159]. Они получили воплощение в творчестве Роберта Шумана («Крейслериана»), Рихарда Вагнера («Летучий Голландец»), П.И. Чайковского («Щелкунчик»), Лео Делиба («Коппелия»), Ферручо Бузони («Выбор невесты»), Пауля Хиндемита («Кардильяк») и др. Гофман стал героем опер Жака Оффенбаха («Сказки Гофмана», 1881) и Г. Лаччетти («Гофман», 1912). Также в СССР были созданы балеты “История Ансельма” эстонского композитора Лепо Сумера на сюжет сказки “Золотой горшок”, “Крошка Цахес, по прозванию Циннобер” Н.Н. Каретникова, и позднее – мюзикл Ю.С. Саульского «Крошка Цахес» на стихи Ю.С. Энтина, которые доселе остаются неизвестны на театральной сцене.

Влияние Гофмана на творчества русских писателей несомненно, их можно смело назвать последователями его творчества, и без гофманиады в России, возможно, эти авторы создали бы свои произведения иначе. Но главный секрет популярности в России Гофмана прост: он не чужд был ни фантастике, ни сказке. Своё отношение к сказке Гофман выразил в новелле «Принцесса Брамбилла», в которой он обозначил исцеляющую мощь сказкотерапии в перевоплощениях, цель которой пробудить сознание в её слушателях[160].

«В «Принцессе Брамбилле» вставной «миф» («О короле Офиохе и королеве Лирис») восходит к временам, когда человек еще не отпал от материнского лона природы и понимал ее язык, пока человек не «осиротел». Трагедию этого сиротства представляет аллегорическая история короля Офиоха и его супруги Лирис. Демон держит ее душу в ледяной темнице, она смеется теперь бездушным смехом, а король впадает в необъяснимую грусть, высыхает озеро Урдар и запустевает сад. Мифическая королева Лирис в основной сказочной части возрождается в виде юной портнихи Джачинты, а король Офиох — в актере Джильо, ее возлюбленном. Кроме того, Джачинта и Джильо воплощают карнавальную принцессу Брамбиллу и карнавального принца Корнельо Кьяперио, и, наконец, мифический маг Гермод оказывается здравствующим и поныне волшебником Руффиамонте. <…>

Действие новеллы «Принцесса Брамбилла» развертывается во время карнавала. Карнавал можно рассматривать как некий метафорический образ, вмещающий в себя разные смыслы. В нем символически закреплено понятие о жизни, в пестрой сумятице которой скрытые масками люди порой теряют, порой находят друг друга. В более широком смысле карнавал — это игра, подменяющая жизнь и на время становящаяся ею. Карнавал отсылает нас к мифологическим героям вставного рассказа: в масках реальные люди – Джильо и Джачинта – становятся мифическими принцессой Брамбиллой и принцом Корнельо Кьяперио, а значит королем Офиохом и королевой Лирис. Таким образом, мы прослеживаем некоторое развитие образов героев посредством их преломления в мифических персонажах и перехода с одного уровня повествования на другой – то есть из реального мира в фантастический. При этом Джильо и Джачинта смогли обрести друг друга благодаря их перевоплощению в принца и принцессу, а король Офиох и королева Лирис смогли излечиться и восстановить гармонию сказочной страны Урдар-сад только благодаря Джильо и Джачинте»[161] (С.И. Храмушина «Религиозно-философская рефлексия в творчестве Э.Т.А. Гофмана»).

«В этом рассказе нет фантастического мира настоящей сказки. Но, как и в «Золотом горшке», рассказывается о том, как, когда и почему люди фантастическим образом преобразуют реальность. Наибольший повествовательный интерес представляют не столько сама фантазия, сколько условия ее возникновения и эффекты. Если персонажи рассказа время от времени погружаются в свой собственный мир, будь то мир фантазии или реальности, то рассказчик, а затем и главные персонажи всякий раз преодолевают эту зыбкую грань, радостно познавая «двойственность любого бытия». Под эгидой этого познания может начаться игра, которая не избегает воплощений, но вместе с тем не отказывается и от преобразующего полета художественной фантазии.

Эта игра стара как мир, не Гофман придумал ее. Это — преобразующая игра карнавала. Гофман, знакомый с погружениями в самые бездны внутреннего мира и занимающий оборонительную позицию по отношению к притязаниям внешнего мира, становится устроителем карнавала в литературе раннего XIX века.

В «Принцессе Брамбилле» главным действующим лицом выступает художник иного рода, нежели Крейслер. Это маг и шарлатан Челионати, он же князь Бастианелло ди Пистойя. Во время римского карнавала он инсценирует театральное действо, не знающее рампы, «где ценятся ирония и подлинный юмор» и где участники игры не подозревают, что они втянуты в действо. Римская площадь превращается в театр, вобравший в себя весь мир в миниатюре, «в небольшом круге диаметром несколько сот шагов великолепно все уместилось». Показывают старую как мир игру любви в исполнении танцев римского карнавала; «ссорятся и мирятся двое влюбленных, они расстаются и вновь находят друг друга» — так описывает Гёте эту игру в своем «Итальянском путешествии».

Главным содержанием этой игры в «Принцессе Брамбилле» является то, что двое любящих, актер Джильо и модистка Джячинта, ссорятся, пускаясь в погоню за идеальными образами, которые сложились у них друг о друге. Шарлатан Челионати постарался, чтобы каждый из них увидел в реальности образ другого. Их мечта друг о друге воплощается в жизнь, и каждый, поскольку чувствует любовь со стороны своего идеального образа, сам превращается в идеальный образ. Искусство Челионати какое-то время препятствует тому, чтобы идеал и реальность сошлись. Так влюбленные расстаются, отправляясь на поиски друг друга. В конце концов они со смехом находят друг друга, обнаруживая в идеальном образе реальность и в реальности идеальный образ. Вся эта запутанная игра оказывается лишь инсценировкой, которая должна «превратить боль бытия в высокую радость».

Какую «боль бытия»? Шарлатан Челионати, который в качестве устроителя карнавальной терапии должен знать это, называет ее «хроническим дуализмом». Под этим подразумевается опыт противоречивости и многозначности собственного «я»» (Рюдигер Сафрански «Гофман»)[162].

Также популярность Гофмана в России обусловлена, видимо, в характере его произведений, а в них немало разоблачений характеристик толпо-«элитарного» общества: это и социальная магия возвышения над окружающими и контроля над ними («Крошка Цахес, по прозвищу Циннобер»), и одержимое копирование стереотипов поведения в обществе («Песочный человек»), и «колдовское» ростовщичество («Выбор невесты») и многие другие пороки.

«Можно видеть, что трагическое неравенство людей, разделенных сословными и имущественными преградами, часто внешними и совершенно второстепенными по отношению к их человеческим достоинствам, лишающее их, даже тяготеющих друг к другу, полноценного душевного общения, вызывало в сердце Гофмана горечь разочарования. Примириться с ним великий писатель не мог и сражался единственным доступным ему средством — сатирой, во всех возможных степенях ее, от иронии до сарказма» (Л. А. Калинников «Э. Т. А. Гофман и И. Кант. Преодоление романтизма»).

Именно поэтому становится ясным, почему творчество Гофмана оказалось опальным ещё при жизни. Ещё при жизни Гофмана против него был подан иск от шефа прусской полиции фон Кампца, за то, что в «Повелителе блох» якобы изображен он сам под именем советника Кнаррпанти. Но ему выиграть дело не удалось: писатель оказался вскоре на смертном одре и не мог попросту явиться на суд. В самой же Германии вплоть до 20-х годов XX века Гофмана считали несерьезным писателем, что стало причиной становления немецкого фашизма. Но и в постсталинском СССР Гофман тоже оказался в некоторой степени нежеланным писателем среди троцкистов. Вот что видно из воспоминаний композитора Н.Н. Каретникова, автора балета «Крошка Цахес», постановки которого так и не были растиражированы на театральной сцене:

«Понадобилось всего два часа для того, чтобы худсовет «Ленфильма», прослушав фрагменты музыки и выяснив принципы постановки, принял решение о производстве фильма-балета «Крошка Цахес, по прозванию Циннобер».

Так как до этих пор в кино снимались только готовые балетные спектакли, в Москву заместителю председателя Комитета по делам кинематографии было послано письмо с просьбой разрешить оплату оригинального балетного сценария, ибо официально такого жанра не существовало.

Никакого ответа от Баскакова не последовало. Я ждал три месяца и наконец попросил Михаила Юрьевича Блеймана, бывшего в то время (1967 г.) консультантом Комитета, устроить мне встречу с Баскаковым.

Он и ввел меня в зампредседательский кабинет. Владимир Евтихианович Баскаков меня знал и, как только я появился на пороге, поднялся из своего зампредседательского кресла во весь огромный рост, уперся в стол кулаками и сразу меня огорошил:

– Вы хотите снять антисоветский балет!

– Владимир Евтихианович! Гофман написал свою сказку в 1819 году! О чем здесь можно говорить?!

– И все же вы хотите снять антисоветский балет!

– Но при сочинении его мы не имели в виду никаких политических мотивов! Единственное, что там можно при желании усмотреть, – это элементы прихода Гитлера к власти.

– Вот-вот! Антифашистские мотивы! Мы уже знаем, как это переворачивается! Вы хотите снять антисоветский балет!!

– Гофман ничего подобного не мог иметь в виду! Он воевал с третьим сословием!

– Ну уж если вы так хотели иметь дело именно с Гофманом, почему вы не взяли «Серапионовых братьев»? Великаны… никаких аналогий! – заявил Баскаков, обнаруживая, что он некогда учился в ИФЛИ. – Нет! Вы взяли именно «Крошку Цахеса»!.. Вы хотите снять антисоветский балет!

И эта фраза, еще пару раз повторенная, неслась мне вслед, пока я уходил из кабинета» (Н.Н. Каретников «Темы с вариациями»).

Но если бы не запрет заместителя[163] председателя Комитета по делам кинематографии В.Е. Баскакова относительно съемки гофманского фильма-балета по «Крошке Цахесу», то СССР был бы готов морально к тому, что до власти дорвутся настоящие цахесы, подталкиваемые социальной магией возвышения – последователи Хрущева Горбачев и Ельцин[164], и СССР удалось бы избежать[165] последующей социальной катастрофы распада и деградации.

В новелле Гофмана «Известие о дальнейших судьбах собаки Берганца», где фигурирует как один из главных героев пёс Берганца из нравоучительной «Новеллы о беседе собак» Сервантеса (1613), автор предупреждает его рассказом о психтроцкизме как о социальном недуге:

«Наряду с теми, кто показывается лишь в наружном парадном блеске поэзии, наряду с вашими зализанными человечками, вашими образованными, бездушными и бессердечными женщинами, есть еще другие, пятнистые изнутри и снаружи и переливающиеся множеством красок, даже способные иногда менять цвет, как хамелеон. Смотри, дорогой друг, среди вас так много людей, которых называют поэтами и которым нельзя отказать в наличии ума, глубины, даже в наличии души, которые, однако, словно поэтическое искусство – это нечто совсем иное, нежели жизнь самого поэта, под воздействием любой подлости в повседневной жизни сами легко идут на подлость, а часы вдохновения за письменным столом тщательно отделяют от всей прочей своей деятельности. Они себялюбивы, своекорыстны, плохие мужья, плохие отцы, неверные друзья, а в то же время, отдавая в набор очередной лист, благоговейными звуками провозглашают все самое святое».

Гофман неприятен психтроцкистам именно обличением среды их воспроизводства – толпо-«элитарного» общества. В глазах и нынешней толпы, и нынешней «элиты» Запада и остального мира Гофман неприятен даже спустя более столетия после смерти. Он оказался не тем писателем, над которым можно было создать ореол толпы, как это было проделано с именами Булгакова и Толкиена[166]. Показательно, что в России знали о пагубном алкогольном недуге Гофмана, но никто не умалял талант, которым обладал писатель, чему свидетельствует диалог между М.М. Горьким и Л.Н. Толстым:

«— Какой самый страшный сон видели вы?

Я редко вижу и плохо помню сны, но два сновидения остались в памяти, вероятно, на всю жизнь.

Однажды я видел какое-то золотушное, гниленькое небо, зеленовато-желтого цвета, звезды в нем были круглые, плоские, без лучей, без блеска, подобные болячкам на коже худосочного. Между ними по гнилому небу скользила, не спеша, красноватая молния, очень похожая на змею, и когда она касалась звезды — звезда, тотчас набухая, становилась шаром и лопалась беззвучно, оставляя на своем месте темненькое пятно — точно дымок, — оно быстро исчезало в гнойном, жидком небе. Так, одна за другою, полопались, погибли все звезды, небо стало темней, страшней, потом — всклубилось, закипело и, разрываясь в клочья, стало падать на голову мне жидким студнем, а в прорывах между клочьями являлась глянцевитая чернота кровельного железа. Л. Н. сказал:

— Ну, это у вас от ученой книжки, прочитали что-нибудь из астрономии, вот и кошмар. А другой сон?

Другой сон: снежная равнина, гладкая, как лист бумаги, нигде ни холма, ни дерева, ни куста, только, чуть видны, высовываются из-под снега редкие розги. По снегу мертвой пустыни от горизонта к горизонту стелется желтой полоской едва намеченная дорога, а по дороге медленно шагают серые валяные сапоги — пустые.

Он поднял мохнатые брови лешего, внимательно посмотрел на меня, подумал.

— Это — страшно! Вы в самом деле видели это, не выдумали? Тут тоже есть что-то книжное.

И вдруг как будто рассердился, заговорил недовольно, строго, постукивая пальцем по колену.

— Ведь вы непьющий? И не похоже, чтоб вы пили много когда-нибудь. А в этих снах все-таки есть что-то пьяное. Был немецкий писатель Гофман, у него ломберные столы по улицам бегали, и всё в этом роде, так он был пьяница, — «калаголик», как говорят грамотные кучера. Пустые сапоги идут — это вправду страшно! Даже если вы и придумали, — очень хорошо! Страшно!

Неожиданно улыбнулся во всю бороду, так, что даже скулы засияли.

— А ведь представьте-ка; вдруг по Тверской бежит ломберный стол, эдакий — с выгнутыми ножками, доски у него прихлопывают и мелом пылят, даже еще цифры на зеленом сукне видать, — это на нем акцизные чиновники трое суток напролет в винт играли, он не вытерпел больше и сбежал.

Посмеялся и, должно быть, заметил, что я несколько огорчен его недоверием ко мне:

— Вы обижаетесь, что сны ваши показались мне книжными? Не обижайтесь, я знаю, что иной раз такое незаметно выдумаешь, что нельзя принять, никак нельзя, и кажется, что во сне видел, а вовсе не сам выдумал. <…>

Похлопал меня по плечу.

— А вы не пьяница и не распутник — как же это у вас такие сны?

— Не знаю.

— Ничего мы о себе не знаем!

Он вздохнул, прищурился, подумал и добавил потише:

— Ничего не знаем!

Сегодня вечером, на прогулке, он взял меня под руку, говоря:

— Сапоги-то идут — жутко, а? Совсем пустые — тёп, тёп, — а снежок поскрипывает! Да, хорошо! А все-таки вы очень книжный, очень! Не сердитесь, только это плохо и будет мешать вам.

Едва ли я книжник больше его, а вот он показался мне на этот раз жестоким рационалистом, несмотря на все его оговорочки» (М.М. Горький «Лев Толстой»)[167].

Гофман, несмотря на своё огромное влияние на все последующие поколения писателей, продолжает оставаться фигурой нон-гранта среди «творческого» официоза «мировой закулисы» вместе с наследием в современном кинематографе. Как либеральная часть современного Запада относится к Гофману, показывает австралийский мультфильм «Кошачье фортепиано», который вышел в 2009 году.

Его сюжет тематически перекликается с мюзиклом «Кошки», который мы ранее разбирали[168]: действие разворачивается в городе антропоморфных кошек, ничем не отличающегося от полукриминального западно-американо-европейского города с чертами восточной архитектуры, наполненном музыкой развлечений. Главный герой – кот-поэт. Вдруг в городе начинаются пропажи всех музыкантов и певцов. Под их музыку кошки-горожане отвлекались от сует криминальной жизни города, чувствуя себя якобы свободными в жизни. Музыка, которой жил город кошек, играла роль ширмы, за которой скрывалась темная криминализированная сущность города. Происходит пропажа музыки в городе – и вся истинная сторона жизни города выплескиваются наружу: кошки начинают драться друг с другом, и город становится жестоким. Полиция находит лишь на месте преступлений следы человеческих ног. Чтобы понять мотивы преступника, главный герой отправляется в библиотеку и находит на одной из страниц книг устройство так называемого кошачьего фортепьяно – музыкального инструмента и одновременно инструмента пыток для кошек, в которых при нажатии на клавиши вонзаются иглы, чтобы они кричали на разные голоса и тона. Кот-поэт пытается предупредить свою возлюбленную, одну из певиц бара, об опасности, но не успевает: её похищают ночью. Повсюду на улицах воцаряется страх из-за похищений, и музыка баров и пабов перестает звучать в городе.

Тогда главный герой собирает горожан и идет вместе с ними штурмовать на лодках островной маяк, где засел безумный похититель. Наконец они застают его за игрой на инструменте, куда были помещены кошки и откуда разносились их крики, и в результате схватки сбрасывают его с башни. Пленных кошек освобождают и вместе с тем сжигают кошачье фортепьяно. После этого город кошек вновь погружается в своё обычное состояние благодаря вернувшейся музыке развлечений.

Главное кощунство мультфильма представлено через внешность похитителя. В нём угадываются черты самого Э.Т.А. Гофмана. Кроме этого, в кошмаре главного героя выстраиваются переводы названия инструмента на разные языки, для которого похититель собирал кошек разных голосов и тональностей, и первым в списке значится перевод названия на немецкий язык – это лишний раз подчеркивает то преступное деяние, которое сделали авторы «Кошачьего фортепиано» против Гофмана. Отсылка на личность Гофмана через обличие похитителя не случайна. Гофман, сопричастный к музыке, написал роман «Житейские воззрения кота Мурра», в котором рассказывается о двух альтер-эго писателя – о капельмейстере Иоганне Крейслере и коте Мурре, который был питомцем самого Гофмана[169]. Про кота в романе рассказывается о его недолговечной любовной истории и о том, что он был поэтом. А сама смерть похитителя из «Кошачьего фортепьяно» посредством падения с маяка – отсылка к гибели Натанаэля, главного героя повести Гофмана «Песочный человек».

На личность похитителя кошек в мультфильме, музыканта-садиста, был переложен образ Гофмана, и австралийский мультфильм «Кошачье фортепьяно» является не более чем попыткой скрыто демонизировать Гофмана и его творчество. Ещё одно сопутствующее этому преступление – внушение зрителям мизантропии и в то же время животного строя психики. Но деяние авторов «Кошачьего фортепиано» сродни кощунству художника Франческо из гофманского романа «Эликсиры дьявола» в адрес образа отшельницы Розалии – и потому рискует не остаться без ответа.

Однако есть надежда, что наследие Гофмана со временем достигнет всенародного признания и настоящего уважения в Германии[170] и во всём мире, которого оно достигло в России. Мы же завершим наш обзор произведений писателя и музыканта его же словами из автобиографического романа «Житейские воззрения кота Мурра»:

«Самые дивные божественные чудеса случаются в сокровенной глубине человеческой души, и об этих чудесах всеми силами своими и должен возвещать человек словом, звуком и красками».

19.01.2014 – 30.03.2020

[1] В.П. Боткин «О русском переводе Гофмана» (http://az.lib.ru/b/botkin_w_p/text_1835_serapionovy_bratiya.shtml).

[2] См. труд ВП СССР «Печальное наследие Атлантиды».

[3] «Бузина, по польским поверьям, существует от начала мира и потому была свидетельницей мифических протособытий (грехопадения Адама и Евы, убийства Авеля) и событий христианской истории (предательства Иуды). Считалось, что под Б. и в ее корнях живет дух, демоническое существо (черт, бес и др.). В польском предании говорится о том, что первый бес поселился в огромной яме и посадил сверху Б., чтобы она охраняла его. На Украине верили, что Б. «насадил черт» и теперь постоянно живет под ней. Поэтому ее нельзя выкапывать с корнем, чтобы не раздражать черта. На Западной Украине известны мифологические рассказы о лесных духах, обитающих в зарослях Б., о превращении вампира в куст Б. Сербы считали куст Б. местом обитания вил. Вместе с тем Б. – обиталище домашних духов, приносящих хозяевам добро, опекунов хозяйства (ср. Дух-обогатитель).

Отношение к Б. как к опасному растению отразилось в запрете выкапывать (выкорчевывать) Б., нарушение которого могло привести к смерти человека, несчастьям и различным болезням, а также к падежу скота. В случае необходимости для выкорчевывания Б. специально нанимали (в Польше, например) калек или душевнобольных. На Украине и в Польше известна легенда о том, что на Б. якобы повесился Иуда (или дьявол), отчего ее листья и ягоды издают трупный запах, ее нельзя использовать в бытовых целях и т. п. Б. упоминается в проклятиях (ср. сербское: «Пусть у тебя на очаге вырастет Б.»). Известны мифологические рассказы о том, как человек не мог найти дорогу, блуждая вокруг куста Б. В народной медицине чахотку, лихорадку, зубную боль и другие болезни символически «переносили» на Б. Под Б. закапывали колтун, выливали под нее воду, в которой купали больного ребенка, в надежде на то, что болезнь заберет дух, живущий под Б.; обвязывали Б. нитками из одежды больного и т. д. К Б. были обращены заговоры, которые читали под Б. при лечении зубной боли (у украинцев и поляков) и лихорадки (у чехов и мораван). Эти заговоры содержат мотивы «отсылки» болезни на Б. или договора человека с Б., ср. польский заговор: «Святая бузина, я тебя храню от сожжения огнем, а ты меня храни от зубной боли».

У чехов и словенцев девушки обращались к Б. во время гаданий о замужестве. На святки девушка шла к кусту Б., трясла его, говоря: «Трясу, трясу бузину, отзовись, пес, с той стороны, где живет мой милый», — и слушала, где залают собаки. Считалось, что во время гадания можно увидеть суженого в кусте Б.» («Славянская мифология. Энциклопедический словарь» (под ред. В.Я. Петрухина, Т.А. Агапкиной, Л.Н. Виноградовой, С.М. Толстой)) (https://inslav.ru/images/stories/pdf/2002_Slavjanskaja_mifologija.pdf).

Как увидим далее, растительная символика у Гофмана будет фигурировать в других его литературных произведениях, а следы увлечения Гофманом ботаникой можно найти в его повести ««Ботаник» («Datura fastuosa»)» (https://proza.ru/2016/02/05/425).

[4] https://profilib.bar/chtenie/144617/lyudmila-martyanova-legendy-i-mify-o-rasteniyakh-legendy-drevnego-vostoka-yazycheskie-7.php

[5] Возможно, поэтому саламандра как символ пожарных, сжигавших книги, в романе Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту» стала не только их эмблемой, но и в свете «Золотого горшка» оказывается невсесильным орудием разжигания ненависти толп к книгам перед желанием одного из пожарных, Гая Монтэга, сохранить их в столкновении с натиском технократии.

[6] Эту новеллу Гофмана не обошел вниманием со своей стороны исследователь алхимии и философ Е.В. Головин, уделив ей в своей книге «Мифомания» некоторый комментарий (глава «Странные женщины») и не избежав трактовки её в узком ключе в силу своей приверженности фрейдизму, имеющего свои существенные недостатки (см. труд ВП СССР «От человекообразия к человечности…» и его главу «Часть II. Куда ведут наваждения фрейдизма»). Мы лишь к этому добавим, что, хотя Гофман использовал алхимические образы для описания оживленных олицетворений природных стихий, он явно ими выражаел в своём повествовании куда более широкий смысл, чем это понимали алхимики…

[7] «Зеркало Венеры (♀) — используется как обозначение женского пола, римской богини Венеры или греческой богини Афродиты, химического элемента медь и планеты Венера. Первоначально Зеркало Венеры изображалось без перекладины, которая была добавлена позже, чтобы не придать символу языческий вид, и предположительно изображал зеркало или бусы. По другой версии Зеркало Венеры — трансформированный древнеегипетский символ жизни — Анх, являвшийся также иероглифом. Древние греки, а затем и римляне, верили, что богиня красоты Венера (Афродита) появилась на свет из морской пены, и произошло это на берегу острова Кипр, поэтому её называли Венерой-Кипридой. Ещё в древности на Кипре были найдены громадные месторождения меди, и Кипр стал «медным» центром всего Средиземноморья, из меди также делались зеркала. Поэтому у средневековых алхимиков символ «зеркало Венеры» стал обозначать медь» («Зеркало Венеры» (https://web.archive.org/web/20190825092824/https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%97%D0%B5%D1%80%D0%BA%D0%B0%D0%BB%D0%BE_%D0%92%D0%B5%D0%BD%D0%B5%D1%80%D1%8B)).

[8] “Мой мир появился вместе со мной” (фрагменты писем Д.Р.Р. Толкиена в переводе Кирилла Королева) (http://www.kulichki.com/tolkien/cabinet/mails/mail1.html).

[9] Такого рода желание стать «владычицей морской» имелось у Старухи в знаменитой пушкинской «Сказке о рыбаке и рыбке».

[10] Существует трактовка этого момента сюжета, что Ансельм якобы в действительности утопился в реке Эльба и таким образом попал сначала «под стекло» водной глади, а потом и в подводную Атлантиду. Однако она не выдерживает критики по контексту событий: во-первых, Ансельм не сам там оказался, а Линдгорст из-за провинности отправил его туда, т.е. швырнул в реку («Если же вы запачкаете оригинал, то господин архивариус в состоянии выбросить вас из окошка, потому что это человек сердитый»), и во-вторых, попасть «под стекло» водной глади не значит утонуть совсем, поскольку архивариус сам разбил это стекло, а значит спас утопающего после неудачной попытки ведьмы похитить золотой горшок. В этой связи обратим внимание даже на сезонную канву событий «Золотого горшка»: столкновение с ведьмой Рауэрин и змейками Линдгорста Ансельма происходит в день вознесения на небо Иисуса Христа (церковный праздник, отмечаемый обычно в мае или в начале июня на сороковой день после Пасхи), приворот Вероники и ведьмы имеет место быть 23 сентября, в ночь осеннего равноденствия, помолвка Геербранда с Вероникой попадает на 4 февраля, а значит попасть под стекло водной глади означает упасть в реку, сломав лёд, что естественно может произойти только зимой в январе или в начале февраля (см. статью И.А. Шиповской «Гофман в Дрездене» (https://ia601507.us.archive.org/28/items/irina-chipowski-kunstinsel_202005/Irina%20Chipowski%20Kunstinsel%20%20%D0%93%D0%BE%D1%84%D0%BC%D0%B0%D0%BD%20%D0%B2%20%D0%94%D1%80%D0%B5%D0%B7%D0%B4%D0%B5%D0%BD%D0%B5.html)).

[11] См. труд ВП СССР «Матрица “Матрице” — рознь».

[12] http://www.x-libri.ru/elib/prvsh000/

[13] https://journals.kantiana.ru/upload/iblock/c90/%D0%9C%D0%BE%D0%BA%D0%B5%D0%B5%D0%B2%D0%B0_35-50.pdf

[14] https://inance.ru/2020/02/pod-kolpakom/ и https://web.archive.org/web/20200229082407/https://inance.ru/2020/02/pod-kolpakom/

[15] Что фактически совпадает с фабулой, связанной с убийственной связью Линдгорста-Саламандра и змеей из сада Фосфора.

[16] «409A* — Жена-змея» (сравнительный указатель сюжетов) (http://www.ru-skazki.ru/barag-comparative-index&type=409a.html).

[17] Между тем заметим, что Иоганнес Крейслер – герой цикла музыкальных эссе «Крейслериана» и романа «Житейские воззрения кота Мурра», альтер-эго самого Гофмана, имевшего некоторое время пагубную наклонность к алкоголю, вред которого писатель вскоре осознал и написал антиалкогольный роман «Эликсиры дьявола», чей смысл мы разберем далее.

[18] «Papnoute» (https://www.behindthename.com/name/papnoute/submitted) и «Пафнутий (Paphnutius, Paphnuce)» (https://ru-etymology.livejournal.com/1310116.html).

[19] http://padabum.com/x.php?id=46241

[20] https://sheba.spb.ru/za/vethii-zavet-1987.htm

[21] Впрочем, упоминается в сказке Гофмана деревня, в которую сбежал Филадельфус, и она называется Хох-Якобсхейм (нем. «высокий дом Иакова (Израиля)»). Гофман мог подразумевать в названии деревни имя отца Иосифа Прекрасного (пророка Юсуфа), по библейским и кораническим преданиям давшему переселиться в Египет своим единоплеменникам, кочевникам семитского происхождения. Однако в сказке Гофмана тезка египетского царя поселяется в деревне имени Иакова, а не наоборот. Здесь можно усмотреть авторскую иронию Гофмана, которая имеет под собой некоторое основание: это намек на вмешательство древнеегипетского знахарства, утратившего своё жречество, в бегство кочевников семитского происхождения из Египта, возглавленное Моисеем, которого оно устранило, для создания из них своей культурно-этнической периферии в рамках агрессивной реализации глобализации, не выходящей из рамок толпо-«элитарного» уклада общества (см. труд ВП СССР «Синайский «турпоход»»).

[22] «Филистер» (https://web.archive.org/web/20190825092917/https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A4%D0%B8%D0%BB%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%B5%D1%80).

[23] ВП СССР комментирует происхождение слова «филистер» несколько иначе в «Основах социологии», предполагая, что контекст употребления понятия исходил из среды студентов, которые видели себя выше в социальной иерархии по сравнению с невежественными горожанами-бюргерами: «Слово «филистёр» пришло в русский язык из немецкого. В немецком переводе Библии оно означает «филистимлянин» — представитель одного из древних народов, с которыми воевали в ветхозаветные времена иудеи. Студенты немецких университетов, превозносясь над простыми бюргерами и конфликтуя с ними, в своём кругу именовали бюргеров презрительно «филистёрами», подразумевая, что сами они, приобщившись в университете к наукам, — в сопоставлении с невежественными бюргерами подобны «богоизбранным иудеям». Потом слово «филистёр» из студенческого жаргона вошло в Германии в общее употребление со смыслом, близким к русскому слова «обыватель» в его втором значении — индивид с крайне узкими интересами и кругозором, с примитивным миропониманием. В первом своём значении слово «обыватель» понималось просто как «горожанин» либо как «представитель податных сословий» (т.е. тех, которые платили налоги в денежной форме) и тоже являлось эквивалентом слова «бюргер» — «горожанин». Потом слово «филистёр» вошло в русский язык и было в употреблении в кругах интеллигенции со второй половины XIX века примерно до середины 1920‑х гг., после чего постепенно перешло в разряд анахронических книжных языковых форм. Почему В.Г. Белинский выбрал его для обозначения представителя толпы вместо того, чтобы воспользоваться понятийной базой русского языка, — вопрос открытый…». Однако изначальный контекст употребления слова «филистер» как подобному сильному филистимлянину-великану Голиафу, закрепленный за ночной городской стражей, с которой студенты как раз и конфликтовали, и вооруженными сопровождающими надзирателей студентов, которые как раз были в числе бюргеров, в контексте рассмотрения новеллы Гофмана указывает на другое происхождение понятия «филистер».

[24] Именно поэтому ведьма Рауэрин не воспринимается как чужак среди Паульманов в «Золотом горшке» Гофмана.

[25] Некоторые проницательные читатели Гофмана видели в крошке Цахесе карикатуру на Наполеона Бонапарта, императора Франции, своими воинами принудившего Пруссию и Австрию сдаться ему в качестве союзников в европейской войне, хотя образ Цахеса несколько глубже, чем они могли себе представить.

[26] http://19v-euro-lit.niv.ru/19v-euro-lit/berkovskij-lekcii/lekciya-10.htm

[27] Поиск по Библии: https://azbyka.ru/biblia/?Lk.19:2

[28] Это весьма напоминает историю Левия Матвея из «Мастера и Маргариты» М.А. Булгакова.

[29] Добавим к этому его ношение особого цветного ордена зелено-пятнистого тигра княжества, которое представляет собой самый что ни на есть камуфляж (маскировочная окраска, применяемая для уменьшения заметности людей, вооружений, техники, сооружений за счёт разбивания силуэта изделия или предмета) – т.е. видно, насколько далеко заглядывал Гофман в будущее через призму своих произведений.

[30] См. статью «Заххак – арийский “антихрист”» (https://glexx.livejournal.com/51123.html) и комментарий к среднеперсидскому географическому сочинению «Города Ирана» (http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Persien/VII/640-660/Goroda_Irana/pril.phtml?id=9610).

[31] Если вспомнить, что роднит между собой старую Лизу из «Золотого горшка», фею Розабельверде из «Крошки Цахеса» и… волшебника из «Обыкновенного чуда» Е.Л. Шварца, то тогда всё становится на свои места: «Демонизм мага проявляется в отношении к окружающему их миру, ИМ забавно менять его под свои желания, а не стремиться жить в сопричастности к природе. Но некоторые упоротые могут возразить, что их уровень знаний позволяет им манипулировать жизнями божьих созданий и стихиями Земли. Процессами, находящимися под властью Божьего промысла. Именно это и является богоборчеством, когда пытаются заменить своей персоной Его провидение. Все знания на Земле ничто по сравнению со «знаниями» вселенной. Ответ «демонам» должен быть один – нужно жить в русле Божьего промысла, опираясь при этом на чувство совести и интуицию, отсекая одержимость и наваждения» (Алексей Григорьевич «Обыкновенное чудо управлять, без осознания формулы Любви» (https://kob-alt.ru/avtorskaya-kolonka/aleksey-grigorevich/obyiknovennoe-chudo-upravlyat-bez-osoznaniya-formulyi-lyubvi/)).

[32] «Сын, воспитанник военного подразделения» (арамейск.).

[33] «Три золотых волоска на голове Циннобера, вживленных туда феей Розабельверде, были позаимствованы Гофманом из «Детских и домашних сказок» братьев Гримм, первый том которых был опубликован еще в 1812 году и где имеет место сказка «Черт с тремя золотыми волосами». И здесь, как и в «Крошке Цахесе», надо было вырвать волшебные волосы, чтобы герой решил стоящую перед ним задачу» (Л. А. Калинников «Э. Т. А. Гофман и И. Кант. Преодоление романтизма»). Есть и некое сходство Цахеса с Черномором из пушкинской поэмы «Руслан и Людмила» в том, что у обоих сила заключена в волосах, хотя гофманский карлик был только марионеткой магии Розабельверде.

[34] В немецкой экранизации сказки Гофмана 1983 года из ГДР «Zauber um Zinnober», названной в до сих пор не оцифрованном советском дубляже «Ошибкой старого волшебника», Цахес, несмотря на разоблачение, остаётся в живых (https://www.youtube.com/watch?v=Spgx_UahkMg). Существует также болгарская экранизация сказки Гофмана «Цахес» Анри Кулева (2010), максимально приближенная к оригиналу (https://youtu.be/HtbXRZ1Hbkg), а также любительский немой фильм театра “Летучая мышь” (1975) (https://youtu.be/fL69wDV9bEs и https://www.youtube.com/watch?v=bMwc_llG9os).

[35] «Кандида» (https://web.archive.org/web/20190825093314/https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D0%B0%D0%BD%D0%B4%D0%B8%D0%B4%D0%B0).

[36] https://www.geopolitica.ru/article/imperator-ubiyca-imperiy

[37] См. статьи Полины Ефимовой «Шпионы. Период скандалов и разоблачений. Часть 3» (https://topwar.ru/90861-shpiony-period-skandalov-i-razoblacheniy-chast-3.html) и «Иезуиты плюс Бандера» (https://topwar.ru/96734-iezuity-plyus-bandera-chast-1.html, https://topwar.ru/96735-iezuity-plyus-bandera-chast-2.html и https://topwar.ru/96736-iezuity-plyus-bandera-chast-3.html).

[38] Об этом писателе стоит отдельно заметить, что он был знаком с произведениями Гофмана, судя по его дневникам, однако сочинения Кафки, вопреки созидательному смыслу гофманских произведений, выражают в себе агитацию за несчастье, тяготеющую к манихейству безо всякого намёка на выход из него (так, например, гофманская цитата Розабельверде о возможности перерождения крошки Цахеса в жучка у Кафки оборачивается в повесть «Превращение», где главный герой превращается в жука и, не имея возможности что-либо сделать с этим, со временем гибнет). Наиболее ёмко определил это литературный критик Вильгельм Эмрих в своей статье, чей заголовок явственно обозначает тот порядок, истоки которого находятся в библействе и которому Кафка не сопротивлялся сам, проецируя его на окружающий мир, – «Царство сатаны», цитируя неопубликованный черновик одного из рассказов Кафки «В исправительной колонии»: «”Новый комендант радостно сечет рабочих: “Готовьте дорогу Змее… стройте дорогу Великой Даме… Поторопитесь, пища Змеи!” Мы, рабочие, поднимаем молотки и начинаем разбивать камни на тысячи частей. Остановиться нельзя, можно только переложить молоток в другую руку. Сегодня должна прибыть наша Змея, перед этим все должно быть превращено в пыль, ведь она не терпит ни малейшей гальки. Мы сожалеем, что она продолжает называть себя Змеей, лучше бы она носила имя Госпожи… Но это не наше дело… Наше дело превращать камни в пыль”. Радостный мир людей все обращает в пыль, чтобы вымостить дорогу Злу, Змее, чтобы стать ее добычей…» (http://biblioteka.org.ua/book.php?id=1120013587&p=44). Ещё более существенно выводит на поверхность суть сочинений Кафки критик Патрик Бриджуотер в своей монографии «Кафка: готика и сказка», говоря об одержимости их автора и его приверженности идеалистическому атеизму библейства: «Кафка был личностью с привидениями, мечтами и дневными мечтами, в которых его сочинение было выражением, наполненным призраками, демонами или дьяволами, как он их обычно называл, – неуверенности в себе, самообвинении и самоосуждении, страха перед жизнью и страха перед смертью (к которому он был склонен приписывать свою бессонницу, хотя он также приписывал это страху своего отца). Он видел «пламя ада, прорывающееся через ту самую землю, на которой он стоял» (дневник, 21 июля 1913 г.), переживание, которому сочувствовал бы поэт Шелли. <…> Бога, в частности, он нашел неправдоподобно абстрактным, хотя в принципе он верил в идею личного бога и в реальность множества личных дьяволов и, к его несчастью, был одержим идеей Падения, этим высшим суеверием и конечной части готики» (https://books.google.ru/books?id=x2_4TSvSO2gC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false). Таким образом, сочинения Кафки представляют собой пропаганду манихейских наваждений, а вся их подоплёка вкупе с намерениями их идеологов, в руках которых Кафка был игральной картой, разоблачается аналогично тому, что в итоге сказала главная героиня кэролловской сказки «Алиса в стране чудес» на суде в финале – «Вы просто колода карт!»: «В связи с текстом «Алисы» момент выхода за пределы навязанной системы становится в «Процессе» (романе Кафки – наше примечание) ключевым, а Йозеф К. превращается в Алису, которая по каким-то причинам не может или не хочет сказать: «Вы просто колода карт!». Именно эта неспособность и делает всю дальнейшую сюжетную коллизию возможной, и превращает ситуацию в безвыходную. Если бы К. хотя бы однажды поставил под сомнение полномочия суда, финал романа, очевидным образом, был бы иным — таким же, как у Кэрролла. Верно и обратное: если бы Алиса подчинилась происходящему, всё могло закончиться для неё не менее плачевно, чем для Йозефа К.» (Б. В. Орехов ««Сперва казнь, а потом уж приговор!» Суд у Кэрролла и Кафки» (https://docplayer.ru/37891461-Sperva-kazn-a-potom-uzh-prigovor-sud-u-kerrolla-i-kafki.html)).

[39] «Фашизм — это один из типов культуры общественного самоуправления, возможный исключительно в толпо-«элитарном» обществе. Организационно-политическая суть фашизма как такового вне зависимости от того, как его называть, какими идеями он прикрывается и какими способами он осуществляет власть в обществе, — в активной поддержке толпой «маленьких людей» — по идейной убеждённости их самих или безыдейности на основе животно-инстинктивного поведения — системы злоупотреблений властью «элитарной» олигархией, которая:

• представляет неправедность как якобы истинную «праведность», и на этой основе, извращая миропонимание людей, всею подвластной ей мощью культивирует неправедность в обществе, препятствуя людям состояться в качестве человека — носителя необратимо устойчивого человечного типа строя психики.
• под разными предлогами всею подвластной ей мощью подавляет всех и каждого, кто сомневается в праведности её самой и осуществляемой ею политики, а также подавляет и тех, кого она в этом заподозрит» (ВП СССР «Основы социологии» (том 2: часть 3. «Жизнь человечества: толпо-«элитаризм» — историко-политическая реальность и перспективы» (книга 1))).

Если вспомнить, что крошка Цахес с золотыми волосками, вырываемыми для лишения его мощи, образ фашизма, то образ представителя фашизма можно обнаружить в сказке итальянского писателя Джанни Родари «Джельсомино в стране лжецов» в образе пирата-короля лжецов Джакомон, скрывающего свою лысину при помощи парика из рыжих волос и теряющего власть из-за разоблачения (см. разбор экранизации Тамары Лисициан этой сказки «Волшебный голос Джельсомино», в которой Джакомон, изображенный более близко к образу крошки Цахеса, носит парик из золотых волос публично, Школы аналитики (https://www.youtube.com/watch?v=kRtJgYGWiDQ)).

[40] «Anophthalmus hitleri, слепой жук, названный в честь Адольфа Гитлера, обитает только в пяти влажных пещерах Словении. Этот вид был открыт в 1933-м году немецким энтомологом. Учитывая, что Гитлер накануне был назначен канцлером Германии, неудивительно, что ученый назвал новооткрытый вид именно так. Поначалу энтомологи не обращали внимание на жука Гитлера, так как считали, что он не представляет особого научного интереса. Однако Anophthalmus hitleri заинтересовались музеи, желающие экпонировать всё, что связано с нацистской Германией.

Сейчас жук Гитлера пользуется таким большим спросом среди правых экстремистов, что учёные всерьёз опасаются за его популяцию. Помимо экстремистов, Anophthalmus hitleri вылавливают и предприниматели, жаждущие наживы на прибыльном рынке на связанных с нацизмом вещей.

Хотя жук Гитлера находится под защитой словенского закона, а коллекционирование каких бы то ни было насекомых в стране запрещено, браконьерам необходимо проехать несколько миль в сторону итальянской границы, где ловить насекомых по-прежнему можно. Если Anophthalmus hitleri вымрет, это будет означать исчезновение единственного существа на планете, в данный момент носящего имя нацистского диктатора» («Жук Адольфа» (https://ngasanova.livejournal.com/728225.html)).

[41] https://vz.ru/world/2019/9/24/999399.html

[42] https://www.mk.ru/science/2019/10/25/v-chest-grety-tunberg-nazvali-novyy-vid-zhuka.html

[43] https://web.archive.org/web/20191004222013/http://portal-kultura.ru/articles/obozrevatel/291606-greta-tsakhes-po-prozvaniyu-tsinnober/

[44] Гёте настолько был убеждён в своём мнении, которое отразилось в его дневниках, например, в отзыве о «Золотом горшке» («Начал читать “Золотой кубок”… Почувствовал себя плохо: проклинал золотых змеек»), что «организовал перевод антигофмановской статьи Вальтера Скотта «О сверхъестественном в литературе и, в частности, о сочинениях Эрнста Теодора Вильгельма Гофмана» (1827), способствовал ее публикации и написал развернутую рецензию: «Мы горячо рекомендуем нашим читателям, – писал он, – эту очень содержательную статью; кто из преданных ревнителей национального просвещения не скорбел, видя, как болезненные творения этого страдальца в течение многих лет воздействовали на Германию, как все подобные заблуждения прививались здоровым душам под видом значительных и прогрессивных новшеств» (Гете 1975, 531)» (Фёдор Фёдоров «Эрнст Теодор Амадей (Вильгельм) Гофман: именная мифология») (http://www.su.lt/bylos/mokslo_leidiniai/acta/2009_8/feborov.pdf). Однако выясняется парадокс, что эпизод пребывания Ансельма в склянке в компании заточенных, не осознающих свой стеклянный плен людей из «Золотого горшка», –  одна из ярких демонстраций афоризма самого Гёте из его романа «Избирательное сродство»: «Верх рабства — не обладая свободой, считать себя свободным». На этом парадоксе приходится сомневаться в том, что Гёте, читая «Золотой горшок», был слеп, чтобы не разглядеть такое совпадение. Но на эту гётевскую убежденность нельзя не ответить афоризмом остроумца Козьмы Пруткова: «Бывает, что усердие превозмогает рассудок». Что же было истинным доводом Гёте в его мнении относительно Гофмана – старческая неприязнь или солидарность со своими «братьями» по ложам «вольных каменщиков» Германии и зарубежья, которых мы упомянем далее – вопрос открытый: возможно, что автор «Фауста», написавший одну из трёх сказок всего лишь за свою жизнь, «Сказку из “Разговоров немецких беженцев”», известную как «Сказка о прекрасной лилии и зеленой змее» и представляющую собой подражание «Волшебной флейте» Моцарта (http://vbaden-baden.blogspot.com/p/rulit.html), увидел в сказке Гофмана о золотом горшке парафраз своему сочинению, хотя предшествующим звеном у Гофмана была сказка «Зелёная змея» французской писательницы Мари-Катрин д’Онуа (1651-1705) (https://francuzskie-skazki.larec-skazok.ru/zelenaya-zmeya).

[45] См. статью «Противный «Крошка Цахес» и его пороки» (https://zen.yandex.ru/media/yazik/protivnyi-kroshka-cahes-i-ego-poroki-5dc9308793b4f037b147e014). «Крошка Цахес» оказался настолько мощным произведением, что его сюжетная линия была отражена в фильме по сценарию писателя-сказочника Е.Л. Шварца и драматурга Н.Р. Эрдмана «Каин ХVIII» (http://ok.ru/video/989257992840). Король-диктатор Каин ХVIII имеет все атрибутики нацизма, начиная от гитлеровской манеры речи перед прессой со своим возложением рук на Библию и «атомного комара» (оружие массового поражения – саркастическое отражение американского девиза холодной войны “Мы должны идти вперед с атомной бомбой в одной руке и с крестом в другой”) и кончая планом по завоеванию мирового господства, что подтверждает наше предположение об антифашистском смысле гофманского произведения. Также, как и Цахес, Каин ХVIII кончает жизнь в отходном месте. Не отсюда ли знаменитая оговорка Путиным «мочить террористов в сортире», в которой могли подразумеваться не просто обычные террористы-ваххабиты на Кавказе?

[46] Её германоязычное имя переводится как «благородный блеск», хотя Гофман, явно иронизируя над своей жизнью, мог сделать главную героиню новеллы тезкой Кенигсбергского университета, где сам когда-то учился.

[47] У Эдмунда Лезена был возможный прототип — известный художник Вильгельм Хензель, широко выставлявшийся в Берлине в 1810-х годах, знакомый Гофмана, который нарисовал его портрет.

[48] В переводе новеллы 1962 года Ирины Татариновой в отличии от переводов 19 века фамилия ювелира передается как «Турнгейзер» вместо «Турнгаузер», что этимологически неверно, так как в «Turnhäuser» вторая часть означает не фонтанирующий гейзер, а «дома» или на баварском наречии заведующего хозяйством или эконома, тогда как «turn» указывает либо на слово «турнир» как на признак принадлежности ювелира к рыцарству, либо на слово «вращать» как признак его скитальческого образа жизни.

[49] Комментарий к новелле: «Леонгард Турнхейзер из Турма (1530–1595), родом из Базеля, — ювелир, выдававший себя за искусного врача. Биографический материал Гофман почерпнул из рукописи Петера Хафтица (Хафтития, 1530— после 1600) «Микрохроника Бранденбургской марки», 1595, однако придал ему совершенно иное освещение (Хафтитий всячески поносит Турнхейзера)».

[50] Легендарный иерусалимский сапожник, который, согласно средневековой легенде, оскорбил Иисуса Христа и за то был осужден скитаться по земле “до второго пришествия”.

[51] «Согласно сохранившимся надгробным камням и старинным свидетельствам, первые еврейские общины появились в Берлине в XIII в, Естественно, так же, как и в других местах, любые неблагоприятные обстоятельства приводили и здесь к обвинениям евреев и преследованиям их. Так, в 1571 г. «прославился» Кепеник (теперь – часть Берлина). В январе этого года в кепеникском замке умер князь Иоахим II. В его смерти был немедленно обвинен придворный золотых дел мастер Липпольд, глава всех евреев Бранденбурга. В результате антиеврейских настроений все евреи были выдворены из княжества, а сам мастер был подвергнут четвертованию» (С. Н. Руссова «По Берлину. В поисках следов исчезнувших цивилизаций») (https://web.archive.org/web/20200530102411/https://cn511.mooo.com:443/b.fb2/Russova_Po-Berlinu-V-poiskah-sledov-ischeznuvshih-civilizaciy.EncBRA.378070.fb2.zip?BS1TSIeJ).

«Вину за монетные махинации возложили на евреев, так как арендаторами королевских и многих других монетных дворов являлись в основном представители этой нации. Конечно, и в их руках оседало немало из того, что они делали по приказу своих господ. Восстановленный дворец Эфраимов в одном из районов Берлина стал ярким свидетельством власти Эфраимов, которые при Гогенцоллернах были в большой чести, а глава предприятия получил ранг тайного советника. «Эфраим и сыновья» занимались денежным обманом, но действовали по указке своих господ. Они опасались последствий незаконного обогащения, как черт ладана. Разоблачение означало бы не только потерю предприятия, о чем свидетельствует судьба казненного в 1573 году монетчика Липпольда. И в том случае речь шла об узаконенном убийстве, потому что Липпольд мог доказать, что ни одного геллера не взял себе. Он должен был с позором умереть, потому что преемнику скончавшегося в 1571 году курфюрста Иоахима II был нужен повод для организации погромов и присвоения имущества живших в Бранденбурге евреев» (Вермуш Гюнтер «Аферы с фальшивыми деньгами») (https://web.archive.org/web/20200530102546/https://cn511.mooo.com:443/b.fb2/Vermush_Afyory-s-falshivymi-dengami-Iz-istorii-poddelki-denezhnyh-znakov.1VswjA.73711.fb2.zip?eNTAxdRJ).

Комментарий к переводу новеллы: «Липпольд, чеканщик монет курфюрста Бранденбургского Иоахима II, вовлекший своего господина в сомнительные финансовые махинации, после его смерти был судим и предан мучительной казни уже во время правления его сына курфюрста Иоганна Георга. Гофман допускает здесь намеренный анахронизм».

[52] Также Сабин Баринг-Гоулд приводит ещё один любопытный факт, связанный с символикой мыши в древние времена: «Геродот приводит любопытную легенду об уничтожении войска Сеннахериба под Иерусалимом. В Книге пророка Исаии нет никаких подробностей об этом: «И вышел Ангел Господень и поразил в стане Ассирийском сто восемьдесят пять тысяч человек. И встали поутру, и вот все тела мертвые».

Не говорится, как именно были убиты ассирийцы, но, поскольку войску грозили губительным вихрем и дуновением огня, возможно, их поразил горячий ветер. Но история Геродота очень отличается от этой. Он узнал ее от египетских жрецов, которые, имея самое отдаленное представление о природе произошедшего, сочли его чудом, совершенным одним из их богов, и, кроме того, перенесли действие легенды в свою страну. «После Анисиса начал править жрец Гефеста по имени Сетос. Он не выказывал должного уважения касте египетских воинов и пренебрегал ими, считая, что не нуждается в них; в числе прочего он отнял у них земли, пожалованные им прежними царями, – каждому воину было даровано по двенадцать отборных участков. После этого Санахариб, царь арабов и ассирийцев, собрав большую армию, пошел войной на Египет, а египетские воины отказались выступить против него. Царь-жрец, доведенный до отчаяния, пришел в храм и с плачем стал горько жаловаться перед изображением божества на свои беды и несчастья. Когда он так рыдал, его одолел сон, и было ему видение, что бог стоит рядом с ним, ободряя его, и говорит, чтобы он, не боясь ничего, шел на арабскую армию и что бог сам пошлет ему помощников. Жрец поверил сну и, собрав столько людей, сколько смог, отправился в погоню за ним и разбил стан в Пелусии, где находятся «врата» Египта, однако никто из воинов не последовал за ним, только торговцы, ремесленники и прочие. Когда они прибыли туда, множество полевых мышей напало на стан врагов, изгрызло их луки, колчаны и даже рукоятки щитов, так что на следующий день арабы, безоружные, бежали с поля боя, и многие из них пали. И по сей день каменная статуя этого царя с мышью в руке стоит в храме Гефеста, и надпись на ней гласит: «Смотри на меня и имей страх перед богами»».

У вавилонян существовал религиозный обряд, во время которого мышь приносили в жертву и съедали, но с каким божеством он был связан, неизвестно».

[53] Нельзя не вспомнить диснеевский мультфильм «Рататуй» (2007), в котором крыса Реми, имеющий склонность к кулинарии, оказавшись в ресторане и столкнувшись с уборщиком Альфредо Лингвини, помогает ему готовить блюда, управляя его действиями наподобие кукловода — сидя у него на голове под поварским колпаком и дёргая за волосы, приводя последовательно его жизнь к лучшему. Ровно такую же роль играет мышь в американском фильме «Мышиная охота» (1997), помогая братьям-наследникам владельца фабрики по производству шпагатов преобразовать предприятие в пищевое по производству сырных шпагатов. В обоих фильмах образ грызуна выводится положительно в качестве покровителя-помощника. Но насколько они связаны с библейским образом мыши как с образом носителя библейства и приукрашивают ли они его в положительном ключе или нет, предлагаем задуматься самим читающим.

[54] Библейская ветхозаветная социологическая доктрина долгового порабощения и скупки мира со всем его содержимым и обитателями на основе идеалистического атеизма и расово-корпоративной монополии на международное ростовщичество, адресованная древнейшему конфессиональному ответвлению библейства: «Не давай в рост брату твоему ни серебра, ни хлеба, ни чего‑либо другого, что возможно отдавать в рост; иноземцу отдавай в рост, чтобы господь бог твой (т.е. дьявол, если по совести смотреть на существо ростовщического паразитизма) благословил тебя во всём, что делается руками твоими на земле, в которую ты идёшь, чтобы владеть ею» (последнее касается не только древности и не только обетованной древним евреям Палестины, поскольку взято не из отчёта о расшифровке единственного свитка, найденного на раскопках, а из современной, массово изданной книги, пропагандируемой всеми Церквями и частью “интеллигенции” в качестве вечной истины, данной якобы Свыше), — Второзаконие, 23:19, 20. «И будешь господствовать над многими народами, а они над тобой господствовать не будут», — Второзаконие, 28:12. «Тогда сыновья иноземцев будут строить стены твои и цари их будут служить тебе; ибо во гневе моём я поражал тебя, но в благоволении моём буду милостив к тебе. И будут отверзты врата твои, не будут затворяться ни днём, ни ночью, чтобы было приносимо к тебе достояние народов и приводимы были цари их. Ибо народы и царства, которые не захотят служить тебе, погибнут, и такие народы совершенно истребятся», — Исаия, 60:10 — 12.

Несмотря на мерзость этой ветхозаветной доктрины, иерархии всех якобы Христианских Церквей, включая и иерархию Русского Православия, настаивают на её священности, а канон Нового Завета, прошедший цензуру и редактирование еще до Никейского собора (325 г. н.э.), провозглашает её от имени Христа, безо всяких к тому оснований, до скончания веков в качестве благого Божьего Промысла: «Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков. Не нарушить пришёл Я, но исполнить. Истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполниться все», — Матфей, 5:17, 18.

При признании священности Библии и убеждённости в неизвращённости в ней Откровений Свыше, доктрина «Второзакония-Исаии» (по названию цитированных ветхозаветных книг) становится главенствующей политической доктриной в культуре-носителе библейства, а Новый Завет программирует психику паствы церквей имени Христа на порабощенность заправилам библейства: «…не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щёку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобой и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду», — Матфей, гл. 5:39, 40.

[55] «Еврейские народные сказки (Предания, былички, рассказы, анекдоты, собранные Е.С. Райзе)» (https://web.archive.org/web/20200328143911/https://coollib.com/b/451682-efim-samoylovich-rayze-evreyskie-narodnyie-skazki/read).

[56] А.С. Пушкин также, как и Гофман, был знаком с этой шекспировской пьесой, и становится понятным, почему мы встречаем в его «Скупом рыцаре» персонажа, аналогичного Шейлоку: «Лица, созданные Шекспиром, не суть, как у Мольера, типы такой-то страсти, такого-то порока; но существа живые, исполненные многих страстей, многих пороков; обстоятельства развивают перед зрителем их разнообразные и многосторонние характеры. У Мольера Скупой скуп — и только; у Шекспира Шейлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен» (««Table-talk» (Застольные разговоры)») (https://rvb.ru/pushkin/01text/08history/02articles/1094.htm).

[57] Песочный человек ― персонаж из немецких народных сказаний, иногда, особенно в спектаклях ярмарочного кукольного театра, изображавшийся как страшное чудовище, в других случаях ― как проказник, который по вечерам сыплет детям в глаза песок, отчего глаза слипаются.

[58] Этот философ был активным критиком потребительства и марксизма. Так, например, в «Зеркале производства» (1973), Бодрийяр в провокативной манере нападает на марксизм, обвиняя его в неадекватном изображении пред-модернистских обществ, главную роль в функционировании которых, по мнению Бодрийяра, играло вовсе не материальное производство, а символический обмен. Он также отвергал от себя прозвище идеолога постмодернизма (современная оболочка манихейства), данное ему в мировых СМИ: так в интервью по поводу «войны в заливе» Бодрийяр заявил, что «постмодерности» не было, а тем, кто называет его постмодернистом, он ответил в интервью с Майком Гейном (1993) так: «…Постмодернизм, как мне кажется, в изрядной степени отдает унынием, а то и регрессией (именно это уныние исповедовал в своих трудах носитель неправедного мировоззрения и публицист Александр Зиновьев). Это возможность мыслить все эти формы через своеобразное смешение всего со всем (иначе говоря – выхолащивание действительности посредством устранения Различения из человеческого мировоззрения в обществе). Я не имею с этим ничего общего. Это ваше дело» (http://www.jkhora.narod.ru/2009-02-11.pdf).

[59] В более поздней немецкой сказке «Холодное сердце» Вильгельма Гауфа (1827) сердце главного героя оказывается у отрицательного персонажа-нечисти Михеля Великана в результате сделки. Но в ней главный герой сказал своё твердое «нет» и отстоял сердце. Отец главного героя «Песочного человека», судя по всему, оказался в долгу у Коппелиуса, и это обрекло его на последующую гибель, что характеризует Коппелиуса как представителя нечисти. Соответственно, нечисть согласно народным поверьям, забирая часть тела, получает возможность влиять на душу у порабощенного, и глаза для этого существенно подходят, так как представляют собой зеркало души.

[60] Поскольку оно по смыслу созвучно с одним из имен самого писателя, «Теодор», следует признать, что в процессе написания этой новеллы Гофман старался изжить из себя некоторые недостатки, которые могли иметься в его собственной психике.

[61] Фактически Гофман угадал здесь то, что потом станет спусковым крючком в произведениях Ф.М. Достоевского: отсюда же и многочисленная, притворяющаяся правдивой плеяда его злодеев вкупе с небытийностью и неосуществимостью добра в основной части его сочинений (см. статью коллектива Информационно-аналитического Центра (ИАЦ) «Достоевский, так и не поднявшийся над Библией») (http://inance.ru/2016/11/dostoevskii/ и https://cont.ws/@inance/429194). Он показал в «Песочном человеке» и пагубу патогенных систем верований, куда входит и библейская, – магий, возможность и сила которых появляется только если в них верит и колдун, и жертва, которой в новелле Гофмана стал сам Натанаэль (см. статью Марии Хенсон «Патогенные системы верований» (http://henson-seventeen.blogspot.ru/2016/11/blog-post_81.html#more)). Интересы к деструктивно воздействующей мистике и увлечением ею писатель осуждал не только в этой новелле: в написанной им повести «Магнетизёр» (1814) из-за увлечения месмеризмом и гипнозом через демонического магнетизёра гибнет целое аристократическое семейство. Интересен факт, что Достоевский был знаком с этим произведением Гофмана («Магнетизёр (повесть)» (https://web.archive.org/web/20190825095114/https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D0%B0%D0%B3%D0%BD%D0%B5%D1%82%D0%B8%D0%B7%D1%91%D1%80_%28%D0%BF%D0%BE%D0%B2%D0%B5%D1%81%D1%82%D1%8C%29)).

[62] Таким же образом одержимы, но оккультизмом два персонажа новеллы Гофмана «Игнац Деннер» (1815), мотивы которой прослеживаются в малорусской повести Н.В. Гоголя «Страшная месть» (1831) в образе колдуна, отца Катерины, – доктор Трабаккио и его сын, предводитель разбойничьей шайки, использовавшие для эликсира продления жизни, поверье о котором уходит в глубь Средневековья, кровь сердец своих детей. Их намерения останавливает егерь Андрес, которому случаем, орудием Провидения, помогают высшие силы, и который спасает жизнь своему сыну от брака с дочерью сына доктора. Но и таинством эти зловещие деяния не являются в наше время, учитывая использование эмбриональных стволовых клеток как операции омоложения, ещё ныне, к сожалению, не запрещенное (см. статью Кирилла Мямлина «Смерть невинноубиенных младенцев преследует «эстрадных кумиров»» (http://worldcrisis.ru/crisis/1967913)), а также добавление подобных ингредиентов в продукты массового питания транснациональными пищевыми корпорациями (см статью «Пищевая добавка НЕК293. Что за этим кроется?» (https://www.oum.ru/literature/raznoe/pishchevaya-dobavka-nek293-chto-za-etim-kroetsya/)) и возрождение антинаучных теорий в области трансплантологии: «Одной из наиболее тревожных тенденций стало повышение интереса к так называемому парабиозу. Речь идет о медицинских процедурах, предусматривающих переливание крови от молодых людей пожилым в попытке замедлить процесс старения. Подобная процедура уже была изучена в прошлом, но каждый раз она подвергалась жесткой критике как с нравственных, так и с научных позиций» («Богатые американцы окончательно теряют связь с реальностью, и это на самом деле плохой признак») (http://mixednews.ru/archives/120646).

[63] См. репортажи «Стрельба в Мюнхене» (https://ria.ru/infografika/20160722/1472676019.html),  «18-летний «стрелок», отправляясь устраивать бойню в Мюнхене, взял с собой 300 патронов» (http://www.perm.kp.ru/daily/26558/3575073/) и «Массовое убийство в Мюнхене (2016)» (https://web.archive.org/web/20200225154424/http://wiki-org.ru/wiki/%D0%9C%D0%B0%D1%81%D1%81%D0%BE%D0%B2%D0%BE%D0%B5_%D1%83%D0%B1%D0%B8%D0%B9%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%BE_%D0%B2_%D0%9C%D1%8E%D0%BD%D1%85%D0%B5%D0%BD%D0%B5_(2016)).

[64] Порок игромании Гофманом был также изобличён в его новелле «Счастье игрока» (1819), в которой рассказывается о трагических судьбах нескольких игроков в карты.

[65] https://web.archive.org/web/20170722225123/https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D0%B0%D1%81%D1%81%D0%BE%D0%B2%D0%BE%D0%B5_%D1%83%D0%B1%D0%B8%D0%B9%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%BE_%D0%B2_%D0%9C%D1%8E%D0%BD%D1%85%D0%B5%D0%BD%D0%B5_(2016)

[66] Мотивы «Песочного человека» несомненно своеобразно преломились в повести Антония Погорельского «Пагубные последствия необузданного воображения», чье заглавие совпадает с выведенным нами смыслом разобранной нами новеллы Гофмана, у В.Ф. Одоевского («Сказка о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту», «Та же сказка, только на изворот»), у М.Е. Салтыкова-Щедрина («Игрушечного дела людишки») и позже, в значительно переработанном виде, в рассказах А.В. Чаянова «История парикмахерской куклы» и А.С. Грина «Серый автомобиль».

[67] Стиль переложения сказки о Щелкунчике французским писателем Александром Дюма-отцом 1844 года хотя и популяризовал её, однако существенно переиначил и упростил оригинал в изложении.

[68] Михаил Плетнев – «Фильм «Щелкунчик и четыре королевства»: Как Дисней внедряет русофобию в сознание детей» (https://whatisgood.ru/tv/films/multfilm-shhelkunchik-i-chetyire-korolevstva/).

Учитывая, что корпорация Дисней с конца двадцатого века начала свою войну против сказок (см. брошюру медиапроекта «Научи хорошему» «Дисней: Отравленные сказки» (https://whatisgood.ru/tv/cartoons/disnej-otravlennye-skazki-post/)), сама она всерьёз и надолго выставила себя «мышиным королём» из сказки Гофмана, которую исказила на киноэкране (см. обзор телеканала «НИИ клюквоведения им. Бориса Бритвы» «Щелкунчик и четыре королевства – Сахарный Кремль против мышиной диктатуры!» (https://www.youtube.com/watch?v=qILkFiKzVQM)).

[69] “Ни на один из моих проектов нет денег!” (интервью с М.М. Шемякиным от 19.02.2003) (http://old.russ.ru/culture/20030219_shem.html).

[70] Т.е. смена логики социального поведения (см. выдержку из труда ВП СССР «Краткий курс…» «Смена логики социального поведения»):  https://wiki-kob.ru/%D0%A1%D0%BC%D0%B5%D0%BD%D0%B0_%D0%BB%D0%BE%D0%B3%D0%B8%D0%BA%D0%B8_%D1%81%D0%BE%D1%86%D0%B8%D0%B0%D0%BB%D1%8C%D0%BD%D0%BE%D0%B3%D0%BE_%D0%BF%D0%BE%D0%B2%D0%B5%D0%B4%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%8F

[71] См. труд французского философа Рене Генона «Заметки об инициации» (http://opentextnn.ru/old/man/index.html@id=4422).

[72] «Майер (нем. Meier, Mehre, Meyer, Maier, Mäher, Mäger, Major, Meiur, Mayr) — первоначально означал должностное лицо, служившее у дворянина или священнослужителя-землевладельца в качестве управляющего его недвижимым имуществом. Начиная с позднего Средневековья термин приобрёл значение «арендатор» или «независимый фермер»» («Майер (должность)»  (https://web.archive.org/web/20190825100213/https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D0%B0%D0%B9%D0%B5%D1%80_(%D0%B4%D0%BE%D0%BB%D0%B6%D0%BD%D0%BE%D1%81%D1%82%D1%8C))).

[73] Последнее родственно обозначениям жемчуга на французском, немецком и английском («la perle», «die perle», «pearl»).

[74] Интересно отметить, что ключевой контекст сказки Гофмана относительно Мышильды по части превращения людей в кукол-щелкунчиков раскрыл писатель Ф.Ф. Кнорре в своей сказке «Капитан Крокус», когда занимающийся техническим очучеливанием животных и инакомыслящих при так называемом «Новом Порядке» Генерал-Кибернаторства Почётный Ростовщик чуть не отправляет на конвейер мальчика, которому один из главных героев повести, Капитан Крокус, дал прозвище «Щелкунчик» за тягу к вспыльчивой драчливости («Тебе бы только по носам щёлкать») (см. нашу статью «Повесть Ф.Ф. Кнорре «Капитан Крокус»: ковчег спасения от технообразного фашизма» (https://kob-alt.ru/kovcheg-spaseniya)). В связи с этим является ещё одной отсылкой к Гофману, к его роману «Житейские воззрения кота Мурра», кличка отобранного на чучело кота героя повести Малыша в повести Кнорре – Мурр.

[75] Урс Апп «Рождение ориентализма»  (https://books.google.ru/books?id=7iTIXXjyXPQC&pg=PA298&lpg=PA298&dq=Chartah+Bhade+Shastah+forged&source=bl&ots=0uk-6j5Mjc&sig=ACfU3U2ggjK1V0gkakSlJktud-sLJGPxqg&hl=ru&sa=X&ved=2ahUKEwj4k-Tz57_gAhXk6aYKHQG7CDYQ6AEwB3oECAkQAQ#v=onepage&q=Chartah%20Bhade%20Shastah%20forged&f=false).

[76] Англо-санскритский словарь: http://spokensanskrit.org/index.php?tran_input=gal.&direct=es&script=HK&link=yes&mode=3

[77] Дальнейшие подробности об этой монете в разных словарях расходятся:
«Австрийская серебряная монета = ок. 22 к. серебром» (Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка – Чудинов А.Н., 1910.) (http://www.inslov.ru/html-komlev/c/cvanciger.html), «ганца или ганцкопф — так иногда называют австрийскую серебряную монету в 20 крейцеров (цванцигер)» (Энциклопедический словарь Брокгауза и Евфрона) (https://ru.wikisource.org/wiki/%D0%AD%D0%A1%D0%91%D0%95/%D0%93%D0%B0%D0%BD%D1%86%D0%B0_%D0%B8%D0%BB%D0%B8_%D0%93%D0%B0%D0%BD%D1%86%D0%BA%D0%BE%D0%BF%D1%84), «название монеты в 20 крейцеров, которая чеканилась согласно конвенционной стопе 1753 г. в Австрии, Венгрии и Южной Германии. Во второй половине XVIII в. Ц. вместе с монетой в 10 крейцеров был господствующей монетой на денежных рынках Австро-Венгрии и Южной Германии» (Нумизматический словарь. 4-е издание. / Зварич В.В. / Львов, 1980), «нар.-обих. название монет в 20 крейцеров и др. монет, чеканенных по конвенционной стопе. Напр.: конвенционный Ц. 1804/05, чеканенный в Баварии при Максимилиане IV Иосифе (1799-1805); монета в 20 крейцеров 1807/09, чеканенная в Гессене при Людвиге I (1790-1830). Это название употреблялось и для обозначения монет в 20 пфеннигов (пфенниг (нем. Pfennig, древнеангл. penning, нижненем. penig, сканд. peningr; одни считают слово производным от кельтского pen – голова, другие – от фризийского panding – вес, третьи – от pfanne – блюдце – из-за формы некоторых брактеатов) – немецкое название средневекового денария, которое сохранилось в Германии за разменной монетой до наших дней) ((Нумизматический словарь. 4-е издание. / Зварич В.В. / Львов, 1980))» (Словарь нумизмата: Пер. с нем. /Х. Фенглер, Г. Гироу, В. Унгер/ 2-е изд., перераб. и доп. – М.: Радио и связь, 1993) (http://www.numizm.ru/html/p/pfennig.html и http://www.numizm.ru/html/c/cvanciger.html).

[78] См. статью Александра Чуйкова «Сто лет назад российским и китайским капиталами создана ФРС США» («Аргументы Недели», № 2(443) от 22.01.2015) (https://web.archive.org/web/20190120094858/https://argumenti.ru/toptheme/n471/386632).

[79] В основном до нас дошли 20 крейцеров 1720 года с изображением двуглавого орла (Базель, Швейцария) (https://en.numista.com/catalogue/pieces91948.html), с овальным щитом в растительных завитушках и в расположении с двумя пальмовыми ветвями, который мог быть эквивалентом Кракатуку из-за сходства внешнего вида с чернильным галлом (Люцерн, Швейцария) (https://en.numista.com/catalogue/pieces60972.html), с видом, аналогичным люцерновской монете, увенчанным католическим священническим головным убором и мечом с символом Мадонны под кругом звезд, окажущихся впоследствии на флаге Евросоюза, на другой стороне (Сьон, Швейцария) (https://web.archive.org/web/20190216180419/https://www.ma-shops.com/olding2/item.php?id=263290&lang=en), с имперским щитом (Фульда) (https://web.archive.org/save/https://www.ma-shops.com/raffler/item.php?id=21946&lang=en) и с львиным щитом (Юлих-Берг и Дюссельдорф) (https://www.ngccoin.com/price-guide/world/german-states-j%c3%bclich-berg-20-kreuzer-km-164-1718-1721-cuid-1150185-duid-1348658 и https://web.archive.org/web/20190216181316/https://www.ma-shops.com/raffler/item.php?id=16892&lang=en). Их символика была настолько распространенной среди католической части германского мира, что даже на зальцбургском цванцигере князя-архиепископа Иеронима Коллоредо было собрано большинство ранее чеканившихся символов на предшествующих 20 крейцерах (https://web.archive.org/web/https%3A%2F%2Fwww.ma-shops.ru%2Fkuenkeramdom%2Fitem.php%3Fid%3D4027).

[80] «Как Юлий Цезарь попал в плен к пиратам» (https://masterok.livejournal.com/4353975.html).

[81] Учитывая, что вторым названием цвацингера было ганцкопф, «голова Ганца» (уменьшительная форма мужского имени Иоганн (Йоханнес)), которая ассоциируется с головой Иоанна Крестителя, в день памяти которого было официально учреждено масонство в Англии в 1717 году, то очевиден также скрытый намёк Гофмана на то, что оно станет разменной монетой в планах его кураторов.

[82] Мы, кстати, подчеркнем, что соотношение России с Мари Штальбаум и с именем Марии в сказке Гофмана попало в реальную историю через некие три предсказания-секрета от явления образа матери Иисуса Христа в 1917 году трем детям в португальской деревушке Фатима. Первым было видение ада. Второе предсказание касалось двух мировых войн и посвящения России её образу и сердцу. Третье касалось крушения иерархии церквей исторически сложившегося христианства: «К кресту с огромным трудом пробирается иерарх в белых одеждах, а вокруг него высятся горы бездыханных тел замученных верующих, священников и мирян. Но вот и этот епископ, словно подкошенный, падает на землю, сраженный выстрелом…» (см. статью «Фатимская тайна» (https://web.archive.org/web/20200322095917/https://www.diary.ru/~le0nid/p3905561.htm?oam) и статью Юрия Фролова «В покоях Папы Римского святыня, но не казанская, а дивеевская» (http://www.api-press.ru/2004/08/V%20pokoyakh%20Papy%20Rimskogo%20svyatynya,%20no%20ne%20kazanskaya,%20a%20diveevskaya.aspx)). Журналист Сергей Старцев замечает в статье “Золото и свинец” по поводу третьего фатимского предсказания (приложение к “Независимой газете” — “Фигуры и лица” No 10, 25 мая 2000 г.): «Из различных бесед с куриальными иерархами у меня, например, сложилось стойкое мнение, что большинство их предполагали узнать из «третьего секрета» о неких прегрешениях современной Церкви, которые обернулись острым кризисом христианской веры».

[83] http://www.behindthename.com/name/mary

[84] Д.А. Гаврилов «К образу острова Буяна и камня Алатыря в русских заговорах» // Северная Традиция. Священный остров Руян: сборник / сост. и общ. ред. Д. А. Гаврилов, С. Э. Ермаков. — М.: Социально-политическая мысль, НИО «Северный ветер», 2008. — С. 123–140 (https://triglaw.ru/k-obrazu-o-buyana-i-kamnya-alatyrya-v-russkix-zagovorax/).

[85] А.Л. Топорков «Заговоры в русской рукописной традиции XV—XIX вв.» (http://biblio.imli.ru/images/abook/folklor/Toporkov_A.L._Zagovory_v_russkoj_rukopisnoj_traditcii._2005-1.pdf).

[86] «Мировое дерево, древо жизни» (энциклопедия «Славянская мифология» (Институт славяноведения и балканистики (РАН))) (http://www.bibliotekar.ru/2-9-3-slavyanskaya-mifologiya/168.htm).

[87] Фундаментальная электронная библиотека “Русская литература и фольклор” (ФЭБ) – ЭНИ «Заговоры» (http://feb-web.ru/feb/zagovory/texts/efi/efi-2037.htm).

[88] «Юнг и рождественская елка» (1957) (Из книги «Юнг говорит» под редакцией Уильяма МакГуайра и Р.Ф. С. Халла. (Перевод Григория и Веры Зайцевых)) (http://jungpsy.ru/?p=1701).

[89] Следует заметить, что в мировой истории эпизод с кинутой обувью из «Щелкунчика» проявился курьезно неожиданным образом 14 декабря 2008 года в виде кинутого ботинка Мунтазара аль-Зейди, иракского журналиста, в тогдашнего президента США Джорджа Буша-младшего, брошенного в отместку за американскую оккупацию Ирака, военные преступления американских военных и свержение Саддама Хусейна. В исламе бросание обуви в другого человека или демонстрация ему ботинка считается одним из самых больших оскорблений, а в основе арабское слово «казф» (клевета, обвинение) есть значение «бросать, метать что-либо изо всех сил». Неудивительно, что кинутый в президента США ботинок обрёл популярность по всему миру, уставшему от глобального диктаторства США. Буш охарактеризовал этот инцидент как самый странный момент своего президентства. Впрочем, такие, как он, удивились бы ещё больше, если бы в зеркале сказки Гофмана о Щелкунчике они увидели себя в образе приспешников мышиной «аристократии», спасающихся от брошенной обуви Мари…

[90] «И горе ее было понятно, ведь ты не поверишь, внимательная моя слушательница Мари, какие расчудесные сахарные фигурки были у Мари Штальбаум: премиленькие пастушок с пастушкой пасли стадо белоснежных барашков, а рядом резвилась их собачка; тут же стояли два почтальона с письмами в руках и четыре очень миловидные пары – щеголеватые юноши и разряженные в пух и прах девушки – качались на русских качелях. Потом шли танцоры, за ними стояли Пахтер Фельдкюммель с Орлеанской Девственницей, которых Мари не очень-то ценила, а совсем в уголке стоял краснощекий младенец – любимец Мари…».

[91] Очевидно, что Гофман, давая такой странный поворот сюжету, обрисовал принадлежность Марии к христианству, но не преминул критически показать, что одна из частей заповедей библейского христианства программирует психику паствы церквей имени Христа на порабощенность, несмотря на её внешнее силовое сопротивление: «…не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щёку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобой и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду», — Матфей, гл. 5:39, 40.

[92] Прообраз сказочной страны сластей обнаруживается в образах стран Кокань и Шлараффии из западноевропейской литературы: «Кокань начинает оформляться примерно в XIII в., а Шлараффия впервые упоминается в поэме Г. Виттенвейлера «Кольцо» (1410), хотя братья Гримм считали ее источником старонемецкое стихотворение XIII века. Домик из оладий, пирогов, пряников является непременным компонентом Кокани и Шлараффии: «Покрыт блинами каждый дом, / И дверь из пряника притом./ Едва перешагнул порог — / Пол, стены — все сплошной пирог!»» (А.В. Волков «Страшные немецкие сказки» (https://web.archive.org/web/20200530102804/https://cn511.mooo.com:443/b.fb2/Volkov_Strashnye-nemeckie-skazki.-9SKQQ.411351.fb2.zip?eTQ9qx0k)).

Этот акцент сказки Гофмана о Щелкунчике пятьдесят лет спустя после её появления побудил другого Гофмана — врача-психиатра Генриха в 1851 году для своего маленького сына написать сказку «Король Щелкунчик и бедный Рейнольд», по сюжету похожую на рассказ Достоевского «Мальчик у Христа на елке» и немного на «Голубую стрелу» Джанни Родари: к заболевшему мальчику из бедной семьи является ангел и приглашает встречать Рождество в волшебную страну игрушек, где правит Король-Щелкунчик на деревянной лошадке, после чего главный герой просыпается выздоровевшим. Сюжет про Щелкунчика-короля, как и второго Гофмана, знают немногие, однако столяр Фридрих Вильгельм Фюхтнер, создавший первого сувенирного Щелкунчика, вдохновлялся именно им (см. статью Павла Сюткина «Щелкунчик: история в картинках» (https://p-syutkin.livejournal.com/515304.html) и статью «Сказки другого Гофмана. Часть 2» (https://umbloo.livejournal.com/266646.html)).

[93] Тут можно заметить, что если бы Гофман имел ксенофобию в отношении евреев, то этого фрагмента текста в сказке о Щелкунчике не было бы. Но данный фрагмент лишний раз свидетельствует, что Гофману не была свойственна вообще ксенофобия в принципе, в том числе и в отношении евреев: он лишь порицал ростовщичество, распространившееся среди них с помощью идеалистического атеизма канонов Ветхого Завета и порицаемое в Коране (сура 2, в переводе И.Ю. Крачковского):

«275(274). Те, которые издерживают свое имущество ночью и днем, тайно и явно, — им их награда у Господа их; нет страха над ними, и не будут они печальны! 276(275). Те, которые пожирают рост, восстанут только такими же, как восстанет тот, кого повергает сатана своим прикосновением. Это — за то, что они говорили: “Ведь торговля — то же, что рост.” (Перевод Саблукова: „лихва — то же, что прибыль в торговле“). А Бог разрешил торговлю и запретил рост. К кому приходит увещание от его Господа и он удержится, тому прощено, что предшествовало: дело его принадлежит Богу; а кто повторит, те — обитатели огня, они в нём вечно пребывают! 277(276). Уничтожает Бог рост и выращивает милостыню (Перевод Саблукова: «Бог выводит из употребления лихву, но лишшую силу «лучше: лихвенную власть» дает милостыням»). Поистине Бог не любит всякого неверного грешника. (277). Те же, которые уверовали, и творили благое, и выстаивали молитву, и давали очищение, — им их награда у Господа их, и нет страха над ними, и не будут они печальны!».

[94] Что очень напоминает солнцепоклонничество берендеев из сказки А.Н. Островского «Снегурочка» (см. статью коллектива Информационно-аналитического Центра (ИАЦ) «Какую загадку загадала Снегурочка?» (http://inance.ru/2015/03/snegurochka/ и https://cont.ws/@inance/548982)).

[95] http://ok.ru/video/965720017498

[96] https://www.youtube.com/watch?v=eO4JCYUs5PI и https://www.youtube.com/watch?v=zUjJ_aynpTc

[97] Сюжет: «Главный герой — некий испанский маркиз, повествует о своих головокружительных приключениях. Волею судьбы он оказывается втянут в интриги некоего тайного общества, стремящегося установить новый мировой порядок».

[98] Фрагменты романа приводятся в переводе В. Б. Микушевича.

[99] http://etagofman.narod.ru/vsyakoe.html

[100] «Развенчание мифа о том, что в Библии одобряется употребление вина» (https://econet.ru/articles/168969-razvenchanie-mifa-o-tom-chto-v-biblii-odobryaetsya-upotreblenie-vina).

[101] «Энкратиты» (https://web.archive.org/web/20190825082905/https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%AD%D0%BD%D0%BA%D1%80%D0%B0%D1%82%D0%B8%D1%82%D1%8B).

[102] См. статьи коллектива Информационно-аналитического Центра (ИАЦ) «Трезвость — выгодное вложение» (https://m3ra.ru/2015/01/20/sobriety/), «Алкоголь и психика людей» (https://inance.ru/2014/02/alcohol-and-psyhic/ и http://www.newyouthpolicy.org/ru/articles-ru/85-notalcohol), «Алкоязык ломехуз и правильная речь людей» (https://inance.ru/2015/04/alkoyadi/), «Курение и приоритеты управления» (https://inance.ru/2014/11/kurenie/) и «Правда и ложь об алкоголе» (https://inance.ru/2015/03/pravda-ob-alkogole/), а также монографию “Собриология” Международной Академии Трезвости (http://kob-media.ru/wp-content/uploads/2014/03/Sobriologia_2013.doc).

[103] https://unotices.com/book.php?id=160534&page=43 и https://drive.google.com/file/d/1pxA53vdFTpk3H3x3n3ObCNZ7OhXSslq3/view

[104] http://www.unn.ru/pages/e-library/vestnik/19931778_2017_-_5_unicode/26.pdf

[105] «И взяли Мы с них суровый завет. 154(155). И за то, что они нарушили их завет, и не веровали в знамения Аллаха, и избивали пророков без права, и говорили: “Сердца наши не обрезаны”. (Нет! Аллах наложил печать на них за их неверие, и веруют они только мало), 155(156). и за их неверие, и за то, что они изрекли на Марйам великую ложь, 156(157). и за их слова: “Мы ведь убили Мессию, Ису, сына Марйам, посланника Аллаха” (а они не убили его и не распяли, но это только представилось им; и, поистине, те, которые разногласят об этом, – в сомнении о нем; нет у них об этом никакого знания, кроме следования за предложением. Они не убивали его, – наверное, (158). нет, Аллах вознес его к Себе: ведь Аллах велик, мудр!» (Коран, сура 4 (в переводе И.Ю. Крачковского)). См. также труд ВП СССР ««Мастер и Маргарита»: гимн демонизму? Либо Евангелие беззаветной веры».

[106] https://www.gramota.net/articles/issn_1997-2911_2014_11-1_07.pdf

[107] Wright T. Narratives of Sorcery and Magic. New York, 1852. p. 325. «Католическая церковь немецкого города Айхштет извинилась за сожжение «ведьм» после около 400 лет молчания, передаёт The Independent.

Как отмечает издание, с XV по XVIII век около 400 человек подверглись пыткам и были убиты в этом баварском городе по подозрению в колдовстве. В общей сложности в немецких землях было убито около 25 тыс. человек, а по всей Европе — около 60 тыс. В основном жертвами охоты на ведьм становились женщины, однако в некоторых случаях в колдовстве обвиняли также мужчин и детей.

Католическая церковь Айхштета принесла извинения за сотни совершённых убийств только после многих лет призывов признать свою вину. В частности, архиепископ города Грегор Мария Ханке назвал события «кровоточащей раной в истории церкви», пообещав установить мемориальную доску в память о жертвах в местном соборе» («Independent: немецкая церковь извинилась за сожжение «ведьм» спустя 400 лет») (https://russian.rt.com/inotv/2020-12-25/Independent-nemeckaya-cerkov-izvinilas-za).

[108] Это, кстати говоря, при том, что Гофман в юности формально перешёл из протестантства в католичество ради брака с польской дворянкой Марией Михалиной Тшциньской-Рорер. Впрочем, что можно говорить о Гофмане, если живший задолго до него в Ирландии английский писатель Джонатан Свифт, имевший духовное звание священника англиканской церкви, имел основание высказать скептицизм по отношению к исторически сложившемуся христианству так: «А что, если церкви — это усыпальницы не только для мертвых, но и для живых?» (Джонатан Свифт. Письма // Вопросы литературы, №1. 1999) (http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Engl/XVII/1680-1700/Jonathan_Swift/pred.htm).

[109] https://wkolorosji.files.wordpress.com/2013/04/wkoc582o-rosji-i-2013.pdf

[110] https://www.youtube.com/watch?v=P8I-njIlquw

[111] https://www.youtube.com/watch?v=YzZ-aDFtZyU

[112] См. также статью-обзор Алексея Григорьевича на фильм «Монах и бес» «Вот такие они – бесы, или разговор с эгрегором» (https://kob-alt.ru/avtorskaya-kolonka/aleksey-grigorevich/vot-takie-oni-besyi-ili-razgovor-s-egregorom/).

[113] https://web.archive.org/web/20170524065111/https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D0%BE%D0%BD%D0%B0%D1%85_%D0%B8_%D0%B1%D0%B5%D1%81

[114] http://www.s-age.ru/pdf/r.pdf

[115] https://web.archive.org/web/20200530101219/https://cn511.mooo.com/b.fb2/Tochinov_Ostrov-bez-sokrovishch.KjKd7g.316679.fb2.zip?NVrJVQRJ

[116] Название «Tilsemoht» происходит из германских языков, норвежско-датского «tilse» (обозревать) и искаженного немецкого «macht» (сила), что дословно переводится как «сила бдения».

[117] Тут нужно заметить, что название талисмана Тсильменая не должно нас вводить в заблуждение. Дело в том, что это слово встречается в обзоре на научный анатомический труд голландского врача-хирурга Готфрида Бидлоо «Exercitationum anatomico-chirurgicarum decades duae» из книги «История произведений учёных, или беспристрастное изложение книг, изданных в последнее время во всех частях Европы» («The History of the Works of the Learned, Or, An Impartial Account of Books Lately Printed in All Parts of Europe») (1709): «Идолопоклонники отмечали на кусочках металла, камней, древесины и другой материи определенные фигуры, которым они приписывают достоинство излечения нескольких болезней, спасения людей от нескольких несчастий и их счастье и так далее. Они несли эти фигуры, висящие на шеях или опущенные в одежду, ставили их на стены своих домов и прикрепляли к деревьям или в земле в соответствии с предложенными ими концами. Эти фигуры, говорит он, назывались талисманами; но так как это ничего не говорит об оригинале имени, может быть, уместно наблюдать тогда, как халдеи, египтяне и персы называют их Тсильменая из еврейского слова «Тселем», что означает образ; а араб, перенесший вторую букву слова тселем, вместо слова тсалиман сделал слово талисман» («The Pagans marked on pieces of Metal, Stones, Wood, and other sort of Matter, certain Figures, to which they ascrib’d the virtue of curing several diseases, of preserving People from several misfortunes, and of making them fortunate. et cetera. They carried those Figures hung about their Necks, or lowed in their Clothes, put them on the Walls of their Houses, and fixed them to Trees, or In the Ground, according to the Ends they proposed. These Figures, says he, were called Talismans; but since he says nothing of the Original of the Name, it may be proper to observe There, thar the Chaldeans, Egyptians, and Persians, call’d them Tsilmenaya, from the Hebrew Word Tselem, which signifies an image; and the Arabian transporting the second Letter of the Word Tselem, have made the word the Word Talisman, instead of Tsaliman») (https://books.google.ru/books?id=y_wvAAAAYAAJ&pg=PA728&dq=These+Figures,+says+he,+were+called+Talismans;+but+fince+he+says+nothing+of+the+Original+of+the+Name,+it+may+be+proper+to+observe+There,+thar+the+Chaldeans,+Egyptians,+and+Persians,+call%27d+them+Tsilmenaya,+from+the+Hebrew+Word+Tselem&hl=ru&sa=X&ved=0ahUKEwjhpZD08P7nAhXMsaQKHVVPA8oQ6AEIKzAA).

[118] Имя образовано от слияния двух латинских слов – «nacre», обозначающего перламутр, и «creao» – «создать», дословно «создатель жемчуга», отсылка на одноименную принцессу Пирлипат из сказки о Щелкунчике.

[119] https://journals.kantiana.ru/upload/iblock/662/%D0%9C%D0%BE%D0%BA%D0%B5%D0%B5%D0%B2%D0%B0_307-324.pdf

[120] Французский философ, математик, автор трудов по метафизике и символике, отмежевавшийся от масонства в 1909 году и принявший ислам суфийского толка, получивший после этого имя Абдель-Вахид Яхья (Служитель Единого). Не раз публиковался в философском журнале «Антимасонская Франция». О возможных причинах и мотивах этого поступка см. труд ВП СССР “Суфизм и масонство: в чем разница”.

[121] https://fil.wikireading.ru/19323

[122] https://cont.ws/@sage/821613

[123] См. также статью об эпифизе «Наркотик высших «элит»» (https://web.archive.org/web/20171109200547/http://yahovor.arbat.name/?p=5188).

[124] «Терафим — (ивр. ‏תְּרָפִים‏‎ trafím; др.-греч. θεραφιν, лат. therafin) — в Древнем Израиле название родовых антропоморфных идолов (фигурки-фетиши), почитавшихся домашними божествами (аналог пенатов). Представляли собой небольшие грубо сделанные статуэтки» ((«Пару слов о терафимах») (https://jnike-07.livejournal.com/273692.html)).

[125] В письме от 22 апреля 1932 года относительно судьбы остатков египетской традиции ранее упоминаемый Рене Генон констатирует: “…В сущности от Древнего Египта до сегодняшнего дня сохранилась только магия, крайне опасная и очень низкого уровня” («En effet, la seule chose qui subsiste de l’ancienne Egypte est une magie fort dangereuse et d’ordre très inférieur»), тем самым подтвердив то, откуда у «нового мирового порядка» выросли истоки (см. выдержки из писем Рене Генона Гилелю (http://elkorg-projects.blogspot.com/2005/04/ren-gunon-extraits-de-lettres-hillel.html)). Пресловутые «башни дьявола», упоминаемые Геноном – тоже не выдумка, вспоминая то, как используют ныне телевышки хозяева СМИ (см. статью «Рене Генон, башни сатаны и тайные общества» (http://nnils.livejournal.com/563474.html)).

[126] Также, как и Гофман в «Повелителе блох», Пушкин тоже переосмысливал каноны античных мифов и легенд: в частности, он сюжетно переломил миф о Персее в своей «Сказке о царе Салтане».

[127] Именно изначальный вариант легенды о Георгии Победоносце, который сумел укротить змея, лёг в основу сказки английского писателя Г.К. Честертона «Дракон, играющий в прятки» (https://unotices.com/book.php?id=306941&page=4).

[128] Здесь теперь становится понятным, почему таинственный голос в конце сказки обращается к королю Секакису со словами: “Напрасно пожертвовал ты своей дочерью, прекрасной Гамахеей…”.

[129] «Чудо Георгия о змие» (https://web.archive.org/web/20190825101637/https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A7%D1%83%D0%B4%D0%BE_%D0%93%D0%B5%D0%BE%D1%80%D0%B3%D0%B8%D1%8F_%D0%BE_%D0%B7%D0%BC%D0%B8%D0%B5).

[130] «Византийский историк Прокопий в своем изображении войн с готами (VI 15 Кондр.) небезынтересно говорит о Палладиуме Афины в Беневенте: «Это изображение в камне, похожее на воительницу, поднявшую копье как бы для сражения. Но и в этом случае её туника опускается до самых ног. Её лицо не похоже на греческие изображения Афины; но совершенно таково, каким его в древности делали египтяне. Если слушать византийцев, то эту статую император Константин зарыл на тон площади, которая носит его имя». Эта грузная мощь матриархального демона причудливым образом переплетается с тем символом и почти, можно сказать, олицетворением волевого разума, которое, как мы знаем, могло создаться только в период восходящего патриархата». (А. Ф. Лосев «Олимпийская мифология в её социально-историческом развитии») (https://padabum.com/x.php?id=49438).

[131] Самым интересным моментом является то, что совпадающие сведения о ней как о скиталице Доротее попали в роман «История одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина, когда описывается прошлое немки Пфейферши, бывшей жены естествоиспытателя-химика наподобие Сваммердама и Левенгука, увлекшей предпоследнего глуповского градоначальника Грустилова в сектантский мистицизм: «Нельзя отвергать, что это была женщина далеко не дюжинная. Из оставшейся после нее переписки видно, что она находилась в сношениях со всеми знаменитейшими мистиками и пиетистами того времени и что Лабзин, например, посвятил ей те избраннейшие свои сочинения, которые не предназначались для печати. Сверх того, она написала несколько романов, из которых в одном, под названием “Скиталица Доротея”, изобразила себя в наилучшем свете. “Она была привлекательна на вид, – писалось в этом романе о героине, – но хотя многие мужчины желали ее ласк, она оставалась холодною и как бы загадочною. Тем не менее душа ее жаждала непрестанно, и когда в этих поисках встретилась с одним знаменитым химиком (так называла она Пфейфера), то прилепилась к нему бесконечно. Но при первом же земном ощущении она поняла, что жажда ее не удовлетворена”… и т. д.». Была ли опосредована знакома Пфейферша с Левенгуком и Сваммердамом из сказки Гофмана о повелителе блох и взяла ли она себе мужа-химика из круга знакомства с ними, решив себе взять ореол и поведение Дертье Алины Эльвердинк Гамахеи за образец подражания в качестве своего орудия личного влияния – вопрос открытый.

[132] К этой фразе есть примечание Гофмана: «Раввин Исаак Бен Гаррафад жил в конце двенадцатого столетия. См. Bartolocci, Biblioth. rabbinica. III, p. 888» (https://books.google.ru/books?id=LeVVAAAAcAAJ&printsec=frontcover&dq=Bartolocci,+Biblioth.+rabbinica&hl=ru&sa=X&ved=0ahUKEwjgwvaWpabSAhVlJJoKHfXWBhwQ6AEINzAE#v=onepage&q=Bartolocci%2C%20Biblioth.%20rabbinica&f=false).

[133] См. статью С.Ю. Неклюдова «Черненькое, маленькое, царя шевелит» (http://annales.info/slav/small/bloha.htm).

[134] Тут можно подметить, что если в сказке предметом интереса насчёт блох у Левенгука была исключительно стяжающая составляющая в виде устроения платных представлений с ними, то в нашей действительности власть над членистоногими стала использоваться в других целях властями США в качестве носителей разработок биологического оружия (см. репортаж «Секретные лаборатории Пентагона») (https://news-front.info/2018/01/17/sekretnye-laboratorii-pentagona/)).

К этому добавим, что фигурирование блохи как персонажа сказки было не у одного только Гофмана. Блоха есть в сказке у итальянского писателя и поэта Джамбаттисты Базиле (1566 –1632) из сборника «Сказка сказок, или Забава для малых ребят», в которой с неё сдирает шкуру поймавший и откормивший её до размеров борова король и которую называют «атаманом блох», что является предшествующим мотивом к судьбе Мастера-Блохи из сказки Гофмана. Одним из вариантов этой сказки является «Царская блоха» Е.М. Ширман и М.Е. Васильченко: https://ru.wikisource.org/wiki/%D0%A6%D0%B0%D1%80%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F_%D0%B1%D0%BB%D0%BE%D1%85%D0%B0_(%D0%A8%D0%B8%D1%80%D0%BC%D0%B0%D0%BD,_%D0%92%D0%B0%D1%81%D0%B8%D0%BB%D1%8C%D1%87%D0%B5%D0%BD%D0%BA%D0%BE)

[135] Никакой случайности нет в том, что эти строки Гофмана созвучны высказыванию Рене Генона из философского труда «Кризис современного мира»: «Насколько странно выглядит эпоха, в которую людей можно заставить верить, что счастье можно получить ценой своего полного подчинения посторонней силе, ценой разграбления всех их богатств, то есть всех ценностей их собственной цивилизации, ценой насильного насаждения манер и институтов, предназначенных для совершенно иных народов и рас, ценой принуждения к отвратительной работе ради приобретения вещей, не имеющих в их среде обитания никакого разумного применения» (https://fil.wikireading.ru/30811).

[136] «Тис» («Мифология») (http://www.a700.ru/plants/woods/367-tis-1.html и http://www.a700.ru/plants/woods/368-tis-2.html), «Тис» (https://web.archive.org/web/20190812045048/http://www.symbolarium.ru/index.php/%D0%A2%D0%B8%D1%81).

[137] В связи с этим «Повелитель блох» по сюжету близок к китайскому классическому роману У Чэнъэня «Путешествие на Запад», который Гофману не был известен (этот роман был переведен в Европе только в двадцатом веке), где аллегория перерождений также наслаивается на канву плутовского романа. В самом гофманском произведении главному герою сопутствует советчик и друг также, как и монаху-путешественнику Сюаньцзану – царь обезьян Сунь Укун, да и Китаю, и Индии, в одном из городов которой побывал Перегринус, т.е. в Мадрасе, где встретил Георга Пепуша, тоже отводится место в сказке: «Так, получил он однажды в подарок большой, во всю стену его комнатки, чертеж города Пекина со всеми его улицами, домами и т. д. При взгляде на сказочный город, на чудесный народ, толкавшийся по его улицам, Перегринус, как бы по мановению волшебной палочки, перенесся в иной мир, в котором он сразу почувствовал себя как дома. С жаром набросился он на все, что только мог найти о Китае, китайцах, Пекине; старался тоненьким певучим голоском произносить звуки китайской речи, согласно тому описанию их, которое где-то ему попалось; попытался даже при помощи картонных ножниц перекроить свой хорошенький коломянковый халатик на китайский фасон, дабы, сообразно обычаям страны, с восторгом ходить по пекинским улицам».

[138] Резюмируя выше сказанное о персонажах «Повелителя блох», отметим, что алчные взаимоотношения Левенгука и Сваммердама, а также их своеобразное опекунство над Гамахеей вполне напоминают тандем Спаланцани и Копполы над куклой Олимпией из рассмотренной нами новеллы того же Гофмана «Песочный человек» – и поэтому можно сказать, что Гофман определил архитекторов не только техносферы, но и своеобразных некоторых кинознаменитостей Голливуда и не только, посредством которых ставится ими и достигается цель при помощи внедрения одержимости ими не допустить обретения человечного строя психики обществом.

В какой-то степени в реальной истории оказались Левенгуком и Сваммердамом из гофманского «Повелителя блох» Карл Маркс (который, как ни странно, сам зачитывался творчеством Гофмана) и Фридрих Энгельс, создавшие свою «гамахею», несовершенную идеологию марксистского социализма на основании ложной гегелевской логики, и отвергнувшие предложенную экономистом С.А. Подолинским идею об энергостандарте экономике (см. издание статьи Подолинского «Труд человека и его отношение к распределению энергии» (https://shron1.chtyvo.org.ua/Podolynskyi_Serhii/Trud_cheloveka_y_eho_otnoshenye_k_raspredelenyiu_nerhyy_ros.pdf?PHPSESSID=9badf365a586de8f7660e1cb1b75d7fb)).

[139] В статье «Об одной миссии в Центральной Азии» (“La Gnose”, январь 1910 года) Генон одной фразой ставит под сомнение авторитет догм библейства (http://evolist.livejournal.com/136961.html): “Современные экзегеты, задающиеся вопросом: как получилось так, что в Книге Бытия в одних пассажах Бог именуется «Элохим», а в других – «YHWH»? – не понимают, что эти два термина, первый из которых, к слову, стоит в форме множественного числа, имеют совершенно разный смысл, и что в реальности ни тот, ни другой не обозначают Бога“.

[140] В этом высказывании выражено и разочарование Рене Генона в масонстве, которое он изучал, и видимо, выводы о ранних розенкрейцерах, наименование которых было узурпировано позднее масонством, привели его к мысли о собственном пребывании в суфизме. Причём следует отметить, что так как под колпаком масонства осуществлялся по сути противоречивый конгломерат или комбинация манихейства с различной степенью составляющих, то вряд ли можно сомневаться в том, что, затрагивая роль символики вообще и в частности в масонстве, Генон указал на манипулятивный характер её использования со стороны «мировой закулисы» в различных подконтрольных ей тайных обществах, в том числе в масонстве и теософизме, который французским философом был раскритикован в его труде «Теософизм: история одной псевдорелигии», из которых была взращена эзотерическая оккультная составляющая нацизма и фашизма (см. также выступление историка и публициста А.И. Фурсова «Мировое масонство: 300 лет в истории» (https://www.newstube.ru/media/andrej-fursov-mirovoe-masonstvo-300-let-v-istorii)).

[141] См. притчу суфия Джалал ад-Дина Руми о проницательности, также называемую притчей о христианском дервише (http://pritchi.ru/id_766).

[142] О том, каким могло быть странствие на Восток Перегринуса Тиса, повествует роман немецкого писателя Германа Гессе «Паломничество в Страну Востока» (https://unotices.com/book.php?id=6716&page=1), где главный герой в составе нескольких членов некоего Братства уходит в путешествие в страну Востока, правда, оставшимся незавершенным некоторой чередой событий. В образе страны Востока писатель вложил смысл в качестве страны юности души, а в образе Братства – духовное сообщество разных личностей наподобие «Серапионовых братьев» того же Гофмана, а не какое-то формальное объединение наподобие масонства (в нём можно увидеть немецких розенкрейцеров, чьё имя оно позаимствовало).

[143] Иначе говоря, «истина, став безрассудной верой, начинает лгать», и эта мысль выражена была не только в этом произведении Гофмана, но и в романе Мигеля Сервантеса «Дон Кихот» через судьбу главного героя.

[144] Из-за этой же причины жители планеты Альфа из фильма Г.Н. Данелия «Кин-Дза-Дза» превращали порочных инопланетян из соседних галактик в растения.

[145] См. документальный фильм канала «Северная цивилизация 2.0» ««Песня о Нибелунгах»: как мы не смогли спасти германцев» (https://www.youtube.com/playlist?list=PL7NDDcTz423Twqy-tp_X6nhuI0YEydYJ7).

[146] http://www.ecogazeta.ru/archives/6806

[147] Своеобразно близким к «Повелителю блох» Гофмана оказался фильм Г.В. Глаголева «Экстрасенс» (1992) (https://web.archive.org/web/20151114171259/https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%AD%D0%BA%D1%81%D1%82%D1%80%D0%B0%D1%81%D0%B5%D0%BD%D1%81_(%D1%84%D0%B8%D0%BB%D1%8C%D0%BC,_1991)) (https://www.youtube.com/watch?v=qw1Qpm84E8A). Здесь также присутствуют своеобразные параллели в духе Гофмана – амулет, маги, стремящиеся использовать его, предыстория из прошлого и сны по его мотивам, подруга главного героя, разве что нет аналога принцессы Гамахеи. Интересно заметить, что амулет в фильме разделен на две половинки и представляет из себя символ даосизма «инь-янь», который пытаются вписать в библейскую сценаристику сами маги, «Китаец» (олицетворение демонизирующих эзотериков дальнего Востока) и «Мастер» (олицетворение демонизирующих эзотериков-масонов Запада). Однако библейская сценаристика здесь терпит крах – по причине того, что она пыталась вмешаться… в сон главного героя, который кончился благополучно (ср. финал пьесы М.А. Булгакова «Иван Васильевич»).

[148] См. нашу статью «Л.Н. Гумилёв – теоретик «пассионарства»? либо историк-профессионал» (https://kob-alt.ru/l-n-gumilyov-teoretik-passionarstva-libo-istorik-professional/).

[149] В.Д. Балакин в статье-рецензии на биографию Гофмана, составленную Рюдигером Сафрански, «Между сказкой и реальностью», отмечает весьма примечательный факт, отзвук того самого прохладного отношения Гёте к творчеству Гофмана: «Парадокс: в библиотеке Немецкого культурного центра имени Гёте в Москве нет ни произведений самого Гофмана, ни книг о нем – невероятно, но факт!»» (http://19v-euro-lit.niv.ru/19v-euro-lit/safranski-gofman/balakin-mezhdu-skazkoj-i-realnostyu.htm). Фёдор Фёдоров в вышеупомянутой статье «Эрнст Теодор Амадей (Вильгельм) Гофман: именная мифология» констатирует: «Гете-Гофман — это едва ли не основная оппозиция немецкой культуры».

[150] http://lib.ru/PRIKL/SKOTT/scott20_6.txt

[151] Гегель отозвался так: «Из области искусства следует как раз изгонять темные силы, ибо в искусстве нет ничего темного, а все ясно и прозрачно. Введением сил, стоящих выше нашего понимания, поощряется лишь болезнь духа, а поэзия становится от этого туманной и пустой. Образцы подобной поэзии дают нам Гофман и Генрих фон Клейст в его «Принце Гомбургском»» (https://esthetiks.ru/author/estks/page/48).

[152] См. «Масонские биографии» (коллектив авторов) (https://web.archive.org/web/20200530103037/https://cn511.mooo.com:443/b.fb2/Kollektiv-avtorov_Masonskie-biografii.djDP6g.380549.fb2.zip?eTQ9qx0k), исторические монографии «С талмудом и красным флагом. Тайны мировой революции» В.В. Большакова (https://web.archive.org/web/20200530103326/https://cn511.mooo.com:443/b.fb2/Bolshakov_S-talmudom-i-krasnym-flagom-Tayny-mirovoy-revolyucii.jbu98w.336593.fb2.zip?cSbPG0ok) и «Масонство в прошлом и настоящем» Микеле Морамарко (https://www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Moram/index.php), статьи «Гегель между масонской ложей и прусской монархией» Жака д’Онта (https://istp2012.livejournal.com/22486.html) и «Знакомый Гегель с незнакомой биографией» Андрея Тесли (http://www.russ.ru/pole/Znakomyj-Gegel-s-neznakomoj-biografiej).

[153] К слову сказать, эпизод с пришествием эфиопских мавров на карнавале в Италии из новеллы Гофмана «Принцесса Брамбилла» определенно оказался провидческим (неизвестно ему было, что, начиная со второй половины 19 века, Эфиопия действительно столкнется с королевством Италия, правда, из-за колониальных войн, развязанных итальянскими «элитами»), когда Европа в 21 веке столкнулась с переселенцами из стран Африки и Ближнего Востока из-за реализации антикоранической стратегии заправилами библейства (см. труд ВП СССР «Долговременная стратегия преодоления коранического ислама заправилами библейского проекта»). Прозорливость Гофмана и актуальность его творчества признал в своём интервью режиссер мультфильма «Гофманиада» (2018) (https://yandex.ru/efir?reqid=1583051813735245-16806524583879940800067-sas3-5194&stream_id=4dbdd875566bae8fba775e2b7eac14fb), созданного по мотивам гофманских произведений, С.М. Соколов:

««Мы старались сделать фильм актуальным, современным, иногда он получался таким независимо от нашего желания. Вот, например, наш герой влюбляется в куклу. Она действительно получилась очень привлекательной, но это же кукла! А сейчас я всё чаще встречаю в прессе истории любви к искусственным девушкам, на которых некоторые японцы, например, даже хотят жениться, оставить кукле наследство и тому подобное», – отметил Станислав Соколов.

«Или другой эпизод, шествие единорогов, во время которого попугай кричит: “Нашествие кровожадных мавров на несчастных жителей Бамберга!”. Ироничная сцена, которую мы сняли несколько лет назад, почти полностью совпала с современной ситуацией. Я был в Дрездене, когда там шли демонстрации против беженцев. Я видел новые пустые бараки, в которые собирались заселить людей, иммигрировавших в Германию. Там никто не живёт, потому что местные жители в итоге никого не пустили. Вот вам и нашествие “кровожадных мавров” на Европу», – поделился мнением заслуженный деятель искусств России» («Предпремьерный показ анимационного фильма «Гофманиада» состоялся в дрезденском Русском центре») (https://russkiymir.ru/news/238008/).

[154] «Логическое сознание» в переводе на русский — словесно выражающееся осознанное мышление, внутренний монолог человека на уровне сознания в его психике.

[155] http://dugward.ru/library/homyakov/homyakov_mnenie_russkih.html

[156] И. Бабанов «К вопросу о русских знакомствах Э.Т.А. Гофмана» (http://etagofman.narod.ru/russznak.html).

[157] А. Б. Ботникова ««Пушкин и Гофман» (к вопросу о формах литературных взаимосвязей)» (http://lib.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx?fileticket=R_iLatySWMM%3D&tabid=10358).

[158] Неизвестно, как повернулись бы история в случае присоединения Кёнигсберга к России по итогам Семилетней войны 18 века и судьба Гофмана как уроженца этого прусского города, но то, что на творчество М.Е. Салтыкова-Щедрина повлиял он, представляется несомненным. Оба писателя имели опыт работы в государственных службах (Салтыков-Щедрин как вице-губернатор нескольких регионов Российской Империи и представитель исполнительной власти, Гофман как юрист и государственный советник апелляционного суда в королевстве Пруссия, состоявший в «Непосредственной следственной комиссии по расследованию изменнических связей и других опасных происков», при том защищавший на этой должности невиновных (в их числе — Людвиг Ян, немецкий патриот и педагог гимнастики)) и в последние годы жизни испытали на себе преследование творчества со стороны политического надзора (последние годы жизни Салтыкова-Щедрина ознаменовались царствованием Александра Третьего, осуществившего ряд контрреформ в пользу дворянства и окружение которого пролоббировало печально знаменитый циркуляр «О сокращении гимназического образования» не без участия К.П. Победоносцева, обер-прокурора Синода, тогда же в 1884 году журнал Щедрина «Отечественные записки» был закрыт; по этому поводу писателем была написана сказка «Орёл-меценат», в которой в художественной форме автор предугадал крах государственности Российской Империи и указал на его действительные причины (http://rvb.ru/saltykov-shchedrin/01text/vol_16_1/01text/0493.htm)).

[159] Не сказать о Гофмане-композиторе – значит не сказать о том, как он стал одним из первых рецензентов музыки Бетховена, почему своё имя «Вильгельм» Гофман подписывал как «Амадей» (в переводе с латинского «любящий Бога») в честь австрийского композитора В.А. Моцарта и как музыка нашла отражение в его сборнике музыкальных эссе «Крейслериана» и новеллах «Кавалер Глюк», «Дон Жуан», «Sanctus», «Мастер Мартин-бочар и его подмастерья», «Советник Креспель», «Поэт и композитор», «Фермата», «Церковная музыка, старая и новая» и «Состязание певцов», а также в романе «Житейские воззрения кота Мурра вкупе с фрагментами биографии капельмейстера Иоганнеса Крейслера, случайно уцелевшими в макулатурных листах». Музыкальное наследие Гофмана растиражировано ещё меньше, чем его художественная проза (http://etagofman.narod.ru/Muz.html): его составляют три канцонетты в два и три голоса, религиозное песнопение («Ave Maris Stella», «De Profundis, Gloria», «Salve Redemptor», «O Sanctissima», «Salve Regina») восемь песен (https://www.musicalion.com/de/scores/noten/10305/ernst-theodor-amadeus-e-t-a-hoffmann), оперы «Маска», “Напиток бессмертия”, “Любовь и ревность”, “Ундина”, «Аврора», «Дирна», «Саул, царь Израиля», «До свидания!», “Веселые музыканты”, балет «Арлекин», «Варшавская месса» ре минор, музыка к трагедии Захариаса Вернера “Крест на Балтийском море”, пять сонат для фортепиано, сценическая музыка к драме Юлия фон Содена «Юлий Сабин», два квинтета для арфы и струнного квартета, трио для скрипки, виолончели и пианино ми мажор, шесть итальянских дуэтов для сопрано, тенора и пианино, симфония ми бемоль мажор, «Miserere» си бемоль минор, шесть канцон для четырех голосов, трио для пианино ми мажор, рондо для фортепиано, «Musica per la chiesa» ре минор, увертюра (https://web.archive.org/web/20200305164547/https://de.wikipedia.org/wiki/E._T._A._Hoffmann и https://www.hs-augsburg.de/~harsch/germanica/Chronologie/19Jh/Hoffmann/hof_intr.html).

[160] Мы рекомендуем ознакомиться с этой новеллой Гофмана самостоятельно, а также с её обзором-статьей Жана Старобинского «Ирония и меланхолия (II): «Принцесса Брамбилла» Э.-Т.-А. Гофмана» из сборника «Поэзия и знание: История литературы и культуры. Т. 1» (https://www.phantastike.com/other/poeziya_i_znaniye_1/pdf/). К нему мы лишь добавим, что вставная история о царстве Урдар-сада представляет собой попытку перемолоть образы античной и германо-скандинавских мифов: у Гофмана германо-скандинавский Урдар из родника богинь судьбы норн, текущего под корнями мирового дерева Иггдрасиль и дарующего бессмертие, превращается в сад, в котором разливается одноименное озеро. Имя его властителя, Офиох, восходит к имени змееподобного первого владыки Олимпа древнегреческой мифологии Офиона (др.-греч. Ὀφίων «змей», Ὀφιονεύς), который участвовал в творении мира («Офион») (https://web.archive.org/web/20200229063043/https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9E%D1%84%D0%B8%D0%BE%D0%BD) и «Мифологический словарь» / Гл. ред. Е.М. Мелетинский – М.: «Советская энциклопедия», 1990 г.- 672 с. (http://myths.kulichki.net/enc/item/f00/s26/a002633.shtml), однако противоположно ему с отрицанием демонизма и содержанием греческого «нет» («όφι-όχι»). Имя волшебника Гермода восходит к имени Хермода (“мужественный”), бога-вестника и посланника из германо-скандинавской мифологии (весьма схоже с древнегреческим Гермесом, выполнявшего аналогичные функции, но также дословно имя мага образовано от греческих «ἕρμα» (подпора, столб) и «ἀοιδή» (песнь) – дословно «опорная песня»). Имя супруги Офиоха Лирис происходит от названия древнегреческого старинного струнно-щипкового музыкального инструмента, а имя её дочери Мистилис – от греческого «μυστικός» (сокрытый), которая возрождается в финале новеллы из цветка лотоса подобно древнегреческой богине любви Афродите.

[161] https://disser.spbu.ru/files/disser2/disser/7q7jY2R5fr.pdf

[162] http://etagofman.narod.ru/kritika/safranski.html

[163] Причем, исходя из его личной биографии (его участие в Великой Отечественной войне), можно сделать вывод, что мало воевать оружием силового уничтожения противника, нужно ещё и воевать на мировоззренческом фронте и брать в союзники тех, кто действительно имеет и использует силы и совесть противостоять всяческим порокам человечества. Впрочем, мы можем предполагать, что поскольку фея Розабельверде назвала умершего Цахеса жучком, то был бы очевиден намек на фамилию цахеса-троцкиста Хрущева (от слова «хрущ», названия одного из видов жуков – связь действительностей, однако), и потому очевидно, что Баскаков своеобразно высказался насчет того, почему Каретников не взял «Серапионовых братьев» для балетной музыки и тем самым бессознательно попытался защитить уже ушедшего «на покой» «кукурузника», а заодно и государственную систему, уже ставшую к тому времени прибежищем троцкистов, чьими руками и отсутствием понимания меры СССР был разрушен.

[164] Причем Ельцина похоронили с почестями и с траурной церемонией, как и подобало гофманскому крошке Цахесу. Похоже, что такой же сценарий похорон выпадет и Горбачеву.

[165] Возникновение запрета на съемки балета Каретникова отозвалось потом августовским путчем 1991 года, сопровождавшимся трансляцией по телевидению балета Чайковского «Лебединое озеро». Остается только предполагать, как бы мог балет по сказке Гофмана упредить антинародный заговор «элит» в СССР…

Однако и в наши дни попытки саботирования творчества Гофмана со стороны правящей бюрократии также имеют место быть, например, с установкой на его малой родине в Калининграде, бывшем Кёнигсберге, ему памятника (см. репортаж интернет-издания “Lenta.ru” “Памятник Гофману поссорил Шемякина со Швыдким” (https://lenta.ru/news/2008/03/25/shemyakin/)).

[166] Кинематографический культ вокруг только одной сказки «Щелкунчик и мышиный король» при отсутствии экранизаций других произведений Гофмана или даже их обнародования выглядит не более чем попыткой отвлечь внимание толпы от остальной части творчества писателя.

[167] http://www.litra.ru/fullwork/get/woid/00509121255863775793/page/2/

[168] См. нашу кинорецензию «О кошках и не только (о мюзикле Э.Л. Уэббера «Кошки» и антиподных ему кинопроизведениях)» (https://kob-alt.ru/o-koshkah-i-ne-tolko/).

[169] В этом нравоучительном романе Гофман описывает жизнь домашних животных и в остроумной манере повествует о безобразных нравах толпо-«элитарного» общества. Вокруг кота Мурра, питомца маэстро Абрагама Лискова, органного мастера, иллюзиониста, пиротехника, устроителя праздников, друга музыканта и капельмейстера Иоганнеса Крейслера, альтер-эго писателя, бушуют страсти: любовь, ревность, вражда. В человеческом же обществе, окружающем Крейслера, страсти приобретают уродливо-животный характер. Советница Бенцон, любовница князя Иринея и приятельница Крейслера, пытается идти на жертву своей дочерью Юлией ради получения графского титула и закрепления своей придворной жизни, выдать ее за слабоумного сына князя. Грабежи, убийства, обманы, подлоги — вот мир двора князя Иринея. Кот и его окружение наивны в своих животных инстинктах, люди княжества — безобразны. Этот роман – разящее остроумие на феодально-бюрократическое, бездуховное общество. Его строки разбирает Николай Аба-Канский в статье «Лабиринты романа Гофмана» (https://www.proza.ru/2016/04/03/861), но к ней сделаем оговорку, что его попытка назвать Гофмана безумцем не имеет под собой оснований (разве что признавая Гофмана больным алкоголизмом). К тому же в финале истории Крейслера нет мадам Бенцон на празднике, устроенном Лисковым, что позволяет заключить некоторую недосказанность романа Гофмана, а значит отсутствие однозначного понимания конца сюжетной линии Крейслера: не случился ли с Бенцон конец, аналогичный с Евфимией из «Эликсиров дьявола»? Кроме этого, не ясно, сколько времени прошло и что случилось между получением письма Крейслером от маэстро Абрагама о празднике и праздником (вторая главка первого раздела первого тома), устроенном неизвестно когда, и это опять-таки определяет некоторую недосказанность романа Гофмана.

[170] «Несмотря на то, что Гофман вышел из тени забвения, он все-таки остался писателем «второго ряда» у себя на родине. <…> Справедливости ради следует заметить, что современные немецкие исследователи творчества Гофмана пытаются изменить эту ситуацию.

Из материалов, любезно предоставленных нам директором государственной библиотеки города Бамберга (Германия), профессором Бернхардом Шеммелем, следует, что в 1938 году в Бамберге, где немецкий романтик проживал с 1808 по 1813 годы, было создано общество имени Э.Т.А. Гофмана, призванное заботиться о его художественном наследии, популяризировать его и поддерживать контакты с исследователями и просто любителями его творчества по всему миру. Ежегодно общество организует собрание его членов, число которых составляет в данный момент 450 человек, для дискуссий об авторе и его произведениях и представления текущих проектов на исследовательском форуме. Доклады этого форума составляют основу ежегодника Гофмана, который приглашает к сотрудничеству исследователей из разных языковых и культурных сфер и поощряет не только филологические, но и междисциплинарные работы. Материалы этого сборника научных трудов о Гофмане находятся в упоминавшейся выше библиотеке города Бамберга и предлагают огромный потенциал для разного рода исследований творчества немецкого романтика. Что касается темы «Гофман в русской литературе», то немецкие исследователи творчества Гофмана едва ли обращались к ней» (А.В. Кожикова «Восприятие Э. Т. А. Гофмана в России 30-40-х годов XIX века: к проблеме формирования и трансформации культурного мифа») (http://www.dslib.net/russkaja-literatura/vosprijatie-je-t-a-gofmana-v-rossii-30-40-h-godov.html).

” width=”20″ height=”20″>