«Голубая книга» Михаила Зощенко и «Бендериада» Ильфа и Петрова: образы будущего и целеполагание смеха

««Это что за фигура? Это откуда такое появилось? Это кто же дозволил ему появиться? Мало у нас великих писателей, так вот еще какая-то персона лезет!

Нуте-ка, возьмем эту персону да рассмотрим, какая под ей подложена база. И может ли он, этот самый Гоголь, видеть разные важные проблемы? И есть ли у него, у подлеца, нормальный классовый взгляд или, между прочим, у его заместо взгляда — курица нагадила и вообще мелкобуржуазная стихия? Сейчас мы ему, черту лохматому, припаяем. Не читали еще его вещиц, но чувствуем, что припаяем. Потому нельзя иначе, чтоб не припаять.

Выпущает, главное, черт лохматый, общее собрание сочинений, огребает, наверное, громадные деньжищи, тратит бумагу, в то время как кооперации продукты заворачивать не во что, и еще ходит Гоголем.

А пущай-ка лучше ответит, вносил ли он, курицын сын, налог за последнее окладное полугодие? И чем он занимался до 17-го года?

Тоже писатель! Володя!»

Критик Иван Засекин

Плохо, товарищи, быть писателем!»

М.М. Зощенко «Товарищ Гоголь»

 

«Все рассказанное – не выдумки.

Выдумать можно было бы и посмешнее».

Илья Ильф и Евгений Петров «Золотой теленок»

Предисловие

«Голубая книга» М.М. Зощенко: разговор о будущем и остроумии

«Бендериада» Ильфа и Петрова: опасная суть «великого комбинаторства»

Крестные отцы «легенды о великом комбинаторе»

Послесловие

 

Предисловие

Остроумие изначально находилось в народном творчестве и шлифовалось на кончике писательского пера. Оно было и в двадцатом веке, когда были созданы писательские произведения М.М. Зощенко и тандема «Ильф и Петров». И вот, казалось бы, прошло чуть больше полувека после их прожитой жизни, и всё равно невозможно оставить нерешенным вопрос: а что они оставили?

Тандем оставил после себя различные сочинения вместе с двухчастным циклом романов о мошеннике Остапе Бендере, который вдруг стал популярным, начиная с 1960-ых годов, и чья популярность увенчалась статуями в нескольких городах России на фоне её беспринципного обнищания от рук чтивших этого персонажа «демократизаторов» 1990-х годов. Зощенко же подобного персонажа не создал и одним из ключевых своих произведений сделал сборник фельетонов о негативных нравах и каверзных случаях жизни – «Голубая книга». И тем не менее, стоит ли их противопоставлять?

«Голубая книга» М.М. Зощенко: разговор о будущем и остроумии

«По-моему, вы и теперь могли бы пестрым бисером вашего лексикона изобразить — вышить что-то вроде юмористической “Истории культуры”. Это я говорю совершенно убежденно и серьезно…», – заметил писатель Максим Горький в одном из своих писем к Михаилу Зощенко. С этого и началась история создания «Голубой книги». Поначалу собеседник Горького не воспринял эту идею всерьёз: она не показалась ему оригинальной из-за схожих произведений писателя журнала «Сатирикон» Аркадия Аверченко. Но вскоре в поисках попытки соединения рассказов в одно повествование Зощенко угадал со связующим звеном рассказа – историей, и не ошибся, и, таким образом, «Голубая книга» была написана.

Посреди описаний случаев из бытовой жизни, иллюстрирующих негативные черты из жизни человечества и связанных комментариями исторических фактов (с некоторыми из которых можно поспорить, как, например, с фактом сожжения Александрийской библиотеки мусульманами, чьи ученые почему-то хорошо знали труды античных философов, что никак не связывается с последствиями расширения их завоеваний при первых их правителях) с завершающим светлым разделом «Удивительные события» писатель делает откровение относительно причин легкости своего стиля изложения в своём творчестве:

«Своей профессией, уважаемый читатель, мы не особенно довольны.

Профессия сатирика довольно, в сущности, грубая, крикливая и малосимпатичная.

Постоянно приходится говорить окружающим какие-то колкости, какие-то грубые слова — «дураки», «шантрапа», «подхалимы», «заелись» и так далее.

Действительно, подобная профессия в другой раз как-то даже озадачивает современников. Некоторые думают: «Да что это такое? Не может быть! Да нужно ли это, вообще-то говоря?».

3. И верно — на первый, поверхностный взгляд все другие профессии кажутся значительно милей и доступней человеческой душе.

Бухгалтер, например, специально как-то там складывает цифры между собой на пользу страждущего человечества, чтобы оно, так сказать, не слишком проворовалось в денежном смысле.

Другой там какой-нибудь тип из актерской братии энергично поет с эстрады и своим, скажем, козлетоном отвлекает людей от всевозможных житейских страданий.

Там какой-нибудь, я не знаю, профессор, питомец академических наук, решительно все знает и опять-таки всех удивляет своими невероятными знаниями.

Хирург режет разные язвы и карбункулы на наших скоропортящихся телах, способных каждую минуту загнить и зачервиветь. Водолаз откачивает воду и ныряет на дно морское. Дворник стережет дом и открывает калитку.

И только, я говорю, мы, сатирики, вроде как бы и не люди, а собаки[1].

4. Нет, вообще-то говоря, если подумать глубже, профессия эта тоже нужная и полезная в общественном смысле. Она одергивает дураков и предостерегает умных от их глупых поступков. Она расширяет кругозор и мобилизует внимание то одних, то других на борьбу то с тем, то с этим. Она иллюстрирует всякого рода решения и постановления, а также приносит известную пользу в смысле перевоспитания людских кадров.

Так что профессия, спору нет, в высшей степени не так уж очень особенно бесполезная.

Единственно, я говорю, профессия тем нехороша, что она не дает много беспечной радости своему владельцу.

Она утомляет ум и зрение. Она вредна и недопустима при малокровии и туберкулезе. А также при колите и язвах желудка ею не следует заниматься.

Она предрасполагает к меланхолии и нарушает обмен веществ. Нервная экзема и сахарное изнурение также иной раз суть прямые следствия этой вредной профессии. Кроме того, она портит характер, ссорит с окружающими и нередко разводит с женами.

5. И, в силу вышеизложенного, отличаясь оптимизмом и крайней любовью к жизни и к людям, решили мы больше не напирать на сатирическую сторону дела.

И, не отказываясь вовсе от сатиры, решили мы с этого момента слегка, что ли, переменить курс нашего литературного корабля».

Неожиданно из-под пера писателя вдруг происходит неожиданный проблеск:

«Что же мы видим, прочитавши исторические новеллы и забавные мелочишки из нашей жизни?

А мы видим, что в истории редко что случалось без коварства. И что на этот скользкий путь, несомненно, многих толкало темное прошлое.

А поскольку у нас перемена курса — наше будущее нас, естественно, не волнует. А что касается интуристов, то они, наверное, тоже схватятся за ум и до чего-нибудь додумаются.

Тем более там многие сами не захотят, чтоб на вершине жизни в полном блеске и в сказочном великолепии болтались у них, главным образом, спекулянты и темные дельцы со своим коварством и хитростью.

То есть это прямо, знаете, исторический анекдот. Кто больше спер, тот и царь. Кто больше выиграл или наспекулировал, тому полное почтение. Ну, что это такое? Ясно, что коварства чересчур много.

Нет, это не может быть, чтоб это так у них сохранилось на вечные времена. Ясно, что это переменится.

Во всяком случае, старый мир с его мешочниками, купцами и спекулянтами в дальнейшем, без сомнения, рассыплется в прах и в тартарары. Разве что ради курьеза где-нибудь останется что-нибудь такое, вроде Монте-Карло, куда специально будут приезжать любители вспомнить о прошлой жизни.

Да еще возможно, что госпожа великая Англия из гордости и самолюбия что-нибудь такое оригинальное придумает. И поскольку там современный строй плюс король, то от них можно ожидать и еще какого-нибудь исключительного соединения — капитализма, например, с социализмом и еще с чем-нибудь. Но, может быть, они и без этого обойдутся».

Зощенко, несмотря на поверхностное рассмотрение некоторых исторических фактов прошлого, касательно ближайшего времени не ошибся и оказался прозорлив: западная научная школа из «гордости и самолюбия» мирового олигархата действительно придумала оригинальный трюк экономико-социального характера:

«Конвергенция — термин, используемый в экономике для обозначения сближения различных экономических систем, экономической и социальной политики различных стран. Термин «конвергенция» получил признание в экономической науке в связи с широким распространением в 1960 — 1970 гг. теории конвергенции. Эта теория разрабатывалась в различных вариантах представителями институционализма (П. Сорокиным, У. Ростоу, Дж. К. Гэлбрейтом (США), Р. Ароном (Франция)), эконометрики (Я. Тинбергеном (Нидерланды) Д. Шельским и О. Флехтхаймом (ФРГ)). В ней взаимодействие и взаимовлияние двух экономических систем капитализма и социализма в ходе научно-технической революции рассматривались как главный фактор движения этих систем к некоей «гибридной, смешанной системе».

Согласно гипотезе конвергенции «единое индустриальное общество» не будет ни капиталистическим, ни социалистическим. Оно соединит преимущества обеих систем и при этом не будет иметь их недостатков.

Важным мотивом теории конвергенции было стремление преодолеть раскол мира и предотвратить угрозу термоядерного конфликта. Один из вариантов теории конвергенции принадлежит академику А.Д. Сахарову. В конце 60-х гг. Андрей Дмитриевич Сахаров считал сближение капитализма и социализма, сопровождающееся демократизацией, демилитаризацией, социальным и научно-техническим прогрессом, единственной альтернативой гибели человечества.

Действительно, эволюционная трансформация капитализма в развитых странах в направлении к постиндустриальному обществу, современной смешанной экономике происходила, в частности, и под влиянием как позитивного, так и в ещё большей мере негативного опыта стран, которые относили себя к социалистическим (СССР, страны Восточной Европы). Однако невозможность успешного развития этих стран в рамках существовавшей в них огосударствленной экономической системы, глубокий кризис, а затем и крах этой системы привели к тому, что уже в 1980-х гг. теория конвергенции утратила былую популярность и стала предметом истории экономической мысли.

Ныне термин «конвергенция» используется при описании интегрирующих процессов. В основе мирового интеграционного развития лежат общие тенденции и императивы научно-технического и социально-экономического прогресса. Они обуславливают сближение, т.е. конвергенцию, экономик всё большего числа стран при сохранении их национальных особенностей»[2].

То, что в глазах Зощенко конвергенция – наукообразный финт по отвлечению от темы эксплуатации в рамках глобализации, доказывает его дискуссия с буржуазным философом о социологических идеях:

«— Последнее время, — сказал философ, — я что-то опять[3] стал увлекаться социализмом. Вы знаете, это действительно может получиться неплохо. Не знаю, как у вас, но на другие страны я очень надеюсь. Они возьмут от нас несколько светлых идей. Плюс ваши идейки. И может получиться очень, очень мило.

— Что же от вас они возьмут? Простите.

— Ну, там пустяки. Об чем говорить. Ну, там собственность, что ли. Капитал. Ну, небольшой. А? Пожалуйста. Все равно вам без этого не обойтись… Все равно вы незаметно приплывете к нашим берегам. Так что не будем о деньгах спорить. А кроме того… Ну, домик там… Клочок собственной землишки. Что? Дачка.

— Если вы для себя, а не для эксплоатации, то можете и дачку иметь.

— То есть что значит для себя? — Нет, господа, все-таки это все, простите, вздор. Наше дело более гармонично. Богатство, капитал — дает человеку по крайней мере уверенность. Он дает независимость. А тут, где независимость я буду искать? Тут вы меня суете в лапы к людям. У них искать независимость? Да, может, мне попадется какой-нибудь свирепый начальник, так ведь он меня в бараний рог согнет, если что-нибудь не по нем. И я пикнуть не посмею. Без денег я буду более беззащитен, чем где-либо.

— Сударь, вы говорите о буржуазном строе? У нас есть общественность, пресса и новый уклад жизни, которые не позволят вас сгибать, если вы правы. А потом — ваш строй весьма ведь немногим дает независимость. Единицам.

— Ну, и что же… Ну, хорошо, — он дает немногим, богатым, удачникам. Остальные стремятся к этому, надеются. Это — борьба.

— Но их надежды почти всегда разбиты. А мы хотим жизнь сделать такой, чтобы надежды оправдывались. У нас сейчас, сэр, революция, но тем не менее у нас человек, желающий работать, уверен, что он работу найдет. Вот вам надежды, которые уже оправдываются. И это дает огромную уверенность, чего нет у вас.

— Ну, предположим, — сказал философ. — Но вот, скажем, мне пятьдесят три года. А в эти годы, господа, я должен быть богат. Ну, не богат, ну, иметь что-то. Иначе я, как бы сказать, не участвую в жизни. То есть участвую, но меня уже обходят. Меня уже принимают с поправкой на мое состояние. А у меня, господа, отнюдь не меньше желаний. Господа министры, поддержите.

Министры говорят:

— Да уж ясно уж. Что ж уж об этом говорить. Что-что, а уж желаний-то сколько угодно-с!

Я говорю:

— Видите, сэр, с возрастом человек повышает свою квалификацию, он становится умней, острей в своем деле или в искусстве, и он, конечно, должен получать больше комфорта и лучшие условия. Это не вопрос. А если он настолько стареет, что теряет квалификацию, то государство берет его на свое иждивение. И каждый имеет разное. Сейчас это может быть мало и не всегда достаточно. Но мы хотим сделать жизнь такой, чтобы и старость была здоровая[4] и веселая. И мы об этом думаем. И это разрабатываем. И мы хотим, чтоб стариков принимали с поправкой на их внутренние качества, а не с поправкой на богатство, которое может быть краденым.

— В таком случае я предпочел бы стареть в Европе, — холодно сказал философ, видимо оценивая свои душевные качества. — Как вы, господа министры?

— Да уж ясно уж. Что об этом толковать. Желаний-то еще ого-го…

— Вообще, — сказал философ, — я за социализм, но только не при мне. После меня хоть потоп. А я человек старой культуры, и позвольте мне уж, господа, прожить в моем старом культурном Риме.

— Пожалуйста, — говорю, — живите.

Тут мы все встали, и началось среди нас любезное прощание, протекавшее почти в дружеской атмосфере.

Философ, прощаясь, сказал:

— Потом вот еще что. Во всем мире любовь продается. А у вас нет. Это противно человеческой природе.

Министры неестественно засмеялись.

— Это меня тоже как-то расхолаживает к вашей идее, — сказал философ, — у вас надо на это тратить время и деньги. А у нас только деньги. Вы, господа, непременно провентилируйте этот вопрос. Человечество от этого может захворать. И это на браки крайне влияет. Прямо я на вас удивляюсь, какие вы недальновидные.

— Сэр, — сказал я, — у нас иной подход к любви. Мы не считаем унизительным тратить на это время. У нас теперь другой мир и другие чувства, сэр. А те люди, которые в этом смысле вернулись к вашим идеалам, — сказали мы смеясь, — те будут к вам ездить.

— Если с валютой, — сказал философ, — то отчего бы и нет. Очень рады. Только имейте в виду, этих людей будет слишком много. И я боюсь, что у вас никого не останется. Но не будем наперед загадывать. Если, повторяю, они будут с валютой, то это нас устраивает».

И вот с того момента прошло чуть больше восьмидесяти лет. Буржуазный философ давно нарушил обещание доживать свой век «в культурном Риме», сделав его глобальным через США и их денежную единицу, оставив Европу один на один с пришлым населением из Африки и Ближнего Востока. Люди, прельстившиеся экономическими байками Запада о его хорошей жизни, действительно появились чуть ли не во всех уголках земного шара. Но они не перестали быть угрозой обществу с тех давних времен, что покажем разбором их прообраза из романов Ильфа и Петрова.

«Бендериада» Ильфа и Петрова: опасная суть «великого комбинаторства»

По причине поверхностного восприятия двухчастного цикла произведений о «великом комбинаторе» после крушения большевизма в 1950-ых годах общество в СССР на ура восприняло образ «великого комбинатора» (причём его популярность сознательно тиражировали в противовес образу Ходжи Насреддина, который тогда был известен из нескольких экранизаций и писательских книг), не подозревая об опасностях распространения такого мнения. В связи с этим неудивительны претензии к авторам этого образа по итогам «перестройки» 1980-х годов, кончившейся разграблением России в 1990-х годах и раздроблением СССР соответственно:

«В первой половине ХХ века дело распространения библейских нравов продолжил тандем Ильфа и Петрова. Во времена сталинизма “Золотой теленок” и “Двенадцать стульев” находились под запретом, ибо товарищ Сталин обладал не страшной подозрительностью, как считали и считают многие представители либеральной интеллигенции, а величайшей проницательностью (Чтобы понять нелюбовь И.В. Сталина к “Золотому телёнку” и “Двенадцати стульям”, следует вспомнить, что И.В. Сталин с глубоким уважением относился к выдающемуся социологу России XIX века М.Е. Салтыкову-Щедрину. По словам М.Е. Салтыкова-Щедрина, «низведение великих явлений до малых и возвеличивание малых до великих — есть истинное глумление над жизнью, хотя картина подчас выходит очень трогательная». И.В. Сталин ценил юмор, но помнил, что смех без причины — признак дурачины). И на это обстоятельство невольно обратил внимание автор телепередачи “Намедни” в августе 1999 года, когда справедливо заметил, что после снятия запрета на историю похождений Остапа Бендера в так называемую “оттепель” произведения двух юмористов стали своеобразными бестселлерами, а в среде советской интеллигенции было модным на различных “элитарных” тусовках цитировать целые монологи “великого махинатора”. И вряд ли кто понимает сегодня, в конце ХХ столетия, что процесс “перестройки” хорошо пошел в том числе и потому, что почва для него в среде нашей либеральной интеллигенции была во многом подготовлена именно этими двумя произведениями, которые высмеивали пороки буржуазной демократии. Благодаря этим шедеврам еврейского юмора наше общество получило хороший урок по части осмеяния зла: после осмеяния оно не исчезает, но перестает восприниматься как реальная опасность, поскольку осмеянное зло перестает быть страшным и в какой-то мере становится даже по своему привлекательным. Ильф и Петров, возможно, сами того не желая, более других подготовили общественное мнение к бездумному восприятию буржуазно-демократических нравственно-этических ценностей» (ВП СССР «Дело было в Педженте (Второй смысловой ряд фильма “Белое солнце пустыни”)»).

Исходя из трезвой точки зрения проводятся имеющие место быть параллели и отождествления между Бендером Ильфа и Петрова и Чичиковым Гоголя из его прозаической поэмы «Мёртвые души»:

«Отметим, что отечественная интеллигенция на протяжении нескольких десятилетий пугала саму себя и остальное общество угрозой становления режима «великого инквизитора» (уже упоминавшийся персонаж из романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы»), в то же самое время романтизировала и популяризировала «великого комбинатора» — О. И. Бендера (сколько истуканов Остапа успели установить на постсоветском пространстве и они стали объектами поклонения, пусть и не всеобщего?). Предостережения Н.В. Гоголя об угрозе тирании больших и маленьких «Чичиковых» не были поняты ни его современниками, ни позднее. Этот же упрёк касается и так называемых отечественных «правозащитников», начиная от А.Д. Сахарова, А.И. Солженицына и КО и кончая нынешними: все они — агенты «великого комбинатора»; среди них нет никого, кто бы обличал режим «великого комбинатора» и выступил бы против него. Соответственно ни интеллигенция в целом, ни «правозащитники» не являются ни «умом нации», ни «совестью нации» — интеллектуальные и моральные уроды.

В действительности же с точки зрения живущих своим трудом на одну зарплату носителей массовых профессий режим «великого инквизитора» предпочтительнее и демократичнее режима «великого комбинатора», поскольку даёт какие ни на есть социальные гарантии.

А вот режим «великого комбинатора» гарантирует одно единственное: каждый может стать жертвой той или иной «комбинации», и в отношении большинства эта гарантия выполняется — в постсоветской России в виде беспросветного экономического кризиса.

Более того: с точки зрения приверженцев режима «великого комбинатора», режим народовластия, защищающий общество от комбинаторов, будет представляться беззастенчиво тираническим и фашистским, и они будут вопить о массовых нарушениях «прав человека» и подавлении им «свобод личности». Но вопрос о подавлении и искоренении «комбинаторов» — это не вопрос соблюдения «прав человека», а вопрос социальной гигиены: как известно, если огород не пропалывать, он зарастает сорняками с весьма печальными последствиями для урожая» (ВП СССР «К пониманию макроэкономики государства и мира» (Тезисы) (Тематически расширенная редакция 2009 г.))

“”Великие комбинаторы” Остап Бендер и Павел Чичиков — не образцы для подражания тем, кто хочет стать успешным, а паразиты-угнетатели, ещё более социально вредные, нежели «великий инквизитор» Ф.М. Достоевского, которым либералы — почитатели «великого комбинатора» — пугали и пугают всех” (ВП СССР «О состоянии, тенденциях и возможностях управления»)

Выводы об опасности «великих комбинаторов» подтвердились на практике историческими событиями давностью в несколько десятилетий. Но чтобы понять, действительно ли Ильф и Петров облагораживали своего «янычара» или же ставили в дилогии о нём иную цель, следует обратиться к 1997 и 2000 годам, когда литературоведы Давид Фельдман и Михаил Одесский реконструировали по архивным материалам и редакциям писателей полные варианты романов «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», посодействовав тем самым развенчанию ореола идеала «великого комбинаторства». В предисловии к изданию первого произведения о Бендере они пишут:

«Жертвуя объемом, авторы получали рекламу, да и жертвы в значительной мере были заведомо временными: в книжном издании объем лимитирован не столь жестко, при поддержке руководства издательства сокращенное легко восстановить, а поддержкой руководства Ильф и Петров давно заручились. Вероятно, договор с издательством был заключен одновременно или вскоре после подписания договора с журналом, что отчасти подтверждается и мемуарными свидетельствами. За основу взяли один из не тронутых редакторами машинописных экземпляров, многие купюры в итоге были восстановлены. Полностью неопубликованными остались лишь две главы (ранее, в автографе, они составляли одну), но и без них книга чисто полиграфически оказалась весьма объемной.

 Основой второго книжного издания 1929 года была уже не рукопись, а первый зифовский вариант, который вновь редактировали: изъяли полностью еще одну главу, внесли ряд изменений и существенных сокращений в прочие. Можно, конечно, считать, что все это сделали сами авторы, по собственной инициативе, руководствуясь исключительно эстетическими соображениями. Но тогда придется поверить, что за два года Ильф и Петров не сумели толком прочитать ими же написанный роман, и лишь при подготовке третьей публикации у них словно бы открылись глаза. Принять эту версию трудно. Уместнее предположить, что новая правка была обусловлена вполне заурядными обстоятельствами: требованиями цензора. И если в 1928 году отношения с цензурой сановный Нарбут улаживал, то к 1929 году цензура мягче не стала, а сановной поддержки Ильф и Петров уже не имели.

 После второго зифовского издания они, похоже, не оставили надежду опубликовать роман целиком. Две главы, что еще ни разу не издавались, были под общим названием напечатаны в октябрьском номере журнала «30 дней» за 1929 год, то есть проведены через цензурные рогатки. Таким образом, официально разрешенными (пусть в разное время и с потерями) оказались все сорок три главы машинописи. Оставалось только свести воедино уже апробированное и печатать роман заново. Но, как известно, такой вариант «Двенадцати стульев» не появился.

 Характер правки на различных этапах легко прослеживается. Роман, завершенный в январе 1928 года, был предельно злободневен, изобиловал общепонятными политическими аллюзиями, шутками по поводу фракционной борьбы в руководстве ВКП(б) и газетно-журнальной полемики, пародиями на именитых литераторов, что дополнялось ироническими намеками, адресованными узкому кругу друзей и коллег-гудковцев. Все это складывалось в единую систему, каждый элемент ее был композиционно обусловлен. Политические аллюзии в значительной мере устранялись еще при подготовке журнального варианта, изъяли также и некоторые пародии. Борьба с пародиями продолжалась и во втором зифовском варианте – уцелели немногие. В последующих изданиях исчезали имена опальных партийных лидеров, высокопоставленных чиновников и т. п. Потому вариант 1938 года отражает не столько «последнюю авторскую волю», сколько совокупность волеизъявлений цензоров – от первого до последнего. И многолетняя популярность «Двенадцати стульев» свидетельствует не о благотворном влиянии цензуры, но о качестве исходного материала, который не удалось окончательно испортить»[5].

Поскольку посты цензоров и литературоведческих кругов тогда занимали троцкисты (чего стоила только травля М.А. Булгакова со стороны троцкиста Леопольда Авербаха и ему подобных, остановленная впоследствии И.В. Сталиным), то, естественно, что в полном варианте романы о «великом комбинаторе» не могли быть опубликованы в то время – слишком серьезен был задел Ильфа и Петрова на тех, кому мечталось «побарствовать» за счет народа, но кому при Сталине пришлось нехотя мимикрировать, дабы избежать правосудия за своё пагубное мышление. Соответственно, если бы Ильф и Петров сознательно и систематически лгали и лицемерили, то тогда бы они уничтожили все редакции своих произведений о Бендере, оставив нам свои сокращенные варианты. Но то, что этого не было сделано, не говорит в пользу того, что они занимались популяризацией «великого комбинатора» толпе.

В этом смысле запрет тиражирования публикации этих сокращенных вариантов при Сталине, был ли он к таковому причастен или нет, мог быть продиктован следующими соображениями: всякое литературное произведение становится опасным, если его полное содержание будет выхолощено вразрез с намерениями его авторов. В доказательство приведем изъятый из-за цензоров отрывок из полного варианта «Двенадцати стульев», где напрямую характеризуется антитроцкистская направленность авторов романа:

«Насмеявшись вдоволь, дворник Тихон взял последнюю свою бутылку и пошел к соседнему столику, за которым сидели совершенно ему не знакомые штатские молодые люди.

 – А что, солдатики, – спросил Тихон, подсаживаясь, – верно говорят, что помещикам землю скоро отдавать будут?

 Молодые люди загоготали. Один из них спросил:

 – Ты-то сам из помещиков будешь?

 – Мы из дворников, – ответил Тихон, – а, буду говорить, помещик, положим, вернулся. И ему земли не дадут?

 – Ну ясно, дура ты, не дадут.

 Тихон очень удивился, допил пиво, опьянел еще больше и заболботал что-то несуразное про вернувшегося барина. Молодые люди насилу высадили его из-за своего столика.

 – Барин, – бормотал Тихон, – медаль даст. Приехал мой барин.

 – Ну и дурак же! – подытожили молодые люди. – Это чей дворник?

 – Вдовьего дома. Бывшего Воробьянинского.

 – Вернется он сюда, как же! Ему и заграницей неплохо.

 – А может, вернулся – в спецы метит».

Из комментариев Одесского и Фельдмана к выделенной нами фразе:

«Шутка строится на очевидном тогда пародировании выступлений сторонников Л. Д. Троцкого, жестко критиковавших политику ЦК ВКП(б): льготы, которые получили в городе и особенно в деревне частные предприниматели, интерпретировались оппозиционерами как «начало реставрации капитализма». По мнению И. В. Сталина, на инвективы подобного рода следовало «отвечать лишь насмешкой», что и делалось. К примеру, в интервью «Беседа с иностранными рабочими делегациями», опубликованном «Правдой» 13 ноября 1927 года, Сталин иронизировал: «Надо полагать, что Коминтерн и ВКП(б) выдают с головой рабочий класс СССР контрреволюционерам всех стран. Более того, я могу вам сообщить, что Коминтерн и ВКП(б) решили на днях вернуть в СССР всех изгнанных из нашей страны помещиков и капиталистов и возвратить им фабрики и заводы. И это не все. Коминтерн и ВКП(б) пошли дальше, решив, что настало время перейти большевикам к питанию человеческим мясом. Наконец, у нас имеется решение национализировать всех женщин и ввести в практику насилование своих же собственных сестер». Таким образом, пьяный дворник лишь доводит до абсурда – по-сталински – тезис троцкистов, однако эпизод в пивной был все же исключен из романа».

Вот почему цензоры-троцкисты, своими действиями подсунув «другую грамоту» по приключениям Остапа Бендера, ждали своего часа, чтобы потом, обвинив Сталина в «великом инквизиторстве», популяризировать «великого комбинатора» в массах общества, что и было сделано с огромным размахом[6]. Но схожесть образов Чичикова и Бендера более чем предположительная.

Крестные отцы «легенды о великом комбинаторе»

«У Бендер в чем-то завидная судьба. Ведь, согласитесь, не каждому городу было дано войти в пушкинскую поэзию, к примеру, в знаменитую «Полтаву»[7].

Есть основания считать, что «Мертвые души» Н.В. Гоголя появились благодаря именно городу Бендеры. Эту гипотезу изложил московский литературовед С. Машинский в своей монографии, посвященной анализу гоголевского шедевра.

Известно, пишет он, что Пушкин рассказал Гоголю историю похождений некоего авантюриста, скупавшего у помещиков мертвые души. Но откуда она стала достоянием самого Пушкина? Историю о манипуляциях с документами умерших людей Пушкин мог узнать во время его кишиневской ссылки. В начале XIX века в Бессарабию из разных концов России бежали согни крестьян, спасаясь от уплаты недоимок и различных поборов. Полиции предписано было выявлять беглецов. Но все меры оказывались напрасными. Спасаясь от преследований, беглые крестьяне часто принимали имена умерших.

Полковник Липранди рассказывал, что во время пребывания Пушкина в кишиневской ссылке по Бессарабии разнесся слух, будто в Бендерах никто не умирает. И действительно, в течение многих лет здесь не было официально зарегистрировано ни одного смертного случая. Это, конечно, возбудило подозрение у властей. Началось расследование. Оказалось, что в Бендерах было принято за правило: умерших из общества не исключать, а их имена отдавать прибывшим сюда беглым крестьянам. Пушкин бывал в Бендерах, и его, по свидетельству Липранди, очень заинтересовала эта необычная история. Вероятно, именно она стала импульсом к сюжету о мертвых душах, который Пушкин спустя годы рассказал Гоголю. То есть речь шла о манипуляциях с документами умерших людей. А как раз в этом пружина гоголевского сюжета. И она связана с Бендерами.

Но, похоже, что на этом влияние Бендер на шедевры литературы не закончилось. И я познакомлю вас уже со своей версией. Убежден, что фамилию главного героя знаменитых «Двенадцати стульев» Ильф и Петров напрямую позаимствовали от названия «Бендеры». И готов это доказать.

Ильф и Петров — одесситы, которые отлично были осведомлены о городах Бессарабии — Одесса-то совсем рядом. Не могли они не знать, что у Бендер во многом турецкое прошлое — крепость, да и само название города. Очень вероятно, что, решив сделать из незабвенного Остапа турецкого поданного, писатели положили в основу его фамилии единственно знакомое им нечто турецкое, перенеся ударение в этом слове с последнего слога на первый.

Получилось: Бендер. Другая аналогия вряд ли возможна.

На эту гипотезу работает еще одно обстоятельство. В тех же «Двенадцати стульях» в афише театра Колумба, за стульями которого охотились Бендер и Воробьянинов, упоминается Жоржетта Тираспольских — инструктор по акробатике. Именно эта деталь позволяет заглянуть в творческую лабораторию Ильфа и Петрова, понять, по какому принципу они порой выбирали фамилии для своих героев. Оказывается, иной раз это делалось по ассоциации со знакомыми писателям населенными пунктами, но недостаточно известными широкой советской публике.

Итак, Жоржетта Тираспольских не оставляет сомнений по поводу происхождения своей фамилии. Видимо, фамилия великого комбинатора сконструирована по такому же принципу. БендЕры и БЕндер — родство слишком явное.

Возможно, и финал другого романа Ильфа и Петрова — «Золотой теленок» — был предопределен Бендерами. Скорее всего, на последних страницах романа именно здесь Остап Ибрагимович переходил границу СССР и был ограблен румынскими пограничниками. А ведь писатели могли выбрать и другую географическую точку для такого перехода. Например, на Украине, граничащей с Польшей, или, скажем, тайно на одесском теплоходе в сторону Стамбула.

Но выбор пал на советско-румынскую границу, проходившую в ту пору по Днестру. БендЕры притянули БЕндера.

А может, наоборот — фамилия притянула к себе географию. И добирался Остап, готовясь перейти границу, по логике вещей, прежде всего до Тирасполя — так удобней. Ну а рядом — БендЕры» (В.В. Худяков – «Афера Чичикова и Остап Бендер»)[8].

Но «турецкоподданость» Бендера отнюдь не указывает на его происхождение из Молдавии. Нередко фамилии, связанные географически с населенными пунктами, в прошлых веках давали евреям — согласно тому городу (или посёлку), где они проживали. Также «упоминание о «турецком подданстве» отца и отчество «Ибрагимович» не указывают на этническую связь с Турцией. В этом современники видели намёк на жительство отца Бендера в Одессе, где коммерсанты-евреи (а также местные черноморские греки, армяне) принимали турецкое подданство, чтобы иметь налоговые и визовые льготы, а также чтобы их дети могли обойти ряд дискриминационных законоположений, связанных с конфессиональной принадлежностью, и заодно получить основания для освобождения от воинской повинности во время русско-турецкой войны. Кроме того, имя Ибрагим, как известно, является арабской формой имени Авраам. Есть версия, которая гласит, что слова «турецкий подданный» имели также ещё один скрытый смысл, понятный еврейской диаспоре России. «Турецкими подданными» там называли последователей движения сионистов, на рубеже веков выступавших за иммиграцию евреев в Палестину, находившуюся тогда под турецким владением (уехать в Палестину, соответственно — сменить подданство с российского на турецкое)»[9].

Но вдобавок к этому Бендер – это прямое развитие образа Чичикова, который был создан когда-то Н.В. Гоголем в согласии с замыслом А. С. Пушкина. Неудивительно, что даже действа «Мёртвых душ» и «Двенадцати стульев» начинаются с одного и того же места – с уездного города N, что, конечно, литературоведы постсталинского СССР не захотели прокомментировать, равно как и то, почему упоминается гоголевская пьеса «Женитьба», фигурирующая как одна из постановок театра «Колумб».

Отметим ещё одно обстоятельство, которое позже повлияет на судьбу Бендера Ильфа и Петрова. Дело в том, что в намерениях Гоголя относительно «Мёртвых душ» было провести своего главного героя к очищению его собственной души, не обойдя вниманием даже помещиков, у которых Чичиков проворачивал аферы (иными словами, Н.В. Гоголь хотел сделать сюжет подобный тому, что произошло в «Рождественской песни» Чарльза Диккенса с Эбинейзером Скруджем касательно даже Плюшкина, хотя, возможно, писатель не подозревал о существовании этой повести[10]). Однако произошло ярое вмешательство сторонника никонианства, представители которого А.С. Пушкина весьма недолюбливали за его произведения:

««О. Матфей, как духовный отец Гоголя, взявший на себя обязанность очистить совесть Гоголя и приготовить его к христианской непостыдной кончине, потребовал от Гоголя отречения от Пушкина. “Отрекись от Пушки­на, – потребовал о. Матфей. – Он был грешник и язычник…” Что заставило о. Матфея потребовать такого отречения? Он говорил, что “я считал необходимым это сделать”. Такое требование было на одном из последних свиданий между ними. Гоголю представлялось прошлое и страшило будущее. Только чистое сердце может зреть бога, потому должно быть устранено все, что заслоняло бога от неверующего сердца. “Но было и еще…” – прибавил о. Матфей. Но что же еще? Это осталось тайной между духовным отцом и духовным сыном. “Врача не обвиняют, когда он по серьезности болезни прописывает больному сильные лекарства”. Такими словами закончил о. Матфей разговор о Гоголе». Протоиерей Ф. И. Образцов. “О. Матфей Константиновский (по моим воспоминаниям)”. Тверские Епархиальные Ведомости, 1902, N 5, 137-141» (В.В. Вересаев «Гоголь в жизни», том 2).

Но отречься от Пушкина для Гоголя было гибели подобно, а уничтожение рукописей второго тома только усугубило болезнь их автора, повлекшее за собой его смерть. Неизвестно, знали ли Ильф и Петров об этом обстоятельстве, но для нас в этом свете неудивительно, что в противниках «нео-Чичикова» оказывается стяжающий поп Фёдор[11] Востриков, и нет случайности в том, что история Бендера сложилась почти по-пушкински:

«Образно говоря, предводитель дворянства в государстве — царь. Легитимный предводитель дворянства И. М. Воробьянинов гоняется за утраченным наследством своей тещи-вдовы (кто «дети вдовы» — известно). Технический директор (руководитель) «концессии» — хапуга, мечтатель о западной демократии — О. Бендер. Сюжет завязывается в Старгороде — городе-«однофамильце» первого патриарха московского и всея Руси советской эпохи. Одна из ветвей Церкви, в лице о. Федора, самочинно организует «конкурирующую фирму». Самочинная фирма о. Федора самообманывается и попадает на ложный путь, вследствие чего обнажается сумасшествие алчного о. Федора. «Демократ-идеалист» О. Бендер пролагает дорогу «предводителю дворянства» к вожделенному «стулу» (трону), обретя который «предводитель дворянства» сходит с ума вследствие разочарования. О. Бендер надолго остается не удел по причине создания ему неблагодарным «предводителем» проблем со здоровьем. Но «изюминка» в том, что пока обе конкурирующие «фирмы» плели интриги, бесхитростный сторож клуба железнодорожников, выходец из простонародья, нашел[12] некое сокровище, при помощи которого всем миром построили дворец новой культуры. То есть реализовалось Пушкинское, альтернативное третьеримскому: Все в том городе (в каком иносказательном «городе»-символе?) богаты, изоб нет — одни палаты.

Как известно, «Двенадцать стульев» — одно из популярнейших произведений советской литературы, которое многие читали и перечитывали взахлеб. Объективно психологически сценарий, изложенный в нем в художественно образной форме, существует как в подсознании большинства, так и на уровне «коллективного бессознательного». Он более свеж и популярен, чем православные заклинания социальной стихии на мертвом церковнославянском языке, понимание которого утрачено большинством населения. Поэтому к сценарию «Двенадцати стульев» (тронов) — по числу колен Израилевых — следует относиться очень серьезно. Бессмысленно смеющимся обществом возможно управлять и на основе распространения и тиражирования сплетен и анекдотов» (ВП СССР «Обзор возможных вариантов развития событий после 1995 года»).

Но наиболее примечательным является то, с кем отождествили повествователи Бендера в полном варианте «Двенадцати стульев» открытым текстом:

«Остап решил поехать к своей невесте.

 – А раньше как эта улица называлась?

 – Не знаю.

 – Куда ж ехать? И я не знаю.

 Тем не менее Остап велел ехать и искать.

Часа полтора проколесили они по пустому ночному городу, опрашивая ночных сторожей и милиционеров. Один милиционер долго пыжился и наконец сообщил, что Плеханова не иначе как бывшая Губернаторская.

 – Ну, Губернаторская! Губернаторскую я хорошо знаю. Двадцать пять лет вожу на Губернаторскую.

 – Ну и езжай на Губернаторскую.

 Приехали на Губернаторскую, но она оказалась не Плеханова, а Карла Маркса.

 Озлобленный Остап возобновил поиски затерянной улицы имени Плеханова. И вот всю ночь безумец бедный, куда б стопы не обращал, – не мог найти улицы имени Плеханова.

 Рассвет бледно осветил лицо богатого страдальца, так и не сумевшего развлечься в советском городе.

 – Вези в «Сорбонну»! – крикнул он. – Тоже, извозчик! Плеханова не знаешь!»

Заметим, что первый выделенный фрагмент в отрывке из полного варианта в публикацию не вошёл, а ведь это не что иное, как цитата из пушкинской поэмы «Медный всадник», употребленное по отношению к «великому комбинатору». То есть Бендер по сути – смесь образов Чичикова и Евгения из поэмы о «медном всаднике». А о Евгении как о представителе библейства Пушкиным многое было сказано[13].

Это даже видно на иллюстрации с обложки художника В. Денисова издания полного варианта “Двенадцати стульев”.

Видно, что иллюстратор иносказательно изобразил три «конкурирующие фирмы» как парафраз петербургского памятника Петру Первому, только вместо коня – стул-трон, на котором уселся любитель буржуазной «демократии» вместе с самочинным[14] наследником «бриллиантового трона»[15], а на побегушках – представитель РПЦ, который не прочь вспомнить былые времена патриарха Никона, желавшего власти подобной папской[16]. Но даже литературоведы-реконструкторы полного текста «Двенадцати стульев» подчеркивают неосуществимость их замыслов в своём последнем комментарии к истории о кладе в сидении:

«Чудесное преображение сокровищ в новое здание клуба задано изначально: роман начинается 15 апреля 1927 года, когда в «Правде» была опубликована статья «Театр и клуб» – о «совещании профработников и деятелей театра», где, в частности, сообщалось «о тяжелом материальном положении клубов» и высказывалось предположение, что «конкретные данные, сообщенные представителями профорганизаций», будут способствовать «более деловому подходу к вопросам клубно-художественной работы». На ту же тему – причем в тот же день – высказался и «Гудок». В статье «Возможности есть – нет уменья», подписанной «Железнодорожник», изложена история благоустройства клуба, где, кстати, фигурируют стулья: «Еще с 1925 года железнодорожники просят установить в клубе радиоприемник с громкоговорителем, а им отвечают, что, мол, нет средств. Между тем правление клуба закупило 250 венских стульев, стоящих в 3–4 раза дороже обыкновенных скамеек со спинками. Если бы вместо стульев были закуплены скамейки, в клубе был бы уже громкоговоритель. Кроме того, стулья непрочны, скоро поломаются, и их рано или поздно придется заменить скамьями». В романе, как и в гудковской статье, правление клуба «нерационально» приобрело дорогие стулья, они «скоро поломались», тем не менее клуб получил даже не громкоговоритель, а новое здание.

 Подчеркнем: газетная хроника 15 апреля 1927 года – ключ к пониманию романа. В этот день газеты сообщили о «шанхайском перевороте», событии, которое «левая оппозиция объявила» крупнейшим поражением советской внешней политики, чреватым смертельно опасными для страны последствиями, а сталинско-бухаринская пропаганда в ответ приписала троцкистам попытку вернуть страну на десять лет назад – к эпохе «военного коммунизма», глобальной войны, «перманентной революции». 15 апреля началась погоня бывшего уездного предводителя дворянства за сокровищами – тоже своего рода попытка вернуться на десять лет назад, вернуть собственность своей семьи. В тот же день столичная пресса поставила вопрос об улучшении оборудования железнодорожных клубов. Осенью 1927 года троцкисты были разгромлены окончательно, а правительство позволило гражданам поверить, что глобальная война, «перманентная революция» надолго откладываются. Осенью 1927 года Воробьянинов убедился, что попытка вернуть прошлое не удастся. И осенью 1927 года был построен новый железнодорожный клуб – на воробьяниновские средства. Круг замкнулся. И в итоге авторы (иронически обыгрывая сюжет пушкинской «Пиковой дамы») доказали, что любые попытки вернуться в прошлое – безумны, гибельны. Потому буквально утратил рассудок Востриков, буквально обезумел Воробьянинов, буквально захлебнулся кровью своей Бендер, так и не узнавший, что избитый лозунг – «сокровища помещиков и капиталистов должны стать общественным достоянием» – реализован тоже буквально»[17].

Известно, что на романе о стульях Ильф и Петров хотели закончить приключения турецкоподданного, оставив[18] его зарезанным бритвой бывшим предводителем дворянства, о чём говорила выброшенная из краткого издания фраза: «Великий комбинатор умер на пороге счастья, которое он себе вообразил». Но снова он появляется на страницах «Золотого теленка». Авторы неожиданно пощадили Бендера и пустили его в новое странствие, из которого он должен либо измениться, либо потерпеть снова крах. Они также, как и Зощенко в «Голубой книге», оставили объяснение в «Золотом теленке», почему они пишут в легком стиле:

«– Скажите, – спросил нас некий строгий гражданин, из числа тех, что признали советскую власть несколько позже Англии и чуть раньше Греции, – скажите, почему вы пишете смешное? Что за смешки в реконструктивный период? Вы что, с ума сошли?

 После этого он долго убеждал нас в том, что сейчас смех вреден.

 – Смеяться грешно! – говорил он. – Да, смеяться нельзя. И улыбаться нельзя! Когда я вижу эту новую жизнь и эти сдвиги, мне не хочется улыбаться, мне хочется молиться!

 – Но ведь мы не просто смеемся, – возражали мы. – Наша цель – сатира, сатира именно на тех людей, которые не понимают реконструктивного периода.

 – Сатира не может быть смешной, – сказал строгий товарищ и, подхватив под руку какого-то кустаря-баптиста, которого он принял за стопроцентного пролетария, повел его к себе на квартиру.

 Повел описывать скучными словами, повел вставлять в шеститомный роман под названием: «А паразиты никогда!»

 Все рассказанное – не выдумки. Выдумать можно было бы и посмешнее.

Дайте такому гражданину-аллилуйщику волю, и он даже на мужчин наденет паранджу, а сам с утра до вечера будет играть на трубе гимны и псалмы, считая, что именно таким образом надо помогать строительству социализма[19].

 И все время, пока мы сочиняли «Золотого теленка», над нами реял лик строгого гражданина.

 – А вдруг эта глава выйдет смешной? Что скажет строгий гражданин?

 И в конце концов мы постановили:

 а) роман написать по возможности веселый,

 б) буде строгий гражданин снова заявит, что сатира не должна быть смешной, – просить прокурора республики т. Крыленко привлечь упомянутого гражданина к уголовной ответственности по статье, карающей за головотяпство со взломом».

Надо сказать, что ещё одно объяснение своего стиля писатели оставляют на полях и в «Двенадцати стульях»:

«Ипполит Матвеевич посерел.

 – Это грабеж среди бела дня.

 – А сколько же вы думали мне предложить?

 – Н-н-ну, пять процентов, ну, десять, наконец. Вы поймите, ведь это же 15 000 рублей!

 – Больше вы ничего не хотите?

 – Н-нет.

 – А может быть, вы хотите, чтобы я работал даром, да еще дать вам ключ от квартиры, где деньги лежат, и сказать вам, где нет милиционера?

 – В таком случае – простите! – сказал Воробьянинов в нос. – У меня есть все основания думать, что я и один справлюсь со своим делом.

 – Ага! В таком случае – простите, – возразил великолепный Остап, – у меня есть не меньшие основания, как говорил Энди Таккер[20], предполагать, что и я один смогу справиться с вашим делом.

 – Мошенник! – закричал Ипполит Матвеевич, задрожав».

Можно только предполагать, сколько вобрал в себя Бендер от эрудированности конструкторов его образа. Но он лишь отчасти автобиографичен. Авторы давно преодолели библейство и намеревались дальше раскрывать свою тему. На страницах «Золотого теленка» Бендер теряет частично своё зазнайство. Он уже даже называет себя не «турецкоподданым», а всего лишь «потомком янычар» и даже сочиняет рассказ-фельетон о «вечном жиде» в поезде в компании журналистов. Собирая себе спутников, он пускается на шантаж такого[21] же «великого комбинатора», как и он сам, подпольного миллионера Корейко, правда, ради собственного бегства за границу. По пути Бендер выуживает материалистическим атеизмом своего компаньона-шофера Козлевича из охмурения ксендзами, из-за которого «лицо великого комбинатора приобрело твердость минерала» (фраза из полной версии романа, не вошедшая в его первое издание)[22]:

«– Ксендз! Перестаньте трепаться! – строго сказал великий комбинатор. – Я сам творил чудеса. Не далее, как четыре года назад мне пришлось в одном городишке несколько дней пробыть Иисусом Христом. И все было в порядке. Я даже накормил пятью хлебами несколько тысяч верующих. Накормить-то я их накормил, но какая была очередь!».

Однако смерть Паниковского в погоне за сбегающим в Среднюю Азию Корейко открывает перед его спутниками Козлевичем и Балагановым отличительную черту Бендера, которую он ещё не одолел, и разводит их на разные пути-дороги. Это демонизм и “я”-центризм. Они и раньше фигурировали в «великом комбинаторе»: например, обращения к самому себе, выраженные в том числе в одной из его фраз: «Командовать парадом буду я». Но особенно это проявилось в его надменной надгробной речи над старым умершим мнимым слепым, которая потенциально в общих чертах применима и к самому оратору:

«– Я часто был несправедлив к покойному. Но был ли покойный нравственным человеком? Нет, он не был нравственным человеком. Это был бывший слепой, самозванец и гусекрад. Все свои силы он положил на то, чтобы жить за счет общества. Но общество не хотело, чтобы он жил за его счет. А вынести этого противоречия во взглядах Михаил Самуэлевич не мог, потому что имел вспыльчивый характер. И поэтому он умер. Все.

Козлевич и Балаганов остались недовольны надгробным словом Остапа. Они сочли бы более уместным, если бы великий комбинатор распространился о благодеяниях, оказанных покойным обществу, о помощи его бедным, о чуткой душе покойного, о его любви к детям, а также обо всем том, что приписывается любому покойнику. Балаганов даже подступил к могиле, чтобы высказать все это самому, но командор уже надел фуражку и удалялся быстрыми шагами.

 Когда остатки армии антилоповцев пересекли долину и перевалили через новый холм, сейчас же за ним открылась маленькая железнодорожная станция.

 – А вот и цивилизация, – сказал Остап, – может быть, буфет, еда. Поспим на скамьях. Утром двинем на восток. Как вы полагаете?

 Шофер и бортмеханик безмолвствовали.

 – Что же вы молчите, как женихи?

 – Знаете, Бендер, – сказал наконец Балаганов, – я не поеду. Вы не обижайтесь, но я не верю. Я не знаю, куда нужно ехать. Мы там все пропадем. Я остаюсь.

 – Я то же хотел вам сказать, – поддержал Козлевич.

 – Как хотите, – заметил Остап с внезапной сухостью».

А в одном из своих монологов «великий комбинатор» говорит такие речи, которые выдают антикораническую стратегию мирового олигархата и её реализацию в Европе налицо (далее жирным выделено то, что не публиковалось ранее)[23]:

«– Я Эмир–динамит, – кричал он, покачиваясь на высоком хребте. – Если через два дня мы не получим приличной пищи, я взбунтую какие-нибудь племена. Честное слово! Назначу себя уполномоченным пророка и объявлю священную войну, джихад. Например, Дании. Зачем датчане замучили своего принца Гамлета? При современной политической обстановке даже Лига Наций удовлетворится таким поводом к войне. Ей-богу, куплю у англичан на миллион винтовок, они любят продавать огнестрельное оружие племенам, и марш-марш, в Данию. Германия пропустит – в счет репараций. Представляете себе вторжение племен в Копенгаген? Впереди всех я на белом верблюде. Ах! Паниковского нет! Какой из него вышел бы прекрасный мародер. Ему бы датского гуся!»

Но даже получив шантажом вожделенный куш, Бендер морально теряется. И здесь Ильф и Петров изначально хотели дать такую концовку-главу, которую не уничтожили, как и прочие редакции своих двух романов: понимая безысходность своего положения, Бендер сдает деньги государству, а сам женится на девушке, любовью которой ранее пренебрег. Но и здесь вмешались строгие цензоры, и придумана была другая концовка, вошедшая в раннюю публикацию: оставаясь один на один с собой, подобно пушкинскому Евгению Онегину накануне развязки признания Татьяны о её замужестве, Бендер теряет всё, в том числе и не отданное государству богатство, отнимаемое румынскими пограничниками при его попытке бегства из СССР. Но, не говоря уже о том, что прототип Бендера и знакомый писателей Осип Шор сам бросил своё криминальное прошлое и даже последующую работу в уголовном розыске, в любом случае ясно одно – Бендер обречен и бессилен против того, кто смог его разоблачить ещё в девятнадцатом веке, и против Бога, о котором авторы Библии предпочли навести напраслину:

«– Вчера на улице ко мне подошла старуха и предложила купить вечную иглу для примуса. Вы знаете, Адам, я не купил. Мне не нужна вечная игла, я не хочу жить вечно. Я хочу умереть[24]. У меня налицо все пошлые признаки влюбленности: отсутствие аппетита, бессонница и маниакальное стремление сочинять стихи. Слушайте, что я накропал вчера ночью при колеблющемся свете электрической лампы: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты». Правда, хорошо? Талантливо? И только на рассвете, когда дописаны были последние строки, я вспомнил, что этот стих уже написал А. Пушкин. Такой удар со стороны классика! А?

 – Нет, нет, продолжайте, – сказал Козлевич сочувственно.

 – Так вот и живу, – продолжал Остап с дрожью в голосе. – Тело мое прописано в гостинице «Каир», а душа манкирует, ей даже в Рио-де-Жанейро не хочется. А тут еще атмосферный столб душит.

 – А вы у нее были? – спросил прямолинейный Козлевич. – У Зоси Викторовны?

 – Не пойду, – сказал Остап, – по причине гордой застенчивости. Во мне проснулись янычары. Я этой негодяйке послал из Москвы на триста пятьдесят рублей телеграмм и не получил ответа даже на полтинник. Это я-то, которого любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина – зубной врач! Нет, Адам, я туда не пойду. До свидания, Адам!

 Козлевич долго смотрел вслед удаляющемуся Остапу, потом задумчиво завел мотор и поехал прочь».

Послесловие

Зощенко, Ильф и Петров достаточно хорошо зрили в корень проблем, о которых писали. По масштабу воздействия слова писательский тандем Ильфа и Петрова был очень силен, чем успели воспользоваться цензоры и заставили его печататься сокращенно. Поэтому:

«О. Бендер поначалу был всего лишь литературным персонажем-посмешищем, олицетворявшим наследие прошлого, которому весьма трудно найти место в настоящем и не будет места в коммунистическом будущем.

В СССР накануне перестройки и по настоящее время:

• идеалы коммунизма для изрядной доли населения и, в особенности, для большинства представителей его политически активной части — невозможная химера, не осуществимая мечта и «ошибка истории», от которой больше всех пострадала Россия как государство, а из народов — Русские; и преодолеть власть этих заблуждений (с точки зрения приверженцев такого рода оценок социализма и коммунизма) желательно столь же решительно и эффективно, как в период с 1945-го — 1960-го гг. ФРГ произвела «денацификацию» и стала передовым демократическим государством с высоким уровнем экономического обеспечения жизни всех;
• Остап Бендер в эпоху брежневского застоя перестал быть посмешищем, а стал олицетворять собой успешного инициативного человека, которому социализм мешает жить, и кумиром, т.е. образцом для подражания многих людей. И об этом говорит тот факт, что ныне истуканы, олицетворяющие Остапа, стоят по крайней мере в 5 городах на территории бывшего СССР» (ВП СССР «Введение в конституционное право»).

«Теперь мы обратимся к психологии поколений, чьё личностное становление пришлось на вторую половину 1950-х — 1970-е гг. Для большинства из них без разделения на детей «элиты» и «простонародья» была характерна ориентация на потребление, а не на созидание. В частности, это выражалось в том, что профессиональный паразит О. Бендер стал кумиром, образцом для подражания для многих из них, хотя в миропонимании нравственно-этически здравых людей такие типы как Остап Ибрагимович Бендер и Павел Иванович Чичиков предстают как угроза обществу, пострашнее Троцкого и Гитлера (При этом необходимо отметить, что юмористический характер и игривость И. Ильфа и Е. Петрова в «Двенадцати стульях» и в «Золотом телёнке» затмила в отечественной культуре и в её восприятии и осмыслении, прежде всего подростками, предостережения Н.В. Гоголя, выраженные им в поэме «Мёртвые души». Иначе говоря, материалистический атеизм «мраксизма» в своём воздействии на подростков в СССР оказался более впечатляющим, нежели идеалистический атеизм православия: «Мёртвые души» изучали в курсе школьном литературы, а произведения И. Ильфа и Е. Петрова «про Остапа» читали по своей инициативе «в запой», не задумываясь о том, хорошо ли будет жить под властью режима «великого комбинатора»)» (ВП СССР «Разрешение проблем национальных взаимоотношений в русле Концепции общественной безопасности»).

«Успех перестройки и реформ в духе идей буржуазного либерализма в том виде, в каком он стал достоянием истории, был возможен прежде всего потому, что в советском обществе Остап Бендер стал культовым литературным и кино- персонажем, которому многие симпатизировали потому, что несли в своей психике
черты его нрава и характера. Соответственно после того, как ханжески-идеологический контроль ЦК КПСС (КПСС — капитулянтская партия самоликвидации социализма) над нравами общества и идеологией остался в прошлом, истинная нравственность населения стала выражаться беспрепятственно, и памятники Остапу Бендеру появились во многих городах на территории бывшего СССР (В интернете можно найти сведения о памятниках О. Бендеру, установленных в Петербурге, в Одессе, в Пятигорске (разрушен «вандалами» в марте 2010 г., но потом был восстановлен), в Элисте (на проспекте имени Бендера), в Харькове, в Бердянске (родина лейтенанта Шмидта), в Жмеринке, в Старобельске Луганской области, в Екатеринбурге, обсуждался вопрос об установке памятника в Ташкенте. Кроме того, именем Бендера названы теплоход и уйма ресторанов и кафе), а принципы «великого комбинаторства» = «понятий» буржуазного либерализма стали фундаментом финансово-экономической и политической деятельности. Что такое режим «великого комбинатора» в чистом виде на практике, — показали «лихие 1990-е».

Ссылки на то, что российский криминалитет «беспредельничал» и не позволил в дикой России воплотить в жизнь «высокие идеалы либерализма» не принимаются, поскольку рост криминалитета в 1990-е и появление «конституции по понятиям» —  прямое следствие либерализации жизни в стране.

Соответственно режим «великого комбинатора» не гарантирует никому и ничего, поскольку даже на «самого великого комбинатора» неизбежно нападёт «ещё более великий комбинатор» (как О.И. Бендер напал на мирного подпольного советского миллионера А.И. Корейко) или он столкнётся с грубым насилием завистников, не способных к «благородному комбинированию» и действующих грубой силой (Бендер столкнулся с этим в первый раз, когда Киса Воробьянинов попытался перерезать ему глотку, и во второй раз, когда румынские пограничники обобрали его при попытке нелегального перехода государственной границы. Не все либералы и комбинаторы способны понять даже после жестоких уроков жизни, что если «деловой партнёр» или подкупаемый имеет возможность отнять всё, то подкупить его, сохранив большую часть своего богатства, невозможно), — это вопрос времени. И уж тем более те, кто своим трудом создаёт благосостояние общества, и на чьей жизни паразитируют «комбинаторы» разного ранга, под властью режима «великого комбинатора» лишены каких бы то ни было гарантий, кроме гарантии на нищету, поскольку они заняты делом и у них нет ни времени, ни сил на «комбинирование».

(Если есть нравственная готовность к комбинированию, то для них остаётся одно — комбинировать путём воровства на производстве и нарушения технологической дисциплины: что должен делать на работе человек с зарплатой 15 000 рублей (при ценах 2016 г.) при доходах представителей «элиты» в миллионы и миллиарды рублей? — «ничего и даже вредить…»; «если они думают, что они мне платят, пусть они думают, что я им работаю…»; «на работе ты не гость, унеси хотя бы гвоздь» и т.п. Если же нравственной готовности к комбинированию нет, то режим «великого комбинатора» просто вызывает омерзение)» (ВП СССР «Основы социологии» (том 6: часть 4. «Человечность и путь к ней» (книга 3))).

Т.е. видно, что «великое комбинаторство» отделилось от своих носителей, описанных в художественных произведениях, и стало системой, которая действительно сама стала угрожать жизни и существованию тех, кто в ней находится подобно тому, как это произошло с печально знаменитым пассажирским кораблем «Титаник». Выше обозреваемые писатели были весьма проницательными и остроумными оптимистами, чьи труды теперь могут быть констатируемы как прозорливость. Но необходимо помнить и о такой вещи, как «головокружение от успехов», ибо свидетелями дальнейшего хода истории СССР данные писатели не смогли оказаться[25]. Вот почему по-прежнему остается актуальным следующее:

«…Необходимо разбить и отбросить прочь гнилую теорию о том, что с каждым нашим продвижением вперед классовая борьба у нас должна будто бы всё более и более затухать, что по мере наших успехов классовый враг становится будто бы все более и более ручным. Это не только гнилая теория, но и опасная теория, ибо она усыпляет наших людей, заводит их в капкан, а классовому врагу даёт возможность оправиться для борьбы с Советской властью. Наоборот, чем больше будем продвигаться вперёд, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее будут они идти на более острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить Советскому государству, те и больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы как последние средства обреченных…» (И. В. Сталин «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников» // «Слово товарищу Сталину». М., 1995 г., с.121-122).

05.07.2017 – 25.06.2019

[1] Или по-гречески «киники». Так называли представителей одной из сократических древнегреческих школ философий, среди которых был Диоген Синопский, знаменитый своим запросом «ищу человека».

[2] “Конвергенция” («Экономический словарь») (http://abc.informbureau.com/html/eiiaadaaioess.html).

[3] Слово «опять» не лукавство у Зощенко, а его действительная оценка подконтрольности деятельности якобы социалиста Карла Маркса и его последователей мировому олигархату касательно понятийных манипуляций в социологии и экономики, на что указал позднее И. В. Сталин в своем труде «Экономические проблемы социализма в СССР». Впрочем, о подобной хитрости писал и М.Е. Салтыков-Щедрин в фельетоне «Властитель дум» романа «Современная идиллия»: «Он подал мне руку и уже хотел идти своей дорогой, как вдруг я заметил у него на лице что-то странное. Всматриваюсь — следы человеческой пятерни.

— Что такое у вас на лице? — спросил я.

— Пятерня. Это от прошлого либерального паскудства осталось. Пройдет. И впредь не будет… ручаюсь!».

[4] Об этом – в документальном фильме студии «Закон Времени» «Обеспечение полной занятости» (https://www.youtube.com/watch?v=uf2CYTB7S_I).

[5] http://www.koreiko.ru/12-chairs_intro.htm

[6] Это подметил, но касательно творчества М.А. Булгакова, в своих дневниках композитор Г.В. Свиридов, понимавший опасность чичиковых: «Дети тех, кто сжил со свету Михаила Булгакова, теперь ставят Булгакова, пишут о Булгакове, <…> причем ставят на свой лад, переделывая Булгакова, перелицовывая его, меняя смысл его книг на противоположный. <…> Идиоты и сознательные антихристиане уродуют, корежат, извращают книгу Булгакова. Приспосабливают ее для проповеди своих идей, диаметрально противоположных идеям Булгакова». Кроме этого, сам последний роман Булгакова был издан в 1966 году также первоначально с сокращениями, что не поспособствовало оглашению полного содержания «Мастера и Маргариты» и его правильному пониманию в эпоху доминирования материалистического атеизма в СССР.

[7] Напомним, что эта поэма повествует о победе Петра Первого в Полтавской битве и о бегстве предателя-гетмана Малороссии Ивана Мазепы в Бендеры, принадлежавшие Османской империи, где он вскоре умрёт.

[8] http://forum-pmr.net/showthread.php?t=4670

[9] «Остап Бендер» (https://web.archive.org/web/20170221223417/https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9E%D1%81%D1%82%D0%B0%D0%BF_%D0%91%D0%B5%D0%BD%D0%B4%D0%B5%D1%80) и «Великий комбинатор – Остап Бендер» (http://www.library.khai.edu/pages/dv_stul/ilf_1.html). См. также статью Юрия Магаршака «Кем по национальности был сын турецкоподданного Остап Бендер?» (http://yuri.newconcepts.club/website/articles/65.html).

[10] Попытку сделать реконструкцию второго и третьего тома предпринял писатель и этнограф Юрий Авакян, бережно относясь к замыслу автора, и он получил если и не идентичный, то хотя бы близкий к гоголевскому замыслу результат: https://deadsouls2.ru/%D0%9C%D0%95%D0%A0%D0%A2%D0%92%D0%AB%D0%95_%D0%94%D0%A3%D0%A8%D0%98_2/ и https://deadsouls2.ru/%D0%9C%D0%95%D0%A0%D0%A2%D0%92%D0%AB%D0%95_%D0%94%D0%A3%D0%A8%D0%98_3/

[11] Тут надо сказать, что от Ильфа и Петрова весьма сильно досталось тезке Вострикова Ф.М. Достоевскому, видимо, за его высказывание «Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной» (Полн. собр. соч. в 30-ти томах, т. 28, кн. I, Л., 1985, с. 176). Письма Вострикова к жене пародируют письма Достоевского к его супруге и даже подпись писателя «Твой вечный муж Федя Достоевский», обрубаемую у стяжающего священнослужителя до «Твой вечный муж Федя»:

«Второе приключение в том, что я купил зонтик… Поставил в уголок зонтик и вышел, забыв про него. Через полчаса спохватился, иду и не нахожу: унесли. Воскресенье, завтра закрыты лавки, если и завтра дождь, то что со мной будет. Пошёл и купил, и кажется, подлейший, шёлковый, за 14 марок (по-нашему до 6 руб.)» (Из письма Ф. М. Достоевского к жене).

«Да! Совсем было позабыл рассказать тебе про странный случай, происшедший со мной сегодня.

Любуясь тихим Доном, стоял я у моста. Тут поднялся ветер и унёс в реку картузик брата твоего булочника. Пришлось пойти на новый расход: купил английский кепи за 2 р. 50 к.» (Из письма отца Фёдора к Катерине Александровне).

[12] Подобная сюжетная развязка не выдумка Ильфа и Петрова: она фигурировала и в «Острове сокровищ» Р. Л. Стивенсона, когда пираты, отправившиеся копать клад, неожиданно столкнулись с тем, что их давно уже заблаговременно опередили.

[13] См. труд ВП СССР «Медный Всадник – это вам не медный змий…». В этом свете вспомним, что название города Бендеры восходит из персидского языка и переводится как «порт». Соответственно имя и фамилия «великого комбинатора» переводятся буквально как… «здоровяк с гавани». Но невозможно здесь не вспомнить и следующие строки из пушкинской поэмы о «бедном безумце»: «А спал на пристани; питался / В окошко поданным куском». А в «Золотом телёнке» Бендер сам в поезде вместе с попутчиками из студентов поёт частушку о «медном всаднике». Вся эта остроумная прямота Ильфа и Петрова о происхождении Бендера никоем образом не идёт в сравнение с чаплиновским фильмом «Великий диктатор», который пытался комическими трюками заслонить происхождение и истоки апологета нацизма (см. статью коллектива Информационно-аналитического Центра (ИАЦ) «ЖЗЛ: Чарли Чаплин — что кроется за маской бродяги?» (http://inance.ru/2017/04/chaplin-gitler/ и https://cont.ws/@inance/591019)).

[14] Сергей Васильев – «Ну, за самодержание!…» (http://seva-riga.livejournal.com/520367.html).

[15] Причем некоторые из ветвей дома Романовых по-своему выясняют друг с другом отношения по поводу занятия вакантного властного трона: «Похоже, у некоторых опять начинаются провалы по части исторической памяти, да и с адекватным восприятием настоящего тоже появляются проблемы. Возникает ощущение какого-то дурного водевиля. Вот шумно и публично начинает выяснять отношения с главой «Российского императорского дома» Марией Владимировной и начальником ее канцелярии Александром Закатовым известная депутат Госдумы Наталья Поклонская. Она демонстративно возвращает врученный ей Марией Владимировной еще несколько лет назад орден и отказывается почему-то от дворянского титула, который, она полагала, прилагается к награде. И все это в знак того, что та, не поддержав в целом выход в прошлом году в прокат фильма «Матильда», отказалась всё же выступить за его однозначный запрет. На чем Поклонская, как известно, настаивала. Ну, а дальше, как говорится, ее понесло. После того, как Закатов пожелал ей «душевного здоровья», она предложила встретиться в суде, где «еще неизвестно у кого окажется справка от психиатра». Теперь Поклонская собирается уже по прокурорской линии привлечь Марию Владимировну за выпуск и раздачу фальшивых наград. Для чего же, спрашивается, сама приняла и носила фальшивку? Возмутил ее и проезд главы Императорского дома с сыном Георгием по Крымскому мосту. Почему-то раньше Наталью Владимировну визиты на полуостров «великой княгини» только радовали.

А тут еще заместитель председателя монархического движения «Двуглавый орел» князь Александр Александрович Трубецкой выступил в печати с заявлением, что ни Мария Владимировна, ни ее потомки права на русский престол не имеют. Как и потомки великого князя Дмитрия Павловича Ильинские, а также Куликовские, Юрьевские… Но при этом ни слова, ни намека на то, кто же может претендовать на предполагаемый престол. Даже не ясно, будет ли это гражданин России или какой варяг, «знающий русский язык»?» (Александр Горбатов – «Комедианты от монархизма» (http://ruskline.ru/news_rl/2018/06/20/komedianty_ot_monarhizma/)).

[16] Отсюда показательна линия поведения церковников по отношению к событиям крушения монархии в феврале 1917 года (см. интервью Андрея Камакина с историком Михаилом Бабкиным «Как Церковь свергла царскую власть: историк, открывший правду, боится удара топором» (http://www.mk.ru/social/2017/12/07/kak-cerkov-svergla-carskuyu-vlast-istorik-otkryvshiy-pravdu-boitsya-udara-toporom.html)).

[17] При том заметим, что бендерство – это ещё и исполнение троцкизма в буржуазном варианте при всей своей благонамеренности, увенчаемой в итоге обманом, а из истории известно, что представители троцкизма в псевдосоциалистическом варианте ликвидировали сторонников и представителей монархии, не взирая на попытки большевиков, с которыми оказались в одной партии, разрешить ситуацию в более конструктивном и дипломатическом варианте (см. статью Екатерины Герман «Ленин пытался спасти семью императора. Кто обманул вождя революции?» (http://www.tmn.aif.ru/society/details/lenin_pytalsya_spasti_semyu_imperatora_kto_obmanul_vozhdya_revolyucii)), отсюда координация действий троцкистов с зарубежной НКО YMCA, обрабатывавшей чехословацкий корпус для вооруженного мятежа-повода к гражданской войне (см. статью Павла Кухмирова «Патогены» (https://cont.ws/@el-pablo/959475)), и с эсерами, которые убили посла Германии Мирбаха для аналогичной цели). Т.е. так называемым сторонникам монархии, некоторые из которых вступили в альянс против большевизма с либералами, последователями О. Бендера, «Двенадцать стульев» адресовало предупреждение не только о неизбежности скоротечности этого союза и дальнейшего конфликта, но и о тщетности попыток узурпировать себе власть.

[18] Точно также, как автор итальянской сказки о Пиноккио Карло Коллоди хотел оставить её главного героя повешенным на дереве, но окончил её становлением главного героя человеком…

[19] Мы подобное скрещивание видели выше на примере рассуждений буржуазного философа о соединении социализма и капитализма без оглашения целей эксплуатации человека человеком в «Голубой книге» М. М. Зощенко.

[20] Жулик, персонаж рассказов американского писателя О. Генри, на пишущий стиль которого, по-видимому, ориентировались Ильф и Петров.

[21] Отметим, что детская фотография в деле Корейко у Бендера в экранизации М.А. Швейцера «Золотого теленка» – это Адольф Гитлер во младенчестве (««Золотой теленок»… киноляпы» (http://kinocomedy.livejournal.com/381722.html)). Экранизаторы «Золотого теленка» оставили неявственный намек на то, что либерализм, представители которого почитают Бендера как кумира, и нацизм – разновидности фашизма по существу.

[22] Именно такой фразой Ильф и Петров сегодня оценили бы ту суматоху, с которой лица Бендера в разных уголках бывшего СССР приобрели «твердость минерала» на памятниках ему в качестве истуканов.

[23] См. труд ВП СССР «Долговременная стратегия преодоления коранического ислама заправилами библейского проекта».

[24] Вот какой он – язык жизненных обстоятельств от Бога, который есть: погоня за наживой оборачивается тяжким бременем Кащеевым…

[25] М.А. Булгаков был несколько скептичен по поводу гоголевской идеи исправления чичиковых: их опасность и масштаб их деятельности были описаны им в своеобразном фельетоне, в котором он без сожаления уничтожает их ввинчивание в действительность – «Похождения Чичикова» (http://онлайн-читать.рф/%D0%B1%D1%83%D0%BB%D0%B3%D0%B0%D0%BA%D0%BE%D0%B2-%D0%BF%D0%BE%D1%85%D0%BE%D0%B6%D0%B4%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%8F-%D1%87%D0%B8%D1%87%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D0%B0/).