Роман М.Е. Салтыкова-Щедрина «История одного города»: иносказание истории на почве двоемыслия

Вместо эпиграфа:

«От цивилизации скрывают главное, что Иисус был обычным человеком, необычность его была в том, что он обрел человечный строй психики и прожил с ним среди людей до 33 лет, показав на своём примере, что это (жить по Чело-Вечески) доступно для всех желающих. Но такие примеры человечности противоречат невольничьим правилам этики «пастухов и баранов» (по этой теме см. наш фильм «Толпо-«элитаризм»»[1]), оттого и возведение праведника в статус бога, дабы и мысли у толпы не появилось о свободе.

Пример такого невежества красноречиво описал в своей повести «История одного города» Салтыков-Щедрин. История этого «древнего и славного народа», какой её преподносит нам архивариус, с её истоков полна дичайших нелепиц: то глуповцы (а тогда еще племя головотяпов) предлагают своим врагам «друг с дружкой до тех пор головами тяпаться, пока кто кого перетяпает», то блинами конопатят острог, то приглашают князя над собой властвовать. Напоминает нынешние украинские события, не правда ли? И при всем при этом кричат гордо: «Мы головотяпы! Нет нас народа мудрее и храбрее!». Салтыков-Щедрин в глуповцах не изображает конкретных людей, он рисует собирательный образ. Это образ некогда отколовшихся мировоззренчески от русского мира людей, развивавшихся под управлением преемников Хазарского каганата, которые растворились в Киевской Руси, после чего стали называть себя славянами. Салтыков-Щедрин с позиций русского человека ловко уловил суть культуры людей, порабощенных библейским мировоззрением»[2].

Одним из актуальных и остроумных писателей России по праву можно считать Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина. Он был одним из тех, кто в девятнадцатом веке смог, несмотря на цензуру, запреты и всевозможные домыслы реакционеров и приверженцев невежества, отточено использовать эзоповский язык иносказания в своих сочинениях для выражения протеста против любых форм угнетения в обществе. В череде его произведений роман «История одного города» не является исключением[3], так как в нем также присутствует иносказание – иносказание истории анти-России, прощупываемое несмотря на смешение времен в летописи Глупова.

В первой главе об истории глуповцев рассказывается об их племенной раздробленности, схожей с той, что была на Руси после правления князя Владимира Мономаха. Собирателями земель племен оказались головотяпы[4]. Но они, объединив соседей, не смогли устроить себе политическое устройство и решили искать себе князя. Поскольку они искали князя по уму, то можно предположить, что Щедрин отсылает нас к летописным сведениям о выборе религии на Руси, хотя и завуалировано через призму летописного рассказа о призвании князя Рюрика в Великий Новгород. Два первых князя не хотят их брать как подданных – им непонятны хвальбы головотяпов о своих «героических» деяниях. Наконец, они находят своего князя с помощью вора-новотора[5], и тот говорит новоиспеченному правителю: «Драть их, ваша княжеская светлость, завсегда очень свободно».

Так было показано начало эры порабощения головотяпов и обстоятельства основания города Глупов. Новотор-вор становится первым заместителем князя в городе и начинает грабить глуповцев, но его смена другими персонами не изменила установившийся с того момента в Глупове порядок власти. Та же ситуация была до Ивана Грозного и до его совершеннолетия, когда действительно имел место произвол боярского регентского совета после смерти его матери. Но однажды князь теряет терпение и сам прибывает в город с криком «Запорю!», перешедшее к градоначальнику Брудастому в «Не потерплю!».

В главе «Органчик» усматривается отпечаток политического кризиса к концу правления Бориса Годунова, бывшего опричника, после опричнины Ивана Грозного, попытки устранения измен боярских группировок. Это объясняется тем, что фамилия градоначальника с механической головой «Брудастый» происходит от наименования породы собак[6], что является скрытым указанием на атрибутику конных опричников – носимую у седла собачью голову[7]. Тут как раз становится понятным, какое отношение имеет символ опричников, собачья голова, и собачья фамилия градоначальника Брудастого к истории вокруг его механизированной поломанной головы. По всей видимости, Щедрин иносказательно выводит собирательный образ ситуации, наступившей после опричнины, которая не смогла до конца усмирить боярские «элиты»: отсюда затягивание времени у глуповской «элиты» с засекречиванием ситуации вокруг Брудастого и его новой головы, посланной вместо старой от мастера органных дел из Петербурга, и финальное завершение истории об Органчике явлением со старой и новой головами двух Брудастых, признанных в городе самозванцами. Именно появлением самозванцев заканчивается царствование Годунова, и начинается в России Смута в начале 17 века. Таким образом, писатель показывает глуповскую «элиту», чьи действия принесли вред в ситуации с Органчиком, катализатором политического хаоса в городе, и подобная ситуация имела место и перед Смутой 17 века – точно также «элита» из дворян и бояр сделала возможным свержение Годуновых, выдвижения самозванцев и вторжение польских интервентов в Россию[8]. Что касается самого Брудастого и его механической головы, то уместно вспомнить следующее:

«Идрис Шах в книге “Суфизм” (М.: «Клышников, Комаров и КО», 1994, стр. 184) приводит высказывание суфия Аль-Газали (1058 — 1111 гг.):

«Смесь свиньи, собаки, дьявола и святого — это не подходящая основа для ума, пытающегося обрести глубокое понимание, которое с помощью такой смеси обрести будет невозможно».

Как видите, Аль-Газали соотнёс черты психики изрядной доли особей вида «Человек Разумный» по существу с теми же категориями, что и мы, хотя и назвал их другими именами:

• Свинья — в его высказывании олицетворяет животный строй психики, полностью подчинённый инстинктам.
• Собака, хотя и животное, но одно из тех, что хорошо поддаются дрессировке, иными словами, — целесообразному программированию поведения, и олицетворяет собой строй психики биоробота, автоматически служащего своим хозяевам, на основе отработки в ситуациях-раздражителях, заложенных в него алгоритмов поведения и исполнения прямых команд, отданных хозяином.
• Дьявол — первоиерарх среди некоторой части демонов, соответствует демоническому строю психики вообще.
• Святой — соответствует нормальному человечному строю психики, поскольку согласно Корану предназначение Человека (вида и каждой личности) — быть наместником Божьим на Земле (суры: 2:28, 27:63, 35:37)» (ВП СССР «Смута на Руси: зарождение, течение, преодоление»).

Знал ли об этом сам Салтыков-Щедрин явственно или нет, вопрос не принципиален, но он вскрыл в «Органчике» слабое место бюрократии – наличие в её большинстве статистической массы носителей строя психики биоробота[9], над которым у хозяев и проводников толпо-«элитаризма», занимающихся массовым сохранением доминирования в обществе нечеловечных строев психики, имеется курирование (неслучайно за починку головы Брудастого берется выпивающий алкоголь часовых и органных дел мастер Байбаков, при том принадлежащий к «фармазонам» согласно его же признанию глуповским дознавателям, т.е. к масонам)[10]. Такое положение дел было и в те времена, когда была введена опричнина, если вспомнить её символ, голову собаки. При этом следует помнить, что он был распространен лишь среди конных опричников, и, кроме этого, организатор опричнины и царь Иван Грозный вывел это слово из общего употребления в государственных документах в 1572 году, посчитав, что она выполнила свою задачу централизации государства. Опричнина в долгосрочной перспективе определила административный и государственный порядок в Русском Царстве, но изнутри не смогла изменить её местоблюстителей – «элиты», особенно те, которые организовали Смуту с иностранным вооруженным вмешательством. Таким образом, писатель в главе «Органчик» не ставил себе цель осмеять опричнину Ивана Грозного, но показал, что она оказалась недостаточным условием наведения порядка на местах во власти[11].

В Глупове после Брудастого начинается период восстаний и борьбы за власть (глава «Сказание о шести градоначальницах»). Несмотря на слова Щедрина о том, что в главе о градоначальницах есть изображение дворцовых переворотов 18 века, в ней усматривается также изображение событий Смуты начала 17 века, так как в этой суматохе участвовали в качестве интервентов поляки, отошедшие от дальнейших событий, и она длилась семь дней (своеобразный намек на «семибоярщину»):

«Один из современных Щедрину критиков назвал эту главу просто «вздором». Щедрин ответил на это: «Если б вместо шести дней я заставил бы своих градоначальниц измываться над Глуповым шестьдесят лет, он не написал бы, что это вздор (кстати: если бы я действительно писал сатиру на XVIII век, то, конечно, ограничился бы «Сказанием о шести градоначальницах»)» (18, 239).

Глава эта, единственная из всех, представляет собой действительно историческую сатиру — сатиру на эпоху коронованных авантюристок и их «временщиков». Эта эпоха длилась от вступления на престол жены Петра I Екатерины I (1725—1727) до царствования Екатерины II (1762—1796), то есть даже не шестьдесят, а целых семьдесят лет. На самом деле этих коронованных дам было пять: Екатерина I, Анна Иоанновна (1730—1740), «правительница» Анна Леопольдовна (1740—1741), Елизавета Петровна (1741—1761) и Екатерина II.

«Сказание о шести градоначальницах» — не только сатира на XVIII век, но и пародия на исторические рассказы, очерки и анекдоты, в большом количестве издававшиеся в 60-х годах. В журнале «Отечественные записки», где печаталась «История одного города», к этой главе было особое примечание Щедрина, потом выброшенное. Щедрин писал: «События, рассказанные здесь, совершенно невероятны. Издатель даже не решился бы печатать эту историю, если бы современные фельетонисты-историки наши: гг. Мельников, Семевский, Шишкин и другие — не показали, до чего может доходить развязность в обращении с историческими фактами. Читая предлагаемое «Сказание», можно даже подумать, что «Летописец», предвосхитив рассказы гг. Мельникова и Семевского, писал на них пародию».

Что касается отдельных градоначальниц, то в их именах видны разные исторические намеки. Фамилия Палеологова произведена от династии византийских императоров — Палеологов. На дочери последнего Палеолога был женат царь Иван III. Великодержавные мечты о присоединении Византии к Российской империи держались в течение всего XVIII века и сохранились в XIX веке (см. комментарий к главе «Войны за просвещение»). Эти мечты и имеет в виду Щедрин, говоря о «тайном указании», которое видела Палеологова в своей византийской фамилии.

Называя одну из авантюристок-градоправительниц Клемантинкой де Бурбон, Щедрин намекает, по-видимому, на то, что французское правительство (Бурбоны — династия французских королей) помогало Елизавете Петровне вступить на престол.

Но сюда же Щедрин присоединяет и польскую интригу (паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский), намекая, по-видимому, уже не на XVIII, а на XVII век, на так называемое «смутное время», когда поляки деятельно поддерживали самозванца.

«Толстомясая» немка Амалия Карловна Штокфиш, — очевидно, Екатерина II, по происхождению немка»[12].

После этого правит Глуповым Двоекуров, открыто названный писателем либералом с упоминанием, что «с умыслом уничтожили его биографию, как представляющую свидетельство слишком явного либерализма». Если соотнести повествовательную сторону романа с историей России, то двоекуровскому правлению соответствует период царствования первого Романова, который можно назвать «либеральным», так как в это время ещё функционировал Земской собор, фактически орган народного самоуправления в Русском Царстве. Но, несмотря на это, первые Романовы не чувствовали за собой народную и иностранную поддержки, о чём свидетельствуют исследования историка Александра Пыжикова[13]. «Фамилия Двоекуров, по-видимому, переделана из фамилии помещика Троекурова, описанного Пушкиным в «Дубровском». Общая их черта — необыкновенное сластолюбие. Фамилия сама по себе содержит намек на это: выражение «строить куры» происходит от французского «faire la cour» (волочиться, ухаживать)» (Б. М. Эйхенбаум ««История одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина»). Так как слово «cour» означает на французском не только суд, но и ухаживание, вполне вероятно, что, указав в фамилии градоначальника русское «двое», Щедрин указывает на Михаила Фёдоровича Романова, который был женат дважды.

Дальше в Глупов назначается Фердыщенко, в чьё наместничество происходят голод, пожар и репрессии с применением армии. Этот отрезок времени соответствует так называемому «бунташному веку», когда на русском троне был Алексей Михайлович, второй царь из Романовых. Салтыков-Щедрин также это подтверждает двоеженством и фамилией градоначальника, являющейся производным от германского имени «Фердинанд», означающего «горячий (пылкий) к миру», но на этот раз Салтыков-Щедрин прямо иронизирует над конкретной исторической персоной в противовес прозвищу Алексея Михайловича «Тишайший»[14], не соответствовавшему реальному положению дел в стране (бунты, крестьянская война Степана Разина, насаждение никонианства-новообрядчества, произошедшего из-за наплыва «элит» украинства[15] в Россию, в том числе церковных):

«Дарование не только политического, но и “духовного” гражданства малороссам и великороссам произошло необычайно быстро. Киевские монахи исправляют книги, Симеон Полоцкий делается официальным идеологом и воспитателем детей царя. А скоро украинские иерархи наводнят Москву, заменят там великорусских церковных вождей, введут прокатолические и пропротестантские идеи, и даже московский литературный язык в церквах, канцеляриях и литературе подвергается влиянию киевского церковно-славянского диалекта. <…> С начала XVIII века положение великороссов в церкви ухудшается. Церковная иерархия постепенно переходит в руки малороссов. Великороссы сами, видимо, неохотно идут в церковную администрацию, а государство их не пускает на руководящие роли в церкви, как идеологически ненадежный элемент. Позже, с 1710-х гг. великороссы оказались почти совсем оттеснены от руководства церковью киевскими монахами, захватившими епископские кафедры и Синод в свои руки» (С.А. Зеньковский «Русское старообрядчество» (в 2-х т.))).

Правление Василиска Бородавкина ассоциируется с царствованием Петра Первого, упразднившего стрелецкое войско и начавшего проводить открытые реформы по западным образцам. В пользу этого свидетельствуют не только поступки Бородавкина в стиле этого правителя России (например, поход против Стрелецкой слободы)[16], но и само имя градоначальника – Василиск, в античной мифологии убивающий взглядом ящер. Это отсылка на пушкинские строки из поэмы «Полтава» о Петре Первом: «Лик его ужасен». Сама же фамилия передает писательский каламбур на основе словосочетания «бороды давящий», обыгрывая факт насильственного пострижения бород придворных по указанию царя и первого императора России[17]. Факт участия в войнах за просвещение «оживленных» оловянных солдат[18] вполне закономерен, если вспомнить историю вокруг Органчика и мастера часовых и органных дел Байбакова, по совместительству «фармазона», чинившего градоначальника Брудастого. Он свидетельствует о том, что «фармазонство» (масонство) из Глупова не только не исчезло, но и дальше, уйдя на некоторое время в тень после случая с Органчиком, продолжило[19] заниматься своей специфической механической «социальной инженерией», результат которой на этот раз оказался не в единичном, а в массовом формате, хотя при этом упоминаний о Байбакове и его преемниках в описании войн Бородавкина нет.

«История города Глупова прежде всего представляет собой мир чудес, отвергать который можно лишь тогда, когда отвергается существование чудес вообще. Но этого мало. Бывают чудеса, в которых, по внимательном рассмотрении, можно подметить довольно яркое реальное основание», – замечает писатель после описания эпизода захвата Стрелецкой слободы. Но под Бородавкиным имелся в виду замаскированный под сподвижника петровских реформ ретивый бюрократ, охарактеризованный ещё Пушкиным в «Истории села Горюхино» в образе приказчика и его политической программы, чему свидетельствует авторская характеристика правления Бородавкина: «Строптивость была истреблена — это правда, но в то же время было истреблено и довольство». Что же касается самого Петра Первого и масонства, то следует признать, что Петр Первый интересовался лишь заимствованием технологий для оснащения военного потенциала страны, но так как масонство сконцентрировало на себя в Западной Европе научно-технические кадры, без их опосредованного участия он не мог обойтись, хотя открыто об этом обстоятельстве он вряд ли догадывался:

«Более ранняя история всех народов почти без исключения полна фактов, когда сильные мира сего уклонялись от управления научно-техническим прогрессом как одной из составляющих жизни общества, т.е. политики, считая разбирательство в такого рода вопросах “не царским делом”.

В истории России всего два примера, когда глава государства систематически держал под контролем технико-технологический прогресс и строил государственную политику с его учетом: Петр I и Сталин. Под руководством обоих, именно благодаря такого рода приобщению к “царским делам” дел “не царских”, даже вопреки ошибкам обоих государей, страна обретала статус сверхдержавы в течение нескольких десятилетий; и теряла его, также в течение нескольких десятилетий, когда их преемники — на западный манер — устранялись от технико-технологических проблем их “подданных”» (ВП СССР «Медный Всадник – это вам не медный змий…»).

«Известное нам масонство зародилось в Англии в XVII в. на основе «профсоюза» вольных каменщиков. Когда, кроме мастеровых и архитекторов, собрания стали посещать просвещенные и вольнодумные дворяне, была основана Великая ложа Англии. В Россию масонство пришло в начале XVIII в., его завёз Пётр I и сделал достоянием “элиты”. Он отодвинул церковь подальше от управления государством и стал внедрять западные стереотипы взаимоотношений в “элите”. Что при этом думал сам Пётр I — сказать трудно. Однако он был патриотом России и желал ей суверенного существования. Но он также понимал, что сохранить суверенитет невозможно при огромном отставании от технико-технологического прогресса, в котором Запад стал обгонять Россию к началу XVIII века, и действовал с целью привлечения в Россию новейших западных технологий. Это было правильно. В то же время самым передовым технологиям и наукам невозможно было научиться, не посвятившись в масоны: ведь именно масонство обладало к тому времени всем самым передовым. Одновременно с этим Пётр I совершенно правильно отодвинул церковь от управления, поскольку православная церковь лишь сдерживала процесс просвещения в России, не допуская людей к образованию и наукам.

Поэтому деятельность Петра I была обусловлена не стремлением приобщиться к масонству, а стремлением использовать потенциал масонства для укрепления суверенитета России. Тем более, что он, скорее всего, понимал, что масонство всё равно проникнет в Россию: если не при нём, то уж после него — точно. В то же время если бы он пошёл против масонства — ему было бы не прожить столько, сколько он прожил…

Но за время так называемых «петровских реформ» Петру I удалось привить в России не только “элитное” масонство, но и дать возможность активизации научно-технического прогресса, сдерживаемого церковью. После Петра I такую грязную работу (в смысле — связанную с чуждым России масонством) провёл лишь И.В. Сталин — но уже в другую эпоху. И тот, и другой благодаря своим связям с масонами смогли создать России нужный военно-технический потенциал, без которого Россия не смогла бы победить противника в недалёком будущем (с наступлением эпохи капитализма исход военных столкновений всё больше стал зависеть от совершенства техники, а не только от мужества людей). Но именно это и сохранило России потенциал суверенитета — пусть не абсолютного, но необходимого для разных эпох, чтобы выжить в период небывалого наступления новейшей модификации глобального сценария. Всё остальное в связях[20] Петра I (также, как и И.В. Сталина) с масонами — вторично.

Но вот последующие за Петром I императоры, как представляется, не смогли употребить потенциал масонов так, как это удалось Петру I: скорее наоборот — масоны их “имели” больше, чем императоры делали для России руками и знаниями масонов. Так, например, Павел I связался с Мальтийским орденом, в то время как ордена, ориентированные на библейское христианство, не приветствовались в России и в континентальной Европе: «мировая закулиса» взяла курс на мировую «социалистическую» революцию, отодвинув “христианские” ордена в “загашник” истории (на всякий случай). А Павел I, видимо, был сторонником “христианского” пути и сдуру опёрся не на тот масонский орден вопреки воле «закулисы». Внезапная смерть Павла (1801 год) в неприступном Михайловском замке, охраняемом Семеновским полком, который, по сути, и совершил переворот — наука другим императорам на будущее. «Закулиса» сперва возлагала на Павла большие надежды. Но император их «не оправдал» — связался с конкурирующим светским орденам “христианским” (изначально католическим, претендующим на власть в либеральной России, а поэтому неприемлемым православной иерархии) Мальтийским орденом и повелел прекратить деятельность других масонских лож» (Прогнозно-аналитический центр Академии Управления «Сравнительное богословие» (книга 4, часть III)).

Но здесь остановимся и зададимся вопросом: действительно и насколько ли вероятно, чтобы писатель дал градоначальникам черты реальных правителей из династии Романовых? Салтыков-Щедрин вряд ли ставил себе цель осмеивания исторических персон, поскольку образы градоначальников и событий вокруг них выводятся собирательными. К тому же не следует забывать, что градоначальники Глупова сами стараются быть похожими на правителей большой России, дабы выглядеть авторитетом в глазах города, но вследствие своих отрицательных качеств становятся своеобразными карикатурами на власть, дискредитируя вышестоящее начальство вообще. И это не пасквиль писателя на историю России, а собирательное изображение тех, кто старается хамелеонить под разных вышестоящих правителей и при том низводит своё правление до различных кризисов. Ведь сам автор «Истории одного города» писал:

«Разделение жизненных явлений на великие и малые, низведение великих до малых, возвышение малых до великих – вот истинное глумление над жизнью, несмотря на то, что картина по наружности выходит очень трогательная».

Но Щедрин показывает также и легковерие, невежество и самодовольство самих горожан-глуповцев, сделавших возможным такое положение дел в том числе, что уже характеризует глуповщину как типичный толпо-«элитаризм»[21].

При этом сюжет летописи формально скомпонован периодом с 1731 по 1825 год с наделением перечисляемых градоначальников Глупова сопричастностью к некоторым жившим тогда историческим деятелям с примесью довольно большого количества специально оговариваемых «анахронизмов» и сознательного смешения писателем отдельных «свидетельств истории», что определяет острую «многоликость» большинства глуповских градоначальников. Помимо этого, показывается, как вышестоящая власть оказывается дискредитируемой и саботируемой снизу бюрократией, что выразилось в общеизвестных словах Николая Первого, царя из династии Романовых Российской империи, о том, что Россией правит не царь, а столоначальники.

С другой стороны, исторические реалии, происходившие с конца 16 века и до 19 века, сами давали Салтыкову-Щедрину материал и повод для размышлений насчёт того, почему утвердилось крепостное право в России и связанные с ним негативные явления, сказавшиеся и на Глупове в частности. К описи градоначальников из «Истории одного города», которых было перечислено в романе двадцать два, замечается в одном из комментариев:

«Если учесть, что первым русским «самодержцем», первым «помазанником божьим» считается Иван Грозный, в 1547 году официально венчавшийся на царство и присоединивший к титулу «великого князя» новый для России громкий титул «царя», то окажется, что с 1547 года до выхода в свет «Истории одного города» Россией формально правили также двадцать два царя, следовавших «один за другим», кроме так называемой «семибоярщины»»[22].

Таким образом то, что история смут и темных периодов истории России с конца 16 века до знакомой писателю современности легла в основу летописи Глупова, весомо подтверждается описью о градоначальниках. Кроме этого, при первых Романовых окончательно было подтверждено закрепощение крестьянства и отмена Юрьева дня, перехода крестьянина от одного феодала к другому, сделанное как бы временно после смерти Ивана Грозного. Поэтому не лишним будет предположить, что Салтыков-Щедрин, изучая окружавшую его действительность, не обошел вниманием обстоятельства утверждения крепостного права и наделил потому нескольких глуповских градоначальников некоторыми чертами первых Романовых, давая понять, что закрепощение крестьян – деяние их окружения, в котором соучаствовали различные наперсники династии Романовых, деятели Смутного времени 17 века, и которое удалось утвердить после смерти Ивана Грозного.

Известно также, что Салтыков-Щедрин имел интерес к истории религиозного раскола, начиная с периода своей вятской ссылки, будучи дознавателем по делу некоторых раскольников. Описывая свою поездку в Финляндию, принадлежавшую Российской империи, он замечает о ней в цикле своих рассказов «Мелочи жизни»:

«Мне кажется, что, если бы лет сто тому назад (тогда и «разговаривать» было легче) пустили сюда русских старообрядцев и дали им полную свободу относительно богослужения, русское дело, вообще на всех окраинах, шло бы толковее. Старообрядцы — это цвет русского простолюдья. Они трудолюбивы, предприимчивы, трезвы, живут союзно и, что всего важнее, имеют замечательную способность к пропаганде. В настоящее время они имели бы здесь массу прозелитов, как имеют их среди зырян, пермяков и прочих инородцев отдаленного севера. Укрываясь от преследований в глубь лесов, несмотря на «выгонки», они сумели покорить сердца полудиких людей и сделать их почти солидарными с собою…

Но, вместо того, чтобы воспользоваться их колонизаторскими способностями, их били кнутом, рвали ноздри, урезывали языки и вызвали (так сказать, создали) ужасный обряд самосожжения».

Следовательно, первым Романовым и их сподвижникам, деятелям Смутного времени, Салтыков-Щедрин не мог простить ни религиозного раскола, ни введения в действия крепостного права, действовавшего на протяжении трех веков в России. Но вернёмся теперь к повествованию романа, дабы уяснить, пытался ли его автор заглянуть в будущее из современности хотя бы через «летописный» сюжет Глупова.

После Бородавкина править Глуповым начинает целый ряд лиц из 19 века периода «эпохи увольнения от войн», ни с кем не ассоциируемых и неприметных, так как их образы были взяты из тогдашнего времени, которое писатель знал лично. Он продолжается вплоть до Грустилова, причем незадолго до его правления глуповцы дошли до идолопоклонничества… в оболочке славянского родноверия[23], от которого они легковесно и всеядно перешли к мистицизму секты увлекшей Грустилова Пфейферши и юродивых. Но с кем он может ассоциироваться из русских правителей? Некоторые утверждают, что это был Александр Первый, известный своей тягой к мистицизму и юродивым, что верно отчасти. Но факты истории России конца 19 века подтверждают и прозорливость Щедрина. Он, сам того не подозревая, обрисовал также и портрет… Николая Второго, что подтверждается параллелями между обстоятельствами жизни последнего царя Российской империи и судьбой предпоследнего глуповского градоначальника: мистикой увлекла Грустилова немка Пфейферша – Николай Второй женился на немке Алисе Гессен-Дармштадтской (Александре Федоровне), которая своим увлечением мистицизмом увлекла своего мужа; при Грустилове юродивые стали фаворитами власти и захватили бразды управления образованием в сторону деградации, а при дворе Николая Второго тоже был юродивый-фаворит – Григорий Распутин, правда, пришедший туда позже момента времени, когда «элита» закрыла доступ простонародью к среднему и высшему образованию введением в действие циркуляра «О сокращении гимназического образования» при Александре Третьем.

Но еще больше выводится прозорливости у Щедрина, когда он описывает Угрюм-Бурчеева. Бытует поверхностное утверждение с подачи писателя И.С. Тургенева о том, что прототипом Угрюм-Бурчеева был граф Алексей Аракчеев, начальник всех военных поселений в период царствования Александра Первого. Однако экскурс в историю военных поселений показывает, что за общим обозначением внедрения военных поселений, названным по фамилии их конечного реализатора, стоит нечто большее, чем он сам – а именно идейные вдохновители тогдашнего царя России Александра Первого:

«Император призвал Аракчеева, поскольку чувствовал нарастающее недовольство аристократии. Одни были недовольны половинчатыми реформами, хотя на самом деле никто не знал, какими должны быть полные реформы. Другие возмущались чрезмерно либеральными реформами. У Александра I почва уходила из-под ног, он чувствовал, что остается при дворе один — у него нет даже того слабого окружения, которое поддерживало Павла I накануне его гибели. И тогда царь вспомнил об Аракчееве — по-настоящему верном служаке, хотя и преисполненном своих человеческих мерзостей. Вспомнил своевременно, ибо близился 1805 год.

Катастрофа при Аустерлице 2 декабря (20 ноября) 1805 года произошла по вине лично Александра I, по молодости лет вздумавшего руководить ходом сражения. Еще до завершения боя император бежал прочь и безостановочно удирал до самого Петербурга, причем весь путь то и дело начинал рыдать от стыда и отчаяния.

Новость о победе Наполеона прежде всех была доставлена императрицам. И тогда женщины впервые объединились и буквально вытащили несчастного беглеца из пропасти позора. Празднично разодетые Мария Федоровна и Елизавета Алексеевна торжественно встретили Александра I как победителя на ступенях Казанского собора. Был отслужен благодарственный молебен. Это событие резко подняло дух императора и сгладило разочарование народа. Но не удовлетворило аристократию. В верхах начались разговоры о целесообразности низложения Александра I и возведении на престол императрицы Елизаветы Алексеевны. Сделать это было тем легче, что Александр собственноручно своим манифестом разрушил отечественное законодательство о престолонаследии.

Масла в огонь подлил Тильзитский договор в июне 1807 г., по которому Россия была вынуждена присоединиться к континентальной блокаде Англии. Это уже был серьезный удар по экономическим интересам дворянства.

Чувствуя, что назревает заговор, Александр судорожно искал спасения. В те годы главной опасностью для него были собственные придворные и особенно гвардия. А опору царь видел только в Аракчееве. И в масонских идеях…

Поскольку и в детстве, и в ранней молодости Александр много общался с масонами и наставники его были масонами, царь был достаточно хорошо знаком с новейшей масонской литературой, в частности с романом-утопией видного писателя-масона князя Михаила Михайловича Щербатова[24] (1733–1790) «Путешествие в землю Офирскую», в котором была расписана идея так называемых военных поселений. Именно эта идея подтолкнула императора к созданию новой формы военной организации, которая была бы предана лично ему и стала бы альтернативой гвардии.

Согласно идее Щербатова, солдаты в стране Офирской набирались только из раз и навсегда определенных для этой цели селений — военных поселений. Дети солдат обучались военному делу с 12 лет. В результате было исключено попадание в солдаты людей «поврежденных нравом». Солдаты наделялись собственностью — домами и мастерскими, имели семьи. В походах они располагали собственными средствами для пропитания и прочего. Именно эта социалистическая (!) идея очень приглянулась императору.

Как писал видный отечественный военный историк и внук Николая I великий князь Николай Михайлович (1859–1919), имевший возможность изучать секретные документы императорских архивов, «всем было известно, что многие лица, стоявшие во главе администрации, в том числе и граф Аракчеев, были против устройства военных поселений». Причем аристократия опасалась прежде всего за себя! Граф и видный политический деятель России Семен Романович Воронцов (1744–1832) называл это «наследственное военное сословие» «новыми стрельцами», а секретарь Елизаветы Алексеевны Николай Михайлович Лонгинов (1780–1853) был убежден, что эта «каста… уничтожит дворянство»!

Несмотря на недовольство приближенных, в 1810 году Александр I отдал повеление организовать военные поселения по схеме Щербатова. Во главе этого дела он поставил лично преданного ему и всегда готового решительно и точно исполнить волю монарха А. А. Аракчеева. Скажем прямо, те жуткие истории о военных поселениях, которыми была полна дворянская литература XIX в., не соответствуют действительности, а называемые причины их создания вторичны. <…>

Власть начала готовиться к аристократическому мятежу. Отметьте, не от народа ждали удар — от дворянской элиты, организационно сосредоточившейся в масонских ложах, большинство которых находилось в подчинении у заграничных орденов» (В. Н. Еремин «Тайны смерти русских писателей»)[25].

Однако военные поселения не поспособствовали отмене крепостного права и новой опричниной не стали в связи с несостоятельностью идей их прожектеров и их реализации:

«Идея создания военных поселений пришла в голову не Аракчееву, а императору Александру Павловичу, озабоченному обороноспособностью страны в эпоху наполеоновских войн. Военный министр Аракчеев первоначально не поддержал царя, однако согласился организовать поселения, чтобы не утратить влияния при дворе.

В начале XIX века армия формировалась путем набора рекрутов из крестьян и мещан, срок службы которых составлял 25 лет. Единовременно численность войск составляла 1 миллион человек, на содержание которых уходила половина государственного бюджета.

Поэтому главную цель организации поселений историки видят в желании сократить расходы. Армия, которая сама себя кормит, не утрачивая при этом боеспособности – такой проект казался весьма перспективным.

Сотрудник Российского института культурологии историк Татьяна Кандаурова пишет в своих работах, что Александр I видел в создании поселений возможность со временем отменить рекрутчину.

Еще одна возможная причина – желание царя создать новый военный класс, на который он мог бы опереться в возможном противостоянии с гвардией (декабристское восстание 1825 года показало, что опасность военного переворота действительно была).

Управлялись поселения комитетами полкового управления, которые решали даже брачные вопросы поселенцев. По приказу Аракчеева регламентировались мельчайшие подробности быта, вплоть до грудного вскармливания детей и домашнего меню. Частная инициатива пресекалась, применялись телесные наказания. В случае болезни поселенца к обработке его участка привлекались другие. Поселенцы проживали в домах по четверо, причем двое жителей, занимавшие половину дома, вели хозяйство совместно. Половина урожая сдавалась в общий фонд.

Основная проблема заключалась в некомпетентности военного руководства в вопросах сельского хозяйства, что в условиях строгой регламентации приводило к губительным последствиям. Недовольные поселяне устраивали бунты, наиболее серьезным из которых стало восстание 1831 года в Старой Руссе, спровоцированное эпидемией холеры.

В целом эксперимент окончился полным провалом.

При Николае I военные поселения полностью свернуты не были, несмотря на отставку Аракчеева. Однако их режим, по мнению исследователя К.М. Ячменихина, значительно смягчился. Поселения потеряли автономность и были подчинены армейскому командованию.

Показав экономическую несостоятельность поселения пехоты, располагавшиеся под Новгородом, были ликвидированы в 1831 году, кавалерийские же на юге остались. Здесь труд был со временем организован более рационально, что позволило местами внедрять передовые агротехнологии, развивать овцеводство, шелководство и другие смежные отрасли.

По образцу украинских поселений были созданы новые поселения на Кавказе, где велись активные боевые действия против горцев. Быт военных поселенцев с годами всё больше приближался к быту «обычных» государственных крестьян. Окончательно поселения были упразднены в 1857 году при Александре II после того, как ревизор Дмитрий Столыпин описал царю их неприглядное состояние» (Кристина Рудич – «Военные поселения: утопия Аракчеева»)[26].

«Вообще видно, что Бородавкин был утопист, и что если б он пожил подольше, то, наверное, кончил бы тем, что или был бы сослан за вольномыслие в Сибирь, или выстроил бы в Глупове фаланстер», – замечает как бы невзначай Салтыков-Щедрин о градоначальнике Глупова эпохи войн за просвещение, употребляя слово «фаланстер» в значении «казарменное поселение» вместо «общежития». «О том, какой «фаланстер» мог соорудить в Глупове Бородавкин, дает исчерпывающее представление деятельность Угрюм-Бурчеева, пытавшегося превратить Глупов в один огромный острог», – прибавляет комментатор к этому замечанию в собрании сочинений писателя. Подметим, что слово «коммунист» по отношению к Угрюм-Бурчееву Салтыковым-Щедриным было употреблено в значении слова «нивеллятор» (сторонник нивелирования, приведения к одному общему уровню) и одновременно вместе с ним:

«Мы, свидетели эпохи позднейшей, с трудом можем перенестись даже воображением в те недавние времена, когда каждый эскадронный командир, не называя себя коммунистом, вменял себе, однако ж, за честь и обязанность быть оным от верхнего конца до нижнего. Угрюм-Бурчеев принадлежал к числу самых фанатических нивелляторов этой школы»[27].

Т. е. не Аракчеев был мишенью остроумного пера автора «Истории одного города» в описании Угрюм-Бурчеева, несмотря на сходство фамилий, а утопичные фантазии «элит» Российской империи – дворян, воспитанных на далеких от действительности идеях, миражах социального мира, реализация которых кончается в условиях толпо-«элитаризма» очередным крахом, и их бездушные исполнители, к которым прибавляется, по словам издателя летописи Глупова, «далеко не заслуженное название «сатаны», которое народная молва присвоила Угрюм-Бурчееву». О связи утопии Щербатова с военными поселениями Александра Первого таким образом Щедрин не мог не знать и сумел показать, чем оборачивается утопичность «фармазонов» в очередной раз, посягающая на этот раз не только на горожан Глупова, но и на окружающую его природу[28].

Личность Угрюм-Бурчеева разве что выведена знаковой по отношению к вору-новотору, причастному к основанию Глупова. Его фамилию можно дословно перевести как «Угрюм-Жулик», поскольку бурч означает жулика, не действующего в одиночку, на тюремном жаргоне:

«Бурч. Сообщник вора или мошенника, старающийся узнать, где и как лежат у жертвы «бабки», много ли их, что он за человек и т. п., затем сообщающий результаты своих наблюдений «купцу», который и решает, стоит ли рисковать или нет. Эти подготовительные работы бурча́ называются «подработкою»» (В. Ф. Трахтенберг, ред. проф. И. А. Бодуэн де Куртене, «Блатная музыка („Жаргон“ тюрьмы)» (1908)).

Салтыков-Щедрин, не стесняясь и описывая в нём квинтэссенцию тупости и бессмысленности, которые особенно ярко выражаются в планах градоначальника упразднить в городе всеобщую грамотность с образованием и науками, называет персонажа идиотом, в речи которого слышится отчётливо нечто мрачное. Конечно, глупостью своей он ни коим образом не сближается с глуповским населением (как ни странно) – в то время как толпа изображена здесь глумливо-легкомысленной и переменчивой, тупость Угрюм-Бурчеева, напротив, выражена в его узколобости и непременчивости. И эти черты усугубляются откровенной противоестественностью:

– Угрюм-Бурчеев – противник природы: Солнца (света как такового, то бишь – в его фантазиях «мерным шагом ходит солдат с ружьем и через каждые пять минут стреляет в солнце»), кроме того, он воюет с рекой, выступая таким образом против природы. Помимо прочего, это ссылка на знаменитое крылатое выражение «высечь море», восходящее к хлестанию моря солдатами персидского царя Ксеркса во время его неудачного похода в Грецию.

– его правление насаждает образы вселенской скорби («Ибо в те дни будет такая скорбь, какой не было от начала творения», — Мк. 13:7–19). Сравниваем:

«Зачем жить, если нет средств защитить взор от его ужасного вездесущия? Глуповцы позабыли даже взаимные распри и попрятались по углам в тоскливом ожидании… <…> Когда запели причастный стих, в церкви раздались рыдания…».

– он носит идеи создания идеального города Непреклонска (прямо-таки пророчество по отношению к жанру антиутопии со стороны Салтыкова-Щедрина), с целью чего разрушает старый город до основания: «когда в Глупов прибыл Угрюм-Бурчеев и не оставил в городе камня на камне». Показательно, кстати, что ради этого идеала идут в расход те, кто соответствие идеалу не прошёл: «Дети, которые при рождении оказываются необещающими быть твердыми в бедствиях, умерщвляются; люди крайне престарелые и негодные для работ тоже могут быть умерщвляемы, но только в таком случае, если, по соображениям околоточных надзирателей, в общей экономии наличных сил города чувствуется излишек». Чувствуется, что в этих строках Салтыков-Щедрин предвидел в образе идей Угрюм-Бурчеева лженаучные утопичные идеи евгеники, которые легли в основы идеологии фашистской Германии, где как раз и проходила реализация государственной программы «Операция Тиргартенштрассе, 4» («Программа «Т-4»») по стерилизации, а в дальнейшем и физическому уничтожению людей (сначала дети, а потом и все возрастные группы) с психическими расстройствами, умственно отсталых и наследственно отягощённых больных, а также нетрудоспособных лиц (инвалидов, а также болеющих свыше 5 лет).

– с самого первого появления Угрюм-Бурчеева постоянно повторяется мысль горожан о близком конце. Порой в образе Угрюм-Бурчеева вспыхивают откровенно сатанинские, демонические черты, обозначая время усиления безбожия:

«Ночью над Непреклонском витает дух Угрюм-Бурчеева и зорко стережет обывательский сон… Ни бога, ни идолов — ничего».

Кроме того, у него есть физическое увечье – отсечённый палец, что в древности имело сакральный смысл неполноценности и ассоциируется с тёмными силами. Эта тема широко раскрыта М.А. Булгаковым в романе «Мастер и Маргарита» на образах нечисти – хромота Воланда, шрам на шее Геллы, бельмо на глазу Азазелло (кроме того, «нечистый» рыжий цвет волос) и прочее.

Описание обстоятельств верноподданнического отсечения пальца градоначальника парафразирует помещение римлянином Гаем Муцием Сцеволой собственной руки в огненный жертвенник на глазах этрусского царя, вызвавшего у главы противников Рима шок. Но подобное неожиданно в дальнейшем обрело место… в милитаристической и скатывающейся к союзу с европейскими фашистами Японии в 1932 году, когда военный трибунал, судивший одиннадцать убийц премьер-министра Инукаи Цуёси, противника армейской клики, вынес им мягкий приговор (несколько лет лишения свободы) из-за получения письма одиннадцати японцев, где они излагали желание быть казнёнными вместо подсудимых, с их отсечёнными пальцами в знак серьёзности намерений и петицию, подписанную кровью 350 тысячами человек по всей Японии в знак солидарности с взглядами подсудимых и преданности императору.

Наконец, бывшая должность «прохвоста» (профоса) Угрюм-Бурчеева заключается в убирании нечистот, исполнении телесных наказаний и надзора за арестантами – в гротескном мире Глупова, боящегося наказаний (что явно отражено в трусливой кончине вора-новотора), это, бесспорно, черты мирового зла.

В связи с вышеперечисленным можно подытожить, что образ Угрюм-Бурчеева – это образ фашизма[29] и её военной диктатуры, для которой характерен лозунг «кто не с нами, тот против нас» и постоянный поиск её оппонентов для подавления инакомыслия и которая уже несколько раз была в России. Это не только так называемый «казарменный утопизм» 19 века в виде военных поселений, потерпевший крах, но и политика «военного коммунизма» Троцкого, правление Хрущева (расстрел протестов гражданского населения в Новочеркасске в 1962 году и легализация абортов не по медицинским показаниям в 1955 году были одними из её признаков) и правление Ельцина (расстрел Верховного совета Российской Федерации в 1993 году). Но именно тогда исчезает рабская психология глуповцев, и появляются у них из-за этого многие вопросы относительно своего положения, недовольство, роптания, желание свергнуть Угрюм-Бурчеева[30] и вместе с тем глуповский образ жизни.

Но что такое в глуповской летописи оно, замедляющее ход времени и пришедшее после брожения умов глуповцев? Поскольку все летописцы поддерживали порабощение и неведение глуповцев[31], они сравнивают оно[32] с катастрофой, замедляющей время[33] и будоражащей окружающую природу, не иначе как спровоцированную посягательством Угрюм-Бурчеева на неё, помимо глуповцев. В их словах есть страх[34] перед событием, которое полностью опрокинет неправильное мировоззрение глуповцев и разрушит их рабство и невежество, и вот почему.

Напомним, что градоначальников Глупова было перечислено двадцать два, как повествуется в «Обращении к читателю от последнего архивариуса-летописца» и в «Описи градоначальникам, в разное время в городе Глупове от вышнего начальства поставленным» (1731-1826). В комментарии к этому месту романа пишется:

«Возможно, что в данном случае под «вышним начальством», пользуясь эзоповским языком, писатель подразумевает не царское правительство и его главу — императора, а божественную власть. («…В современном языке, — утверждает в 1895 году «Словарь русского языка, составленный вторым отделением имп. Академии наук», — слово вышний употребляется почти только в применении к богу; в других случаях оно по большей части заменяется прилагательным сравн. и прев, степ.» (т. I, СПб. 1895). Царь же, как это считалось и внушалось народу, является «помазанником божьим», власть царю дается «от бога». Следовательно, говоря о глуповских градоначальниках, как правителях, власть которым дало «высшее начальство» (или «бог»), Салтыков лишний раз подчеркивает самодержавный характер двадцати двух наследников первого глуповского князя (Впрочем, Салтыков употребляет слово «вышний» и как синоним слова «высший» (см., например, в «Господах ташкентцах»: Хмылов «подавал в губернское правление просьбу об определении… «куда угодно, по усмотрению вышнего начальства»))»[35].

Однако архитекторами библейской толпо-«элитарной» культуры, как известно из трудов ВП СССР, являются наследники двадцати двух иерофантов Древнего Египта, начавших по миру свою культурную агрессию не только через «синайский турпоход»[36], но и Древнюю Грецию[37], и возомнивших себя «богом» (т.е. «высшим начальством») в глобальном историческом процессе отладкой глобального толпо-«элитаризма» в разных регионах Ойкумены. Именно это «высшее начальство» в лице древнеегипетских знахарей и их наследников сопутствующе могло подразумеваться писателем в «Истории одного города», о существовании которого он мог только догадываться[38]. Тогда в рамках иносказательного характера истории Глупова Салтыков-Щедрин мог подразумевать под вором-новотором обобщенный образ новоприбывшего эмиссара идеологии библейства.

Это объясняется тем, что некоторые градоначальники Глупова бессознательно и одержимо копируют в себе библейские образы и уподобляются им, и это выглядит не более, чем абсурдно. История Фердыщенко, Алены Осиповой и Дмитрия Прокофьева один в один напоминает историю Давида, Вирсавии и Урия из библейской второй книги Царств с финалом истории об Ахаве и Иезавели из библейской третьей книги Царств. Суд, учиненный над учителем каллиграфии Линкиным Грустиловым и юродивыми, был сделан будто бы по лекалу суда Пилата из Евангелия от Матфея. Однако и глуповцы не отстают от этого положения вещей, доходя до того, чтобы попытаться повторить замысел архитекторов вавилонской башни из библейского мифа: «Сейчас же они вздумали строить башню, с таким расчетом, чтоб верхний ее конец непременно упирался в небеса. Но так как архитекторов у них не было, а плотники были не ученые и не всегда трезвые, то довели башню до половины и бросили, и только, быть может, благодаря этому обстоятельству избежали смешения языков».

Что касается Угрюм-Бурчеева, то о нём сказано: «Он был ужасен. Но он сознавал это лишь в слабой степени и с какою-то суровой скромностью оговаривался. «Идет некто за мной, – говорил он, – который будет ещё ужаснее меня». Очевидно, что Угрюм-Бурчеев цитирует Евангелие от Марка, стремясь походить на Иисуса Христа: «…и проповедовал, говоря: идет за мною сильнейший меня» [Мк., 1:7]. Разумеется, кроме оборотничества Угрюм-Бурчеева в святость при его суеверности («Как истинный прохвост, он боялся чертей и ведьм»), это и присвоение им черт библейского Антихриста, и старт им же библейского эсхатологического сценария последней книги Библии «Апокалипсис», где останавливается время и гибнет греховный город Вавилон.

По итогу можно сделать выводы о цели присутствия сложной библейской символики в романе о Глупове. «История одного города» — это своего рода притча, нравоучение, и, как всякая притча, она имеет свою мораль. Эта мораль заключается в том, что зло и его совершение – это проявление глупости и безумия, наихудших из всех видов недопонимания. Салтыков-Щедрин описывает генезис глуповщины, а потом наблюдает вместе с читателем за тем, как она разрушается, и главное – что является тому причиной. Ответ автора очевиден и однозначен – глуповщина уничтожается под тяжестью собственных глупости, вынесенной в название города, и безумия: они являются и причинами её создания, и причинами её гибели. И они эволюционируют, от общего бардака древних времён и обывателей, которые сбрасывают пятого Ивашку с колокольни, до демонического Угрюм-Бурчеева – собирательного административного идиота. В атмосфере всеобщей тупости никакие начинания не приводят к продуктивным результатам – потому среди градоначальников есть либералы, консерваторы, реформисты, диктаторы, узурпаторы, но нет ни одного положительного героя. Мораль романа ясно проступает сквозь фреску исторической пародии, а своими мифологическими декорациями высвечивается лишь ярче.

«Изображая жизнь, находящуюся под игом безумия, я рассчитывал на возбуждение в читателе горького чувства, а отнюдь не веселонравия», – пишет Салтыков-Щедрин об истории Глупова в одном из своих писем. Но в чем заключалось упоминаемое безумие, можно лишь узнать из факта упоминания того, что один из градоначальников Глупова, Грустилов, был другом историографа H. M. Карамзина, у которого была своя историографическая концепция. «Библия для христианина то же, что история для народа. Этой фразой (наоборот) начиналось прежде предисловие «Истории» Карамзина. При мне он ее и переменил», – пишет поэт А.С. Пушкин в частном письме от 4 декабря 1824 года. Очевидно, что Салтыков-Щедрин имел не только критическое отношение к данному изначальному тезису историографа, факт упоминания которого был зафиксирован только в частной переписке, но и к следующей библейской сентенции, из которой идет и вседозвольство градоначальников Глупова, и раболепие горожан Глупова:

«1. Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. 2. Посему противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами на­влекут на себя осуждение» (Павел, К Римлянам, гл. 13).

К чему это явственно подводит, прямо показано в событийной канве летописи Глупова, а вся её фантастичность оказывается лишь обрамлением, показывающим неестественность такого общественного порядка. Всё это противоположно тому, чему на самом деле учил Иисус Христос: «Закон и пророки[39] до Иоанна <Крестителя>; с сего времени Царствие Божие благовествуется и всякий усилием входит в него» (Лука, 16:16), «Ищите прежде Царствия Божия и Правды Его, и это всё (по контексту благоденствие земное для всех людей) приложится вам» (Матфей, 6:33). Вот почему автор романа смешивает между собой историографические аналогии Карамзина, показывая историю власти и народа под игом безумия и двоемыслия, в котором те превращаются соответственно в «элиту» и толпу. Сама же опись и упоминание двадцати двух градоначальников выглядят не столько как хроника свершенного, сколько как заранее продуманный и выполненный на девяносто пять[40] процентов план архитекторов глуповщины по её поддержке с постановкой необходимых им градоначальников по их характеристикам, согласно финалу которого окончательно науки для низших слоев населения были бы упразднены с прибытием Перехват-Залихватского и ожидалось бы полное свершение «нового мирового порядка» в Глупове в лице насажденного подобия повсеместной идиократии и «золотого века» дьявольских умов[41].

Но завершение летописи Глупова на двадцать первом градоначальнике в лице Угрюм-Бурчеева показывает, что намеченный в историографической летописи поэтапный план ввода идиократии в действие провалился, судя по факту летописи, ибо подробностей[42] о правлении двадцать второго градоначальника в ней нет[43]. Косвенно это подтверждается тем, что упразднение наук и школ произошло при Угрюм-Бурчееве согласно замыслам неупомянутых явно в летописи города Глупова его попечителей, раньше до запланированного после него согласно «Описи» из глуповской летописи Перехват-Залихватского, который должен был въехать в Глупов, а не в Непреклонск, из чего можно сделать вывод, что наследники кураторов глуповщины к тому моменту времени либо не сдержались и поспешили с реализацией своего плана-описи, либо сами деградировали до невменяемого состояния Угрюм-Бурчеева. Заключительные строки летописи более не описывают дальнейшие события в городе после исчезновения Угрюм-Бурчеева, так как событие крушения глуповского толпо-«элитаризма» не только не вписывается[44] в картину официозной историографии города, но и является концом существования системы[45], которую обслуживали и совершенствовали летописцы Глупова и их кураторы: «История <рабства и неведения> прекратила течение своё»[46].

В любом случае очевидно, что пришествие оно сопряжено с моментом, когда глупость одних стала очевидна остальным, а подробности краха глуповщины писатель опустил. Глупость как таковая не держалась бы в месте действия романа, если бы инструментом её поддержки не была искусная ложь. Но когда суть этой лжи разоблачается и отыскивается правда, возникает крах существования глупости и лжи, который и есть, по сути, то самое оно, чьи формы воплощения разнообразны [47].

М.Е. Салтыков-Щедрин верил, что русский народ когда-нибудь скинет духовный гнет двоемыслия и одержимости разнообразными пороками. И ради этого был создан роман о городе Глупов, некогда носившем имя «Умнов» согласно ранним очеркам писателя, ведь Михаил Евграфович признался в цикле очерков «Убежище Монрепо»:

«Я желал видеть моё отечество не столько славным, сколько счастливым — вот существенное содержание моих мечтаний на тему о величии России».

19.01.2014 – 01.12.2018

[1] https://web.archive.org/web/20170801195726/https://kob-media.ru/?p=11203

[2] «Закон Времени» – «По новостям и событиям: О чём вещает “Heliofant”?»  (https://web.archive.org/web/20210101110318/https://zakonvremeni.ru/publications/24-chronological/23491-po-novostyam-i-sobytiyam-o-chyom-veshhaet-qheliofantq.html).

[3] Это произведение имеет своего предшественника – неоконченную повесть А.С. Пушкина «История села Горюхина», в которой через характеристику приказчика проступают контуры глуповских событий: «Принял бразды правления и приступил к исполнению своей политической системы; она заслуживает особого рассмотрения. Главным основанием оной была следующая аксиома: чем мужик богаче, тем он избалованнее — чем беднее, тем смирнее». Комментируя неоконченность повести, ВП СССР в аналитической записке «Размышления при прочтении «Сцен из Фауста» А.С. Пушкина» отмечает: «Точка. И ещё строчка многоточия, свидетельствующая о том, что «История села Горюхина» на этом не кончается, но автор смог поведать её читателю только до этого момента. На сто лет вперед «сосчитал» Пушкин неплохо. И главного приказчика — Л.Д. Троцкого (а с ним и целую армию троцкистов), которого мировое еврейство ввезло в послереволюционную Россию, и разсмотрел, и даже речи-приказы его «краткие и выразительные» услышал. Одной фразою напомнил об уничтожении демократии и про приёмы насильственной коллективизации, приведшие к обнищанию русского крестьянства, потомкам поведал». Именно замысел Пушкина о селе Горюхино стал отправной точкой для сочинения «Истории одного города» Салтыковым-Щедриным.

[4] «Головотяпами», — разъяснял сам писатель в примечании к журнальному тексту главы, — «собственно, называются егорьевцы» (т.е. уроженцы Подмосковья). О наименованиях соседей головотяпов известно следующее: ««Утверждаю, — говорит Салтыков о своих «героях» в письме в редакцию «Вестника Европы», — что ни одно из этих названий не вымышлено мною, и ссылаюсь в этом случае на Даля, Сахарова и других любителей русской народности». У И. П. Сахарова в «Сказаниях русского народа» действительно упоминаются «племена», жившие «по соседству с головотяпами». При этом, разъясняет Сахаров, «моржеедами» назывались архангельцы, «гущеедами» и «долбежниками» — новгородцы, «клюковниками» — владимирцы, «куролесами» — брянцы, «вертячими бобами» — муромцы, «лягушечниками» — дмитровцы, «лапотниками» — клиновцы, «чернонебными» — коломенцы, «проломленными головами» — орловцы, «слепородами» — пошехонцы, «вислоухими» — ростовцы, «кособрюхими» — рязанцы, «ряпушниками» — тверитяне, «заугольниками» — холмогорцы, «рукосуями» — чухломцы (т. 1, кн. 2, СПб. 1841, раздел — «Русские народные присловья»), «лукоедами» — арзамасцы, «крошевниками» — капорцы (т. 2, кн. 7, СПб. 1849, раздел — «Дополнения ко второй книге сказаний русского народа. Русские народные присловья»)» (Г.В. Иванов «Комментарии: М.Е. Салтыков-Щедрин. История одного города. От издателя» // М.Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в 20 томах. М.: Художественная литература, 1969. Т. 8. С. 532—591 (https://rvb.ru/saltykov-shchedrin/02comm/0231-0245.htm#c18)).

[5] Новотор – устаревшее наименование уроженца города Торжок, некогда носившего название «Новый Торг», известное по пословице: “Воры новоторы, и осташи хороши, а свято то место, где тихвинца нет” (В.И. Даль «Пословицы русского народа»). Иную версию происхождения наименования уроженца города Торжок предполагает историк Геннадий Климов: «Новая Тора – это Новый Завет, священная книга христиан. Жители города Торжка, выросшего вокруг первого на Руси Борисоглебского монастыря, до сих пор называют себя новоторами. Правда, современные жители Торжка о том уже ничего не знают» («Князь Владимир как «яблоко раздора»» (https://www.karavantver.ru/gazeta-9690/)). См. также статью Геннадия Климова «Какие тайны хранит город Торжок?» (https://www.karavantver.ru/gazeta-15266/).

[6] “Борзые собаки” // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890-1907.

[7] Этот атрибут, например, есть на изображении опричника с поддона подсвечника, сделанного на рубеже XVI – XVII веков, из экспозиции музея-заповедника “Александровская слобода” (http://ftp.museum.ru/C9983 и http://kreml-aleksandrov.ru/museum/from-the-history-of-the-alexandrovskaya-sloboda/poddon2_big.png).

[8] См. труд ВП СССР «Смута на Руси: зарождение, течение, преодоление».

[9] В «Помпадурах и помпадуршах» он замечает открыто одну из характеристик бюрократии: «Нет задачи более достойной истинного либерала, как с доверием ожидать дальнейших разъяснений».

[10] Несомненно, суммируя вышесказанное, что развитие сюжетного мотива «Органчика» присутствует в повести М. А. Булгакова «Собачье сердце», где место Брудастого занимает Шариков, а место Байбакова – хирурги Борменталь и Преображенский.

[11] Среди утраченных рукописей писателя был очерк «Краткая история России», в которой давалась скрупулёзная оценка итогов опричнины Грозного: «Хотя «Краткая история России» представляла «простое сжатое изложение событий», Салтыков стремился не упустить в нем ничего существенного и отметить самый дух событий и значение их для народа. Скупо приведенные Арсеньевым цитаты недостаточны для характеристики сочинения. Отметим лишь оценку, которая давалась в очерке Ивану Грозному и его реформам. Салтыков говорит о «гении» Грозного. Он ставит ему в величайшую заслугу «понимание государственных интересов» и непреклонную борьбу с децентрализаторскими устремлениями феодального боярства. Особенно подчеркивалось значение этой борьбы с реакционным боярством на почве местного управления; сочувственно упоминалось об учреждении судных старост и целовальников, призванных к тому, «чтобы лишать областных правителей возможности грабить народ». Салтыков рассматривал учреждение самой опричнины как явление политически целесообразное, так как она «имела целью осуществление давней мысли Иоанна: создать служебное дворянство и заменить им родовое вельможество». Неудачу опричнины Салтыков приписывал «недостаточной развитости» России для реформ, задуманных царем: «люди, которых Иоанн удостаивал своею доверенностью, отнюдь не оправдывали ее, а, напротив того, употребляли ее во зло, возмущая душу царя разными наветами и клеветами»» (С.А. Макашин «Утраченные сочинения и наброски Салтыкова 1849—1855 годов» // М.Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в 20 томах. М.: Художественная литература, 1965. Т. 2. С. 549—551 (https://rvb.ru/saltykov-shchedrin/02comm/missing_02.htm)).

[12] Б. М. Эйхенбаум “«История одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина” // Б. М. Эйхенбаум “О прозе: Сб. ст.” / Сост. и подгот. текста И. Ямпольского; Вступ. ст. Г. Бялого. — Л.: Худож. лит. Ленингр. отд-ние, 1969. — С. 455—502 (http://feb-web.ru/feb/classics/critics/eixenbaum/eih/eih-455-.htm).

[13] А. В. Пыжиков – «Самозваная династия» и «Самозваная монархия» (https://profile.ru/russia/samozvanaya-dinastiya-3460/ и https://profile.ru/society/samozvanaya-monarkhiya-2-3423/).

[14] Титул латиноязычного происхождения (clementissimus), означающий «тишину» (спокойствие, благоденствие) в стране во время правления государя.

[15] А.В. Пыжиков – «Киевские корни московского раскола» (https://web.archive.org/web/20180707191911/https://profile.ru/obsch/item/126132-kievskie-korni-moskovskogo-raskola).

[16] Очевидно также, что Салтыкову-Щедрину было знакомо бытовавшее в народе прозвище Петра Первого «царь-антихрист» из-за многочисленных гонений на старообрядцев со стороны украинского духовенства в окружении монарха и в Синоде: «Знамение антихриста он принял на себя коварно: он назвал себя «император» и скрыл, таким образом, свое звание под буквой м. Дело в том, что, если выкинуть эту букву и приравнять остальные буквы числам (по славянскому изображению), то в сумме получится ровно 666 — число апокалипсического зверя» (П. Н. Милюков «Очерки по истории русской культуры». В 3-х т. СПб., 1899. Т. 2. С. 49-51.) (http://russiahistory.ru/pochemu-russkij-narod-schital-petra-i-antihristom/) (ср. «Явился проповедник, который перелагал фамилию «Бородавкин» на цифры и доказывал, что ежели выпустить букву р, то выйдет 666, то есть князь тьмы»).

[17] Лев Бердников – «Петр I. Венценосный брадобрей» (Из книги «Русский галантный век в лицах и сюжетах», Т.1) (https://secrethistory.su/1365-petr-i-vencenosnyy-bradobrey.html).

[18] Этот момент сюжета впоследствии станет основой развития действа для сказки писателя А.М. Волкова «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», в которой вместо оловянных солдат фигурируют деревянные, а вместо Бородавкина – Урфин Джюс, чьи замыслы, правда, устроить подобие глуповщины в разных уголках Волшебной Страны потерпят крах. Есть параллель этого момента сюжета с эпизодом ввода в действие голема – оживленной статуи из еврейской мифологии, подчиненной приказам хозяина-создателя, аналога робота.

[19] Отсюда можно с уверенностью предположить, что своё преемничество Байбаков и его последователи вполне могли вести от того самого вора-новотора, усилиями которого основался Глупов и ставшего своеобразным эмиссаром доисторического князя головотяпов, иначе бы вряд ли в распоряжении Бородавкина оказались «оживленные» оловянные солдаты – без определенных договоренностей самого градоначальника с учениками и преемниками часовых и органных дел мастера это было бы невозможным. Но вспоминая о «фармазонстве» Байбакова, не лишним будет провести также некую параллель между обстоятельствами жизни вора-новотора (его посредническая роль при основании Глупова от князя головотяпов) и бытующей среди масонов легендой об архитекторе-ремесленнике и каменщике Хираме-Абиффе, которому согласно библейским текстам израильский царь Соломон поручил построить здание храма в Иерусалиме (Б. Беренс – «Легенда о Великом мастере Хираме» (https://philologist.livejournal.com/8886381.html)). Вора-новотора вполне можно назвать архитектором глуповщины, вокруг которого у «фармазонов» Глупова было бы особое мифологизированное отношение. Вот только героической его гибель нельзя назвать, ибо для неё не понадобились ни заговоры, ни закулисные интриги эзотерического характера, которые в масонской легенде о храме понадобились для сокрытия действительных целей масонства, о которых намек был оставлен у Салтыкова-Щедрина в виде употребления оловянных солдат на походы Бородавкина против глуповцев: «Вскоре, однако, он до того проворовался, что слухи об его несытом воровстве дошли даже до князя. Распалился князь крепко и послал неверному рабу петлю. Но новотор, как сущий вор, и тут извернулся: предварил казнь тем, что, не выждав петли, зарезался огурцом».

[20] Вопрос о принадлежности первого императора России к масонству остается дискуссионным, поскольку ни в одном из масонских архивов нет документальных свидетельств об этом, а всё, что свидетельствует якобы об этом на личной геральдике царя, является обыкновенным заимствованием зарубежной символики, распространенной на тот момент времени в геральдике Западной Европы (так, например, на печати «Петр I, высекающий статую России», изготовленной Ф.-Х. Беккером в 1711-1712 годах, очевидно, что она сделана под влиянием античного мифа о Пигмалионе и Галатее («Петровское барокко» – «Символы власти» (http://petro-barocco.ru/archives/795) (https://web.archive.org/web/20160503053213/http://www.oldru.com/symbol_1/img1/pic_26.jpg), В.Ю. Матвеев – «Эмблематика личных печатей Петра I» (http://ogeraldike.ru/books/item/f00/s00/z0000006/st008.shtml)). К тому же «первая российская масонская ложа возникает в 1731 году. Организуется она Великой Ложей Англии и возглавляет её английский капитан на русской службе — Джон Филиппе, которого через десять лет сменил на этом посту тоже англичанин — генерал Джеймс Кейт. Одним из первых известных российских масонов стал крещёный еврей П.П. Шафиро (умер в 1739 году), занимавший при Анне Иоанновне высокий пост президента Иностранной Коллегии, то есть главы внешнеполитического ведомства. В начале очень малочисленные в царствование Елизаветы масонские ложи охватывают несколько сот человек, преимущественно иностранцев. Именно через эти ложи западноевропейские силы осуществляют свою тайную политику против России, а члены масонских лож становятся по сути агентами влияния» (Информационно-аналитический Центр (ИАЦ)  – «Политические силы России: масонство и его роль» (https://inance.ru/2015/08/masonstvo/ и http://www.ussr-2.ru/index.php/sssr-2-0/mirostroitelstvo/tsentr-si/1902-politicheskie-sily-rossii-masonstvo-i-ego-rol)).

[21] В ответ на недоумения насчёт самих глуповцев сам писатель так объяснил свой авторский замысел в «Письме в редакцию “Вестника Европы”»: «Вообще недоразумение относительно глумления над народом, как кажется, происходит оттого, что рецензент мой не отличает народа исторического, то есть действующего на поприще истории, от народа как воплотителя идеи демократизма. Первый оценивается и приобретает сочувствие по мере дел своих. Если он производит Бородавкиных и Угрюм-Бурчеевых, то о сочувствии не может быть речи; если он выказывает стремление выйти из состояния бессознательности, тогда сочувствие к нему является вполне законным, но мера этого сочувствия все-таки обусловливается мерою усилий, делаемых народом на пути к сознательности. Что же касается до “народа” в смысле второго определения, то этому народу нельзя не сочувствовать уже по тому одному, что в нем заключается начало и конец всякой индивидуальной деятельности. О каком же “народе” идет речь в “Истории одного города”?»

[22] Г.В. Иванов «Комментарии: М.Е. Салтыков-Щедрин. История одного города. От издателя» // М.Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в 20 томах. М.: Художественная литература, 1969. Т. 8. С. 532—591 (https://rvb.ru/saltykov-shchedrin/02comm/0231-0245.htm#c49).

[23] Одна из попыток отвести в сторону Вседержительность Бога, который есть, ибо идолопоклонничество в форме родноверия было создано одним из приверженцев украинства и членом УПА филологом-оккультистом Владимиром Шаяном по тому же лекалу, что и германский нацизм по парадигмам германской мифологии и теософизма адептами оккультного бюро СС «Аненербе» (см. статью 2011 года Виктора Ткаченко, Вячеслава Белого и Евгения Стригина «Украинский армагеддон –  голодомор 1933 года: история национального позора и предательства?» (09-11.ru/images/statyi/ukrainskiy_armageddon_golodomor_1933_goda._istoriya_nacionalnogo_pozora_i_predatelstva.doc)), и наиболее хорошо это видно на примере деятельности родноверческих общин на Украине и в Белоруссии, финансируемой США (см. репортаж Владислава Мальцева «Вашингтон финансирует возрождение язычества в Белоруссии» (https://life.ru/t/%D0%B1%D0%B5%D0%BB%D0%BE%D1%80%D1%83%D1%81%D1%81%D0%B8%D1%8F/424979/vashinghton_finansiruiet_vozrozhdieniie_iazychiestva_v_bielorussii)).

[24] О том, как была связана утопия Щербатова с военными поселениями Александра Первого, свидетельствует выдержка из энциклопедии Брокгауза-Эфрона: «Щербатов, как публицист, интересен, главным образом, как убежденный защитник дворянства. Его политические и социальные взгляды не далеко ушли от той эпохи. Из его многочисленных статей — „Разговор о бессмертии души“, „Рассмотрение о жизни человеческой“, „О выгодах недостатка“ и других — особый интерес представляет его утопия — „Путешествие в землю Офирскую господина С., извецкого дворянина“ (не кончено). Идеальное Офирское государство управляется Государем, власть которого ограничена высшим дворянством. Остальные классы, даже рядовое дворянство, доступа к высшей власти не имеют. Необходимости для каждого гражданина принимать участие в правлении, необходимости обеспечения личной свободы Щербатов не знает. Первым сословием является дворянство, вступление в которое запрещено. Оно одно обладает правом владеть населенными землями; рекомендуется даже (в статье по поводу голода в 1787 году) всю землю отдать дворянам. Но и дворян Щербатов стесняет целой массой мелочных правил. Признавая значение образования, Щербатов требует умножения числа школ, но не дает образованным людям прав дворянина. Областное управление, на которое особенно нападал Щербатов, он строит, однако, в прежнем духе, стесняя его еще больше увеличением канцелярщины и формализма. Военную службу он рекомендует организовать по типу военных поселений, что позднее было сделано в России и потерпело полное фиаско. Рассудочность века наложила сильную печать на Щербатова. Особенно характерны взгляды его на религию офицеров: религия, как и образование, должна быть строго утилитарной, служить охранению порядка, тишины и спокойствия, почему священнослужителями являются чины полиции. Другими словами, Щербатов не признает христианской религии любви, хотя это не мешает ему в статье „О повреждении нравов в России“ нападать на рационалистическую философию и на Екатерину II, как на представительницу ее в России».

[25] «Глава 3. Кондратий Рылеев, или Казнить нельзя помиловать (1795—1826)» (https://www.proza.ru/2013/05/08/738).

[26] https://cyrillitsa.ru/history/70300-voennye-poseleniya-utopiya-arakcheeva.html

[27] Политику Угрюм-Бурчеева вполне явственно можно обозначить как насаждение «военного коммунизма», апологетом которого был в постреволюционной России Лев Троцкий.

[28] Соответственно, утверждение с подачи литературоведов эпохи хрущевской «оттепели», что в Угрюм-Бурчееве угадывается якобы Сталин, является недостоверным: при Сталине не было военной диктатуры, какая была изображена в последней главе романа, не было и пресловутой угрюм-бурчеевской войны с природой (см. статью «Последний удар Сталина» (http://www.russiapost.su/archives/54503)).

[29] В годы Великой Отечественной войны не раз проводили аналогию между этим градоначальником и германским фашизмом: см. В. Хандрос “Читая Щедрина. Портрет Угрюм-Гитлера” // Огонек. М.,1941. №27. С.13. и агитационный плакат 1941 года из диафильма «Писатель горечи и гнева (М. Е. Салтыков-Щедрин)» (http://arch.rgdb.ru/xmlui/handle/123456789/39409#page/31/mode/2up).

В итоге можно заметить, что фашизм является диктатурой неправедности, возможной в условиях существования людей толпы и людей «элиты» в обществе, насаждающей свои догмы и подавляющей всех сомневающихся в её адекватности и заподозренных в сомнениях о ней самой.

[30] Причём намерение Угрюм-Бурчеева переименовать город Глупов в Непреклонск «вечно-достойныя памяти великого князя Святослава Игоревича» уже имеет свою аналогию на Украине, когда в 2016 году был переименован город Днепропетровск на реке Днепр в город… Днепр. Но если Угрюм-Бурчеев войну с природой проиграл и не смог извести реку, то в наше время украинцы преуспеют в этом его, потеряв… лесные массивы Карпатских гор снятием моратория на вывоз леса-кругляка (см. репортаж Дмитрия Родионова «Жадная Европа заставит Украину вырубить все леса» (https://svpressa.ru/economy/article/186184/)), и, возможно, не только этим. Учитывая её техническую оснащенность плюс наличие нескольких АЭС в стране, опасность нанесения существенного ущерба окружающей природе украинством в связи с последствиями событий 2014 года в Киеве достаточно высока, и от этого может пострадать отнюдь не только река Днепр.

Но и украинство не одиноко в своём стремлении к войне с природой – относительно недавно собственники горнодобывающего предприятия «Алмазы России» при безмолвном участии представителей властей, отвечающих за экологию, спровоцировали загрязнение рек Якутии, не оснастив укреплениями промышленные дамбы (см. репортаж «Загрязнение АЛРОСой рек Якутии: пора объявлять режим ЧС?» (https://regnum.ru/news/accidents/2471387.html)).

Но такой случай далеко не первый, учитывая противостояние меднодобывающей компании «РМК» и местных жителей Южного Урала (см. репортаж Владислава Докшина и Алисы Кустиковой «Медные люди» (http://ppr19.ru/chelyabinskaya-oblast-territoriya-bezzakoniya-offshornaya-kompaniya-sozdala-svoyu-armiyu-i-derzhit-v-straxe-vsyu-oblast.htm) и репортаж Александра Шестакова «Медные лбы» (https://archive.md/cZ3XA)).

Они показывают, что коалиция одержимых обогащением владельцев промышленных предприятий, финансистов и бюрократов потенциально способна нанести вред окружающей природе и соответственно местному населению, не останавливаясь ни перед чем ради своего личного исключительного благополучия, и, хотя Салтыков-Щедрин этой расстановки сил не описал в последней главе «Истории одного города», тем не менее безуспешная в силу несовершенства своего технического оснащения война с природой Угрюм-Бурчеева неслучайно стала фигурировать в последней главе романа.

В наше время угрюм-бурчеевщина в этом виде достаточно очевидна, и попадание войны с природой в последнюю главу «Истории одного города» означает: дальше умирать толпо-«элитаризму», отождествляемому с глуповщиной, некуда, и впереди у общества только нравственный выбор – либо полностью вымереть, последовав судьбе пассажиров и персонала корабля «Титаник», либо признать существующими текущие собственные проблемы, начать процесс самопреображения собственной психики с отказом от деградационно-паразитических потребностей, наклонностей и образа жизни, и упредить возникновение разнообразных катастроф.

[31] Это подтверждает признание последнего летописца о славословном характере повествования летописи из «Обращения к читателю»: «Не знаешь, что более славословить: власть ли, в меру дерзающую, или сей виноград, в меру благодарящий? Но сие же самое соответствие, с другой стороны, служит и не малым, для летописателя, облегчением. Ибо в чем состоит собственно задача его? В том ли, чтобы критиковать или порицать? — Нет, не в том. В том ли, чтобы рассуждать? — Нет, и не в этом. В чем же? — А в том, легкодумный вольнодумец, чтобы быть лишь изобразителем означенного соответствия, и об оном предать потомству в надлежащее назидание. В сем виде взятая, задача делается доступною даже смиреннейшему из смиренных, потому что он изображает собой лишь скудельный сосуд, в котором замыкается разлитое по всюду в изобилии славословие. И чем тот сосуд скудельнее, тем краше и вкуснее покажется содержимая в нем сладкая славословная влага. А скудельный сосуд про себя скажет: вот и я на что-нибудь пригодился, хотя и получаю содержания два рубля медных в месяц!».

[32] В заглавии последней главы – это покаяние, но это ещё и грядущие волевые самопреображение и самоосознание.

[33] Параллель со строками одной из книг Библии «Апокалипсис»: «Времени уже не будет».

[34] Именно поэтому последствия брожения умов горожан после приказа Угрюм-Бурчеева о назначении шпионов не описываются летописцами до пришествия оно.

[35] Г.В. Иванов «Комментарии: М.Е. Салтыков-Щедрин. История одного города. От издателя» // М.Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в 20 томах. М.: Художественная литература, 1969. Т. 8. С. 532—591 (http://rvb.ru/saltykov-shchedrin/02comm/0231-0245.htm#c29).

[36] См. одноименный труд ВП СССР.

[37] МѢрослав Р – «Операция «Данаиды»» (https://kob-alt.ru/operatsiya-danaidy/).

[38] См. также сказку писателя «Недреманное око», сделанную как будто бы по мотивам пресловутого заглавного символа древнеегипетских знахарей (https://rvb.ru/saltykov-shchedrin/01text/vol_16_1/01text/0498.htm).

[39] Во времена Христа «Закон и пророки» – это то, что ныне называется «Ветхий Завет».

[40] Также число, равное длительности функционирования градоначальства Глупова по датам в описи.

[41] Информационно-аналитический Центр (ИАЦ) – «Мнение о статье «Эпоха дегенератов»» (http://inance.ru/2018/06/epohadegeneratov/ и https://cont.ws/@inance/968579).

[42] В характеристике Перехват-Залихватского в окончательном варианте романа пишется заблаговременно «о сем умолчу» – то ли по причине секретности сведений о личности запланированного двадцать второго градоначальника, то ли в связи с тем событием, что после крушения глуповщины к концу правления Угрюм-Бурчеева сама опись переписывалась в спешке с оригинала, обреченного на скорейшее уничтожение, дабы по-быстрому передать в сохранность летопись и план по глуповщине в надежде на её возможное восстановление следующему летописцу, оказавшемуся последним летописцем городской хроники волей обстоятельств и из-за безвозвратного пришествия оно.

[43] Но точно ли так случится в действительности, к которой апеллирует роман Салтыкова-Щедрина, зависит от позиции мировоззрения и осознанности каждого.

[44] Иначе они не стали бы затемнять конец Глупова описанием появления оно в библейском ракурсе: «Север потемнел и покрылся тучами; из этих туч нечто неслось на город: не то ливень, не то смерч. Полное гнева, оно неслось, буровя землю, грохоча, гудя и стеня и по временам изрыгая из себя какие-то глухие, каркающие звуки» (ср. «Вот, поднимаются воды с севера и сделаются наводняющим потоком и потопят землю и все, что наполняет ее, город и живущих в нем; тогда возопиют люди, и зарыдают все обитатели страны» [Иер., гл. 47, ст. 2]).

[45] Особенно это видно по ранним очеркам о Глупове и другим произведениям писателя (“Глупов” (https://web.archive.org/web/20191016171605/http://ru.wikibedia.ru/wiki/%D0%93%D0%BB%D1%83%D0%BF%D0%BE%D0%B2)), так или иначе связанным с ним (см. сатиры в прозе М.Е. Салтыкова-Щедрина «Наши глуповские дела» (http://rvb.ru/saltykov-shchedrin/01text/vol_03/01text/0082.htm), «Каплуны» (https://rvb.ru/saltykov-shchedrin/01text/vol_04/01text/0093.htm), «Глуповское распутство» (https://rvb.ru/saltykov-shchedrin/01text/vol_04/01text/0092.htm), «Глупов и глуповцы» (https://rvb.ru/saltykov-shchedrin/01text/vol_04/01text/0091.htm), «Клевета» (https://rvb.ru/saltykov-shchedrin/01text/vol_03/01text/0081.htm), «К читателю» (https://rvb.ru/saltykov-shchedrin/01text/vol_03/01text/0073.htm), «Литераторы-обыватели» (https://rvb.ru/saltykov-shchedrin/01text/vol_03/01text/0080.htm), «Проект современного балета» (https://rvb.ru/saltykov-shchedrin/01text/vol_07/01text/0194.htm), «Письма о провинции. Письмо девятое» (https://rvb.ru/saltykov-shchedrin/01text/vol_07/01text/0206.htm), комедию «Погоня за счастьем» (https://rvb.ru/saltykov-shchedrin/01text/vol_03/01text/0076.htm)).

[46] И это совсем не то, чего ожидают нынешние приверженцы либерализма и расчеловечивания наподобие политолога Френсиса Фукуямы, отрапортовавшего финал их торжества в своей книге «Конец истории и последний человек» в 1992 году.

[47] В некоторых сказках Салтыкова-Щедрина оно тоже присутствует, но его формы конкретизируются в зависимости от обстоятельств.
Одна — «Богатырь» (https://rvb.ru/saltykov-shchedrin/01text/vol_16_1/01text/0509.htm). В ней оно проявляет форму в виде нашествия врагов, учуявших гниение спящего исполина и лжебогатыря, и Ивана-дурака, который расшибает дуб с останками исполина и оказывается богатырём настоящим.
Другая — «Орёл-меценат» (https://rvb.ru/saltykov-shchedrin/01text/vol_16_1/01text/0493.htm). Эта сказка сближается с «Историей одного города» тем, что оно и там, и там имеет каркающую природу, а конец просвещения орла иллюстрируется формулировкой «прекратило течение своё», как и в случае с летописью из романа.
В ней оно воплощается в виде брожения вороньей стаи по отношению к орлу-меценату, уничтожившего своё сообщество из-за собственного самодурства.