“Хотел бы я послушать поборника дидактики и назиданий – как бы он объяснил мне воспитательное значение “Домика в Коломне”?” – Недоумевает русскоязычный поэт иудейского происхождения* А.Кушнер (Ист.40). Вопрос поставлен своевременно, за язык “непонимающего” никто не тянул. Видимо, пришла пора открыть народам России воспитательное значение “шуточной поэмы”, при создании которой Пушкин поднялся до святости.

* * *

 

Комментарий:

*”Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется”, – предупредил в свое время Ф.И.Тютчев. 25.03.90г. в передаче по первой программе ЦТ “Киносерпантин” Марк Захаров на всю страну заявил: “А теперь я вам прочту стихи русскоязычного классика эфиопского происхождения Пушкина.”

 

Об этом в 21-й октаве предисловия:

 

Однакож, нам пора. Ведь я рассказ

Готовил; а шучу довольно крупно

И ждать напрасно заставляю вас.

 Язык мой – враг мой: все ему доcтупно,

 Он обо всем болтать себе привык.

 

Две последние строчки требует пояcнения. Оценивая философское наследие Гегеля, А.С.Хомяков делает очень важное замечание, раскрытие которого позволяет понять, какая информация была доступна Пушкину и почему она не могла быть воспринята обыденным сознанием его современников:

 

«То внутреннее сознание, которое гораздо шире логического и которое составляет личность всякого человека так же, как и всякого народа, – утрачено нами» (Ист.41, с.121).

 

Эти слова А.С.Хомякова и уже приводившиеся слова А.С.Пушкина: “Разум неистощим в соображении понятий, как язык неистощим в соединении слов. Все слова находятся в лексиконе; мысли же могут быть разнообразны до бесконечности” – в языковых формах XIX века отражают понимание того, что в современных языковых формах и понятийном аппарате науки может быть изложено следующим образом.

 

Лексикон и грамматика образуют основу каждого живого разговорного языка. Но язык жив, пока жив народ, породивший и использующий его. Язык фонетический, речь – продукт деятельности прежде всего левого полушария. Он служит для передачи между людьми в словесно-логической форме знания понятийно-образного по содержанию, за которое отвечает правое полушарие. Это знание в индивидуальных мозаичных картинах мира, хранящихся и развивающихся в долговременной памяти подсознания каждого человека в форме осознаваемых в словах понятий и не осознаваемых образов и связей между ними, образует информационную базу языка. В этой информационной базе конечная система понятий и неосознаваемых образов и связей между ними отражает полноту, детальность и целостность бесконечного Мира. Поэтому живой язык – это лексикон и грамматика, отражающиеся на эту объективно сложившуюся и развивающуюся информационную базу.

 

Человек, по мере того, как входит в мир, в жизнь, отражает в свою информационную базу и лексикон языка, и грамматику, и информационную базу с объективно существующими ассоциативными связями, благодаря объективности которых люди, говорящие на одном языке, понимают друг друга.

 

Разные люди по-разному (в смысле глубины и реальности) осознают и подсознают (имеют в подсознании) эти ассоциативные связи, позволяющие через языковые формы связать друг с другом подчас “УДАЛЕННОЕ” друг от друга содержание понятий и образов и тем “ПРИБЛИЗИТЬ” мозаичную картину мира в долговременной памяти к ее объективному Первообразу. В зависимости от глубины этих ассоциативных связей каждый отдельный человек в едином народе по-разному владеет родным языком: от площадного мата и канцелярита до поэзии, которую не удается первести на чужие языки, поскольку слова чужой речи не всегда передают всю глубину и ассоциативных связей и информационной базы родного языка.

 

Информационная база языка безусловно меняется со временем благодаря смене поколений, но сами изменения неоднородны: глубинные уровни информационной базы более устойчивы и потому в меньшей степени деградируют.

 

Отсюда непредвзятый читатель легко поймет, что, раскрывая содержание эзоповского языка “Домика в Коломне”, мы не доказываем здесь что-либо логически. Опираясь на ассоциативные связи индивидуальной мозаичной картины Мира, сформировавшейся в культурной среде Русского народа, мы читаем Пушкина, выросшего во той же среде, но на 150 лет раньше.

 

Если же кто-то не согласен с тем, что мы пишем, то скорее всего потому, что под лексикон и грамматику Русского языка у него подведена база НЕ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ. Сейчас это называется “русскоязычностью”. Но это наносный мусор, в какой-то мере затрагивающий лишь поверхностные уровни информационной базы нашего родного языка – глубинным пластам он не помеха. Поэтому мы не сомневаемся: русские люди нас поймут. Поймут и люди других национальностей, у кого “Царь Кощей над златом чахнет”.

 

В мозаичной картине Мира отдельных людей (к их числу несомненно принадлежал и Пушкин) могут проявляться некоторые неосознаваемые образы, для которых трудно, а порой и невозможно, найти словесную форму их адекватного выражения на уровне общественного сознанисоя временников. Пытаясь осознать эти образы, если они к тому же связаны с явлениями будущего, человек вынужден пользоваться устойчивыми во времени понятиями-символами в надежде, что в будущем они обеспечат этим понятиям право бытия, т.е. стать понятиями на уровне общественного сознания. Этот сложный и долгий процесс становления (варки и копчения) языковых форм (лексикона и грамматики) и стоящей за ними информационной базы языка очень кратко и образно изложен у Пушкина:

 

Фригийский раб, на рынке взяв язык,

Сварил его (у господина Копа коптят его).

Езоп его потом принес на стол…

 

Эзоп в качестве “полового” выбран поэтом не случайно. Надежный поставщик устойчивых понятий-символов к языковому пиру всех времен и народов Эзоп по-прежнему не пророк, а угадчик тех явлений, которые внутренним сознанием любого народа всегда отождествлялись с понятием социальная справедливость:

 

В телеге колесо прежалобно скрипело.

“Друг, – выбившись из сил,

Конь с удивлением спросил, –

В чем дело?

Что значит жалоба твоя?

Всю тяжесть ведь везешь не ты, а я!”

Иной с устало-скорбным ликом

Злым честолюбьем одержим,

Скрипит о подвиге великом,

Хвалясь усердием… чужим.

 

Конечно, главный редактор популярной телевизионной передачи “Пятое колесо” Бела Куркова – “не агент Эзопа, а Эзоп – не агент Антанты”, но как точно угадано Эзопом само “Пятое колесо”.

 

Все вышеизложенное дает нам основание считать, что главный вопрос поэта:

 

Опять, зачем Езопа

Я вплел, с его вареным языком,

В мои стихи?

Не к современникам, а к любознательным потомкам.

 

Ответ Пушкина краток:

 

Что вся прочла Европа,

Нет нужды вновь беседовать о том!

 

Только пятнадцать лет спустя уже упоминавшийся выше современник Пушкина философ А.С.Хомяков раскроет содержание этого ответа: “Формы, принятые извне, не могут служить выражением нашего духа, и всякая духовная личность народа может выразиться только в формах, созданных ею самой” (Ист.42, с.114). Поскольку послереволюционная публицистика наклеила на А.С.Хомякова ярлык “религиозного философа”, да еще “основоположника славянофильства” (что и сейчас для многих равнозначно “черносотенству”), то неудивительно, что герметизация пушкинского понимания “общего хода вещей” имела определенный успех в общественном сознании страны в период последнего столетия ее истории.

 

Ранее отмечалось, что для создания шуточной бытовой истории Первому Поэту России вряд ли стоило подниматься до святости. Тогда что же такое “Домик в Коломне”?

 

По нашим представлениям, это глубоко выстраданная, хотя, может быть, и не в полной мере осознанная концепция будущего развития России до конца XX века. Сформированная из понимания им развития глобального исторического процесса, концепция являет собой попытку осознать место России в “общем ходе вещей”.

 

Насилу-то, рифмач я безрассудный,

Отделался от сей октавы трудной!

 

По существу это не только откровенное признание в трудностях завершения 22-й заключительной октавы предисловия, но и предупреждение читателю: многое здесь вещается “безрассудно”, т.е. на уровне внутреннего сознания. Но это не “безрассудство” бессодержательного словоговорения, при котором словам и рукам просторно, а мыслей – нет. Отсюда начало повествования у Пушкина предваряется примечательным предупреждением, сохраняющим свою актуальность для любителей поговорить об истории “вообще” и поныне:

 

“Усядься, муза; ручки в рукава”.

 

Для перевода содержания повести с языка символов на язык понятий, соответствующих общественному сознанию нашего времени, проведем ревизию основных действующих лиц и исполнителей. Всего их десять, но семеро – главные, трое – второстепенные. Четверо главных наделены именами собственными. (Параша, Мавруша, Фекла, Вера Ивановна), трое – нарицательными (вдова, муж вдовы-покойник, графиня). К второстепенным мы относим самого рассказчика, его приятеля и кота Ваську. Такой подбор действующих лиц не случаен. Он диктовался поэту пониманием “общего хода вещей” и давал возможность “выводить из оного глубокие предположения”. Насколько эти предположения подтвердились временем – судить его потомкам. Пока же будем считать, что вдова, супруг вдовы-покойник, графиня – это символы правительства, правящего класса, элитарной интеллигенции соответственно. Пушкин, давая эти образы, эзоповским языком хотел показать, что их имена – частность в историческом развитии России. Они всего лишь исполнители уготованых им в Истории ролей, и потому их имена особого значения не имеют. Разумеется, актер при выходе на историческую арену может усилить или ослабить эмоциональное воздействие спектакля, но он не в силах переменить ход сценария, мягко и культурно направляемого “строгими историками”.

 

Подлинным действующим лицом истории является народ. Характер его действий на исторической арене во многом определяется идеологией, которой он оказывается привержен в тот или иной период своего развития. Идеология же формируется не без помощи правительства, интеллигенции, но обязательно на основе мировосприятия народа, т.е. мировоззрения, которое всегда есть результат его многовековой духовной деятельности. Идеология – форма, в которую либо местные, либо пришлые “кухарки” загоняют сформировавшееся в народе мировоззрение. Если при этом имеет место единство формы и содержания (формы не навязываются извне), – народ в главном направлении своего движения тоже един, а взаимоотношения всех социальных слоев народа, правительства, интеллигенции в каждый период развития страны вынуждены подчиняться такому направлению движения, которое, несмотря на существующие противоречия, в основе своей сохраняет гармонию духовных и социальных отношений. Если же такое единство нарушено – историческая судьба народа может оказаться под угрозой.

 

Поскольку методология постижения мира, т.е. мировоззрение народа, первична, а идеология как форма выражения его духовной жизни (мировоззрения) – вторична, то всякое нарушение единства формы и содержания рано или поздно должно быть преодолено духовной личностью самого народа. Являясь наиболее ярким выразителем духовной личности своего народа, Пушкин имел достаточно веские основания для формирования оптимистического прогноза преодоления этого противоречия. Отсюда в 26-й октаве:

 

Я воды Леты пью, Мне доктором запрещена унылость;

Оставим это – сделайте мне милость!

 

Однако, чтобы осознаваемые только им явления стали в будущем достоянием общественного сознания, поэт, пользуясь языком Эзопа, народ назвал Парашей; кухаркою (идеологию времен монархии) – Феклой; кухарку будущую (идеологию как Форму, принятую извне) – Маврой; веру народа вдове-правительству и кухарке-идеологии – Верой Ивановной.

 

Наша догадка в отношении символики основных персонажей (ум человеческий по простонародному выражению, не пророк, а угадчик) будет справедлива лишь при условии, что содержание поэмы не противоречит общему ходу вещей, а также основным понятиям общественного сознания нашего времени. Постараемся показать это, используя вместе с текстом повести другие литературные источники, с разных сторон отражавшие общий ход вещей и формировавшие общественное сознание народа в течение последних двух столетий нашей истории.

 

Теперь начнем.- Жила-была вдова,

Тому лет восемь, бедная старушка,

С одною дочерью. У Покрова

Стояла их смиренная лачужка,

За самой будкой. Вижу, как теперь,

Светелку, три окна, крыльцо и дверь.

(Октава 23)

 

Расчет Пушкина был прост и точен. После окончания Лицея в 1817г. до мая 1820г. он действительно жил в квартире своих родителей на Фонтанке в той части Петербурга, которая называлась тогда (сейчас уже не называется: авт.) Коломной (Часть Петербурга, прилегающая теперь к Мариинскому театру, церкви Покрова, Калинкину мосту. – Ист.44, с.485-486). И расчет оправдался. Толпа (по выражению В.Г.Белинского – собрание людей, живущих по преданию и рассуждающих по авторитету) осталась толпой, да к тому же еще “забавной“. “Когда появилась эта шутка “Домик в Коломне”, то публика (толпа: авт.) увидела в ней такой полный упадок его таланта, что никто из снисходительного приличия не упоминал при нем об этом сочинении”. (Из воспоминаний Л.С.Пушкина о брате. Ист.25, с.90).

 

Даже такие “строгие критики”, как В.Брюсов, П.Анненков, считавшиеся по тем временам большими знатоками пушкинского творчества, но не владеющие хронологическим приоритетом, не смогли под легкой маской – петербургской Коломной увидеть Коломну подлинную, и потому своей указкой они пощелкали кого-то другого, но никак не Пушкина. Пушкин же к хронологии относился серьезно, ибо имел некоторое отношение к тайне времени. Ни один из “строгих критиков” не заметил, что жил поэт в пресловутой – тому лет десять, а не восемь назад. И никому в голову из них не пришло, что наряду с эрзац-“Коломной” в России существует еще Коломна подлинная. Эта Коломна – город, расположенный при слиянии двух рек – Москвы и Оки – в ста километрах от первопрестольной столицы, чуть в стороне от той самой муромской дороги, по которой Пушкин отправился в начале сентября 1830г. в Болдино. Коломна, как и Москва, известна на Руси с XII века. В ней имеется Кремль и церковь Иоанна Предтечи. Вдова-монархия закончила свое существование в России в начале XX века. Здесь разгадка слов “тому лет восемь“. Руси московской под покровительством вдовы-монархии Пушкин отвел 800 лет и, следует заметить, – не ошибся. Коломна петербургская – “легкая маска”, прикрывающая Коломну подлинную, которая по родству с Москвой использована Пушкиным как олицетворение России.

 

“….У Покрова

Стояла их смиренная лачужка,

За самой будкой…”.

 

“Покров” – Пресвятой Богородицы – христианский праздник, отмечается 1 октября (14 – по новому стилю). Покров, по словарю Даля, от слова “покрывать”, означает также “первое зазимье”. “Стоять у Покрова” – быть под защитой, иметь заступничество со стороны высших духовных сил. “Лачужка” у Пушкина “смиренная”. Россия, хорошо осознающая свою духовную и государственную мощь, никогда не проявляла агрессивности, зато неоднократно являла миру надежную защиту тем народам, которые добровольно шли под ее ПОКРОВительство. Любые покушения на священные границы России были небезопасны для ее недругов, ибо имели надежную охрану в виде совершенно особенного вооруженного формирования, которым не располагала ни одна страна мира – казачество. Дозорные казачьи вышки (будки) вдоль всей границы – символ неприкосновенности ее границ.

 

Вижу, как теперь,

Светелку, три окна, крыльцо и дверь.

 

“О светло светлая и украсно украшена земля Руськая”… Так начинается величайший памятник древнерусской литературы “Слово о погибели Русской земли”. Отсюда – “светелка”, символ света духовной жизни народов Руси. Три окна “лачужки” – трехопорное триединство дореволюционной России. Православие как идеология, содержащая христианские догмы, но опиравшаяся в основе своей на духовную личность народа, имеющего целостное и диалектическое мировосприятие (язычество). Самодержавие как изначальная внешнеполитическая независимость. Народность как основное связующее звено в этом триединстве. Помните детскую считалочку? “На златом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, кто ты будешь такой, говори поскорей, не задерживай добрых и честных людей”.

 

Крыльцо Пушкин выделил отдельно, как монархический образ правления – престол. В отличие от Эйдельмана он не сваливал в кучу три разнородные понятия: монархия, самодержавие, самовластье, ибо понимал, что самодержавие может быть царским, а может быть и народным.

 

“Дверь” – символ открытости России для совместного свободного и равноправного проживания всех народов, независимо от их уровня экономического и культурного развития. Кто творил в мировом общественном мнении до и после революции из России образ “тюрьмы народов”, и кто претендовал на роль тюремщика в ней – увидим ниже. Пока лишь обратим внимание читателя на то обстоятельство, что в настощей тюрьме настоящие тюремщики не едят наравне с арестантами тюремную баланду, а всегда изыскивают возможность пользоваться дефицитом, жить в лучших условиях и пользоваться самой большой свободой передвижения.

 

В процессе работы над “Домиком в Коломне” поэт, видимо, предполагал, что легкую шутовскую маску публика примет за подлинное содержание поэмы, и поэтому у него не было причины сердиться на публику, зато были причины молчать (Ист.9, с.452). Не пророк, а угадчик, он знал, что когда-нибудь “после” забавную публику сменит более серьезная, способная подняться до уровня его понимания. Новая публика оценит точность сделанного им прогноза развития России, а “неожиданная развязка” станет важнейшим политическим и литературным событием не только в нашей стране, но и во всем мире.

 

Подлинный художник готовится к созданию шедевра долго. Иногда на это уходят годы. Можно предположить, что первые мысли о повести, которая при поверхностном чтении казалась бы легкой, но глубиною содержания могла бы поспорить с шедеврами мировой литературы, возникли у Пушкина еще в 1828г. Такие предположения требуют доказательств. Их несколько. Первое существует в “Уединенном домике на Васильевском” (Ист.43, с.181-192). Несомненно, это первый вариант “Домика в Коломне”, рассказанный Пушкиным на одном из вечеров у Карамзиных в 1828г., изложенный Павлом Ивановичем Титовым (1807-1892), отредактированный лично Пушкным и напечатанный в “Северных цветах” в 1829г. под псевдонимом Тит Космократов. Второе можно найти в письме к П.А. Вяземскому (конец декабря 1829г.). “Жуковский со смехом говорил, что говорят, будто бы ты пьяный был у дев…, и утверждает, что наша поездка к бабочке – Филимонову, в неблагопристойную Коломну, подала повод к этому упреку.” В комментариях к этому письму сообщается, что шпионы донесли Бенкендорфу, будто Вяземский вместе с Пушкиным пробыл всю ночь в Коломне, в неприличном доме. На самом же деле они были у литератора Филимонова, который в письме назван бабочкой, вероятно потому, что с 1829г. он собирался издавать журнал “Бабочка”. Далее в этом письме Пушкин насмехается над правительством, которое вынуждено заниматься делами, ему не свойственными: “Правительство не дама, не Princesse Moustache (княгиня Голицина: авт.): прюдничать ему не пристало” (Ист.7, с.184, с.490).

 

Знали бы чиновники Бенкендорфа, к какому результату может привести устанавливаемая ими слежка. В последней фразе письма – один из ключей к разгадке замысла поэмы: “Правительство не Дама”. – Через два года “Дама” в “Домике в Коломне” станет “Вдовой”. Годом раньше в своих заметках по поводу французского слова “prude” Пушкин дает следующие пояснения: «Слово это означает женщину, чрезмерно щекотливую в своих понятиях о чести (женской), – недотрогу. Таковое свойство предполагает нечистоту воображения, отвратительную в женщине, особенно молодой. Пожилой женщине позволяется многое знать и многого опасаться; но невинность есть лучшее украшение молодости. Во всяком случае, прюдство или смешно, или несносно» (Ист.2, с.22).

 

По ходу действия мы узнаем, что если вдова-правительство не в полной мере пользуется своим правом “знать много”, если оно строит из себя недотрогу, т.е. “прюдничает”, то конец ее печален – может и “шлепнуться”. Вдова как символ правительства вообще и монархии в частности употребляется Пушкиным и в других произведениях, например, в “Медном всаднике”. Однако, придав в 1833 г. этому образу большую определенность, Пушкин сразу же столкнулся с “пониманием” цензуры, что находит свое отражение в дневнике поэта (14 декабря 1833г.):

“… Мне возвращают Медный всадник с замечаниями государя. Слово кумир не пропущено высочайшей цензурою; стихи:

 

И перед младшею столицей

Померкла старая Москва,

Как перед новою царицей

Порфироносная вдова –

 

– вымараны” (Ист.2, с.543). Однако самое точное и краткое определение вдовы-правительства (в рассматриваемый период – монархии) есть в самом тексте поэмы:

 

Старушка (я стократ видал точь в точь

В картинах Рембрандта такие лица)

Носила чепчик и очки.

 

“Чепчик” и очки (розовые) – аппарат, сквозь который любое правительство смотрит на мир и с помощью которого управляет. “Легкую маску” мы обнаруживаем и здесь: Рембрандт действительно в своих картинах изображал не только лица вельможные, но и лица простых стариков и старух.