Продолжая линию “Домика в Коломне”, в “Медном Всаднике” Пушкин, в свойственной только ему системе образов, описал первую попытку еврейства “успокоить Парашу”:
“Жениться? что ж? зачем же нет?
И в самом деле? Я устрою
Себе смиренный уголок
И в нем Парашу успокою.
Это оригинальный текст. А вот как выглядит привычный всем, канонический, присутствующий во всех дореволюционных и советских изданиях:
“Жениться? Мне? зачем же нет?
Оно и тяжело, конечно;
Но что ж, я молод и здоров;
Трудиться день и ночь готов;
Уж кое-как себе устрою
Приют смиренный и простой
И в нем Парашу успокою.
Надо быть очень внимательным ко всем тонкостям пушкинского текста, включая знаки препинания, чтобы второй, а тем более третий смысловой ряд открылся читателю. Четыре последовательно стоящих знака вопроса в оригинальном тексте, особенно последний (и в самом деле?), несут определенную смысловую нагрузку. Чтобы связать себя узами брака с русским народом, еврейству необходимо в самом деле стать народом, т.е. отказаться от претензий на особое место во всех видах управленческой деятельности, ибо все народы России и, русский прежде всего, отношения типа “я устрою себе” никогда не примут, как не примут и библейскую логику социального поведения, которая наиболее ясно и открыто изложена во второй главе “Книги Екклезиаста”:
«Я предпринял большие дела: построил себе дома, посадил себе виноградники, устроил себе сады и рощи и насадил в них всякие плодовитые деревья… приобрел себе слуг и служанок, и домочадцы были у меня; также крупного и мелкого скота было у меня больше, нежели у всех бывших прежде меня в Иерусалиме; собрал себе серебра и золота и драгоценностей от царей и областей; завел у СЕБЯ певцов и певиц и услаждения сынов человеческих — разные музыкальные орудия. И сделался Я великим и богатым больше всех, бывших прежде меня в Иерусалиме; и мудрость моя пребывала со мною. Чего бы глаза мои не пожелали, Я не отказывал им, не возбранял сердцу никакого веселья, потому что сердце мое радовалось во всех трудах моих, и это было моей долею от всех трудов моих. И оглянулся Я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился Я, делая их: и вот, все — суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем» (Стихи 4 – 11).
Далее следуют стенания о соотношении мудрости и глупости, которые отражены в “волненьях разных размышлений” Евгения, но, в отличие от его неспособности ответить самому себе чего же он хочет, Екклезиаст подводит жесткий итог бессвязным размышлениям о целях жизни еврейства в целом:
«… Hо узнал я, что одна участь постигает их всех. И сказал я в сердце моем: “и меня постигнет та же участь как и глупого: к чему же я сделался очень мудрым?” И сказал я в сердце моем, что и это — суета; потому что мудрого не будут помнить вечно, как и глупого; в грядущие дни все будет забыто, и увы! мудрый умирает наравне с глупым. И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем; ибо все — суета и томление духа! И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что должен оставить его человеку, который будет после меня.
И кто знает: мудрый ли будет он, или глупый? А он будет распоряжаться всем трудом моим, которым я трудился и показал себя мудрым под солнцем… И обратился я, чтобы внушить сердцу моему отречься от всего труда, которым я трудился под солнцем: потому что иной человек трудится много, с знанием и успехом, и должен отдать все человеку, не трудившемуся в том, как бы часть его. И это — суета и зло великое!» (Стихи 14 – 21).
Кончается глава приговором библейской толпо-“элитарной” концепции, утверждением её греховности и ограниченности, которые являются лишь следствием её внутренней логической противоречивости:
«Ибо человеку, который добр перед лицом Его, Он дает мудрость и знание и радость; а грешнику дает заботу собирать и копить, чтобы после отдать доброму перед лицом Божиим. И это — суета и томление духа!»
Логическая противоречивость “Священного писания”, осознание которой недоступно в обыденности при фрагментарном чтении библейских текстов, разрушает целостность мировосприятия человека, способствует раздвоению ума и формированию калейдоскопического идиотизма, как господствующего в обществе мировоззрения.
По тем временам “царь в Иерусалиме” — вершина толпо-“элитарной” части пирамиды в рамках библейской концепции; выше — только надиудейское знахарство, но оно невидимо ни для равноапостольного Владимира, выбравшего вероучение для русского народа по устным рекомендациям периферии этого знахарства, ни для Екклезиаста. И если подводить итоги сетованиям Екклезиаста и “разным размышлениям” Евгения, то получается, что бездумная эксплуатация чужого труда в угоду своим страстям привела к тому, что человек возненавидел свою жизнь. С этого момента он — не человек, а нечто неопределенное, получившее в “Медном Всаднике” название “ни то, ни се, ни житель света, ни призрак мертвый”. И хотя Екклезиаст сам вырос на труде предков, отдать плоды своего труда потомкам для него — “суета и зло великое”. С тех пор не призрак коммунизма, а зло ветхозаветного паразитизма расползается по свету. И это зло поставило западную цивилизацию, живущую в угоду прихотям современных Екклезиастов и еврейских гениев, на грань гибели.
Фрейд неправ. Вся Евро-Американская цивилизация, и прежде всего её “элита”, страдают не от созданного самим Фрейдом и навязанного легковерным “Эдипова комплекса”, а от “комплекса Екклезиаста”, поддерживаемого в них Библией.
Библейская же тема в “Медном Всаднике” представлена особенно мощно и на это многие толкователи загадочной поэмы не раз обращали внимание ( см., например, работу И.В. Немировского «Библейская тема в “Медном Всаднике”»). Но в силу того, что все они жили и творили сами в рамках толпо-”элитарной” концепции, то и неспособны были подняться над библейской культурой, а следовательно, не в состоянии были за именем Евгения увидеть само явление еврейства, понять его “особое” место в глобальном историческом процессе и “выдающуюся” роль в становлении и развитии Российской цивилизации.
Кровать, два стула, щей горшок
Да сам большой…чего мне боле?
Не будем прихотей мы знать.
По воскресеньям летом в поле
С Парашей буду я гулять;
Местечко выпрошу: Параше
Препоручу хозяйство наше
И воспитание ребят…
И станем жить, и так до гроба
Рука с рукой дойдем мы оба
И внуки нас похоронят…”
Так он мечтал. Но грустно было
Ему в ту ночь…
В чем же причина грусти Евгения? В понимании обреченности еврейства, как искусственно созданной мафиозной общности? На уровне коллективного бессознательного еврейство мечтает соединиться с Парашей, т.е. войти в семью народов России полноправным членом. Но для этого оно само должно избавится от “добровольного” многотысячелетнего рабства, навязанного ему в обход сознания через подсознание “сторожевыми львами” еврейского стада — левитами в “синайском турпоходе” и стать, как все, народом. И в то же время в коллективном бессознательном через “Тору” и “Талмуд” в еврействе поддерживается синдром “богоизбранности”.
Надвигающаяся революция в России — реальный шанс пройти этот путь между “сциллой” мафиозности и “харибдой” богоизбранности “рука с рукой” с Парашей, но для этого еврейству необходимо осознание непонятной всем народам ущербности собственной исключительности.
Информационная смерть еврейства в этом смысле — превращение еврейской мафии в нацию. Весь период в представлении Пушкина должен занять три поколения (поэтому в поэме: и внуки нас похоронят) с момента начала самоидентификации еврейства в Октябре 1917 г., когда масса местечковых евреев хлынула с окраин Российской империи и захватила все ключевые посты в новой — советской государственности. При этом вся информация о происхождении еврейства, о роли древнеегипетского жречества в процессе превращения обычных кочевников-семитов из рабов на уровне сознания в рабов на уровне подсознания тщательно скрывалась периферией жречества Амона вплоть до контрреволюционного августовского переворота 1991 г. (Не в этом ли секрет столь вызывающей откровенности о тайне еврейства Б.Пар-Амон-ова)
В системе древнеегипетских верований Амон — бог дуновения ветра.
«Амон издревле являлся по сути своей богом воздуха (или ветра), о чем, в частности, свидетельствует его имя-”псевдоним” — Невидимый, Сокровенный, — и первоначально входил в восьмерку (огдоаду) божеств-творцов, олицетворенных сущностей первобытного хаоса, из которого, согласно жреческому учению Гермополя, возникло солнце, а с ним и весь мир.»[1]
Возможно поэтому ветру в поэме придаются качества существа почти живого, одушевленного. При этом действие ветра всегда как бы усиливается присутствием дождя, образ которого в верованиях славян и многих других народов также связан с проявлением божественных сил.
Сердито бился дождь в окно
И ветер дул печально воя.
В то время из гостей домой
Пришел Евгений молодой…
………………………………..
Как дождь в лицо ему хлестал,
Как ветер, буйно завывая,
С него и шляпу вдруг сорвал.
………………………………..
Бедняк проснулся. Мрачно было:
Дождь капал, ветер выл уныло.
Так образно читателю передается ощущение, что все действия Евгения и в первой, и во второй части поэмы сопровождаются или даже контролируются ветром, олицетворяющим некое неприятное божество, общение с которым связано с отрицательными эмоциями. Из того же источника узнаем, что по совместительству бог Амон являлся еще и покровителем лодочников Нила. Этого лодочника-перевозчика мы встретим во второй части поэмы и тогда поговорим о нем подробно.
Пока же, указав на неспособность еврейского гения идентифицировать своих пастухов — знахарство культа Амона, отметим лишь его смутное желание хоть как-то снизить интенсивность контроля со стороны “покровителя лодочников Нила”:
…. и он желал
Чтоб ветер выл не так уныло
И чтобы дождь в окно стучал
Не так сердито…
Далее одной фразой:
Сонны очи
Он наконец закрыл.
Пушкин разделяет (по умолчанию) нереальный (по научному — экзистенциальный) мир еврейства и реальный мир всех остальных людей. Другими словами, для Евгения все дальнейшие события происходят при отключенном сознании, т.е. во сне. А что в реальности?
[1] О.И.Павлова, “Амон Фиванский”, Издательство Наука, Москва, 1984 г.